Подвиг на Курилах - Александр Гритченко

К старшему лейтенанту, пригибаясь, подбежал связной. Командир ему что-то сказал, и тот тотчас отполз в сторону, потом не спеша поднялся на ноги и с винтовкой в правой руке двинулся вдоль цепи. Висевшая на ремне в брезентовом чехле саперная лопатка подпрыгивала, ударяя его по ягодицам.

Японцы открыли по связному беспорядочную винтовочную пальбу.

— Ложись! — вырвалось у кого-то.

Но он как ни в чем не бывало продолжал свой путь. Связной упал рядом с окопчиком Ильичева, и в первый момент Петру показалось, что он убит или смертельно ранен. Однако тот был жив и целехонек. Только никак не мог отдышаться.

— Что ж вы так? — не удержался Петр, с состраданием разглядывая годившегося ему в отцы бойца. — Ведь вас убить могли…

Тот неожиданно рассердился.

— Убить, убить! Будто мне своя жизнь меньше твоего дорога! Просто в мои годы на брюхе ползать не под силу… Понял?

Успокоившись, он уже другим тоном сказал:

— Вот что, Ильичев, тебя командир роты вызывает.

Петр неуклюже вылез из окопчика и на мгновение встретился взглядом со связным.

— Давай, сынок, беги… Двум смертям не бывать, одной не миновать. — Он легонько подтолкнул Петра. — Ведь это война.

Нет, не мог Ильичев пробираться к командиру роты ползком. Связной-то не пригибался даже… И Петр, выпрямившись, побежал к валуну, за которым находился старший лейтенант. А сердце бешено стучало, на лбу выступил липкий холодный пот…

Кащей встретил его презрительной усмешкой.

— Никому не нужное молодечество! Риск оправдан, если он вызван необходимостью, интересами дела, если от этого зависит боевой успех, жизнь товарищей. А у вас что? Мальчишество…

Петр готов был провалиться сквозь землю. Он опустил глаза, чувствуя, как у него пламенеют уши.

— Я вас вызвал, Ильичев, вот по какому делу, — продолжал, между тем, командир. — Наш сосед справа — армейское подразделение. Вот уже несколько часов я не имею с ним связи. Посмотрите на карту. Видите, здесь небольшая рощица, за ней овраг. Мне думается, что на скатах этого оврага должен быть наш сосед. Ваша задача — разыскать армейское подразделение и передать его командиру…

Ильичеву так и не пришлось узнать, что же ему предстоит передать командиру армейцев, потому что совсем близко, за кустарником, грянуло раскатистое «ура», взахлеб застрочили пулеметы. А в следующее мгновение к ногам старшего лейтенанта свалился здоровенный солдат в пилотке, сдвинутой на затылок, с автоматом на широкой груди и гранатой, зажатой в кулаке.

— Рядовой Сибилев прибыл к вам для связи от соседа справа, — простуженным басом доложил он. — Командир опасается, как бы самураи не просочились на стыке наших подразделений. Один взвод мы придвинули ближе к вашему флангу. Мне приказано оставаться у моряков, так сказать, для лучшего взаимодействия армии с флотом.

Кащей повернулся к Петру.

— Выходит, Ильичев, зря я тебя беспокоил. Сосед сам объявился. Иди занимай свое место в боевых порядках.

Обложной мелкий дождь сыпал как сквозь сито, вокруг было все серым и мутным. Канонада, отчетливо слышимая на рассвете, теперь доносилась приглушенно. Наплывала пелена густого тумана.

Таким был полдень 18 августа 1945 года.

— Вперед! — прозвучала команда.

Поднялся весь батальон. Бойцы устремились вперед, но ненадолго — дот ожил. Из двух амбразур выплеснулся пулеметный огонь.

Как скошенные попадали воины, и атака захлебнулась.

Еще раз поднялись морские пехотинцы. И еще раз огонь вражеских пулеметов прижал их к земле.

К Петру Ильичеву подполз Николай Вилков.

— Видишь, на нашем участке ожил самурайский дот? А орудия с десантных кораблей еще не выгрузили. Командир батальона приказал уничтожить дот гранатами. Судьба всех бойцов в наших руках! Ясно?

— Ясно, товарищ командир взвода!

Они поползли вдвоем.

Командир роты наблюдал за ними. Ему хорошо было видно, как вражеские пули врезались в землю, вздымая фонтанчики то справа, то слева, то впереди ползущих бойцов. Нужно было отвлечь огонь противника. Трое матросов выдвинулись вперед и стали пробираться краем сопки. Самураи, почувствовав угрозу на левом фланге, перенесли туда огонь.

Петр, крепко сжимая в руках связку противотанковых гранат, полз за Вилковым. Он не спускал глаз с дота, который не давал опомниться нашим бойцам. Те лежали, прижавшись к земле.

Какие-то секунды решали судьбу операции. И вот Вилков поднялся, шагнул к амбразуре дота, чтобы закрыть ее. Но пулемет продолжал стрелять. Тогда встал Ильичев.

Прямо перед ним была черная бездна. Грохочущая, пылающая. И он бросил в нее связку гранат. Все бросил, кажется, и самого себя.

Но раскатистого «ура» уже не услышал…

…Седой океан упрямо катит тяжелые валы на крутой берег. У гранитного острова дробится, рассыпается океанская волна, отбегает назад, настигнутая следующим валом. Чайки бесшумно парят над самой водой, словно любуясь своим отражением.

За этим скалистым островом синеет широкий Курильский пролив. Военный корабль входит в него медленно и плавно. На ходовом мостике — командир и замполит. Плывут по обеим сторонам берега, горные вершины которых скрыты облаками.

— Красивые места, верно? — командир корабля протягивает бинокль замполиту.

— И памятные, — замечает тот. — Вон она, высота сто семьдесят один. Остров, похожий на гигантскую глыбу малахита.

На острове два памятника — Николаю Вилкову, старшине 1 статьи и Петру Ильичеву, матросу. Постамент обелиска — клочок земли, где пали смертью храбрых герои-моряки.

Корабль, на котором служил П. И. Ильичев

Замполит берет микрофон. Громкоговорители разносят по кораблю его слова:

— Товарищи моряки, наш корабль приближается к высоте, которая свята для каждого советского человека. Здесь восемнадцатого августа тысяча девятьсот сорок пятого года наши воины совершили бессмертный подвиг. В жестоком бою, который продолжался несколько суток, советские десантники захватили японскую военно-морскую базу и принудили к капитуляции ее гарнизон…

Колокола громкого боя призывают моряков на большой сбор. Вдоль борта корабля протянулись ровные шеренги матросов, старшин и офицеров.

Командир и замполит вглядываются в приближающийся берег, пока корабль, сбавивший ход до самого малого, медленно проходит остров. Он все дальше и дальше за кормой. И вот уже высота 171 скрывается в легком тумане.

А перед кораблем — широкий океанский простор, по которому одна за другой бегут вереницы волн.

СЕРДЦЕ КОБЗАРЯ

Вдоль и поперек утюжат суда бирюзовые воды Бакинской бухты.

Неторопливо и солидно разворачиваются тяжелые транспорты; легко направляются к выходу в открытое море белоснежные, как чайки, пассажирские лайнеры. Осторожно швартуются к причалам низкосидящие танкеры; озабоченно снуют в разных направлениях работяги-буксиры, подняв к голубому, безоблачному небу ажурные стрелы, застыли на рейде, в ожидании своего часа, могучие крановые суда.

Корабли, как и люди, имеют свои имена, свои биографии. На крутых скулах судов можно прочесть: «Советский Туркменистан», «Кер-оглы», «Советский Азербайджан», «Иван Кобзарь»…

«Иван Кобзарь»! Литыми медными буквами выведены два слова вдоль борта большого кранового судна. Кем был этот, судя по фамилии, уроженец украинских степей, чьим именем на Каспии назван корабль? Может быть, прославленным бурильщиком, добывавшим под знойным солнцем Апшерона нефть, или знаменитым капитаном, знавшим Каспийское море, как свою собственную квартиру, или бойцом легендарной XI армии, пришедшим в Баку в ликующие апрельские дни незабываемого 1920-го?

Нет! Никогда не видел скромный паренек с Черниговщины Иван Кобзарь ни своенравного Каспия, ни прожаренную под беспощадным солнцем юга всю в трещинах, как в глубоких морщинах, апшеронскую землю, ни красивых площадей и проспектов Баку.

Слава Ивана Кобзаря родилась за много тысяч километров от берегов Каспия. Далеко, на Курилах, совершил он свой подвиг. Но если назвали его именем морские нефтяники Азербайджана одно из своих судов, в этом нет ничего удивительного. Такова уж природа нашего Советского государства, ее интернациональный характер.

Кем же ты был, Иван Кобзарь, что удостоился такой большой чести?

…Машина в последний раз взревела, наклонилась сначала вперед, затем набок и стала, осев задними колесами в дорожную выбоину.

— Эй, дружок! Вылезай, приехали. — Из кабины высунулась коротко остриженная голова шофера.

Разминая затекшие в пути ноги, Иван Кобзарь отыскал в потемках крытого кузова разъехавшиеся по углам во время дорожной тряски чемодан и вещевой мешок. Потом прыгнул на дорогу.