Палаццо Дарио - Петра Рески

– Фрески плафона выполнены Тьеполо, – неожиданно сказал граф Гримани, вдруг решив продолжить беседу.

– Да, я заметила, – сказала Ванда.

На этом разговор снова стал угасать.

– Восемьсот гостей можно рассадить здесь за ужином так, что они не будут толкаться локтями. – При этих словах он взял Ванду за локоть.

– Невероятно! – воскликнула она и отодвинулась. Ванда подумала, что он, вероятно, жалеет, что не родился на свет двумя столетиями раньше, когда можно было безнаказанно в любой обстановке хватать женщин под юбками.

– Когда я в первый раз сдал в аренду этот дворец, в Венеции решили, что дело тут не чисто. Теперь же все хотят сдать свои палаццо в аренду, – засмеялся он своей резиновой маской.

– Моя кузина, графиня Кантарини, что живет напротив в Палаццетто Кантарини, почти полгода со мной не разговаривала, после того как я решил сдать дворец в аренду. А сама теперь занимает в своем Палаццетто только нижние комнаты прислуги. Остальное у нее сняли в аренду. – Далее он перешел к техническим подробностям.

– Когда в Палаццо Пизани-Моретта устраивают прием, прислуга несколько часов только и знает, что зажигает свечи. Никто не имеет никакого представления, сколько на самом деле уходит времени, чтобы вычистить одну муранскую люстру!

– Я не знала, что их вообще надо чистить, – сказала Ванда.

Она посмотрела в сторону Радомира, ища глазами помощи, но он был захвачен спором с магараджей и не заметил ее взгляда. Граф Гримани не унимался.

– Если представить, что один слуга целый месяц должен чистить канделябры, и что шестьдесят гардин, каждая из которых шесть метров в длину, должны быть простираны хоть раз в стиральной машине, и что полы на террасах не реже одного раза в два года должны полироваться льняным маслом, то перестаешь удивляться, что из-за таких затрат требуешь за подобный прием десять миллионов лир.

– Неужели? – жуя, удивилась Ванда.

– Вы ведь тоже живете на всемирно известном Большом канале? И даже в особенном дворце. Вы уже слышали о проклятии Палаццо Дарио?

Ванда мягко улыбнулась.

– Вы, пожалуй, пятый, кто напоминает мне об этом.

– Ни в коем случае не хочу при этом сказать, что я в это проклятие верю, – поспешил уверить ее граф. – Но вы, неаполитанка, сами знаете, что речь идет о совершенно конкретных вещах. Знаете ли, балансирование. Меж небом и землей.

Ванда замерла, она почувствовала, что худая рука графа заерзала по ее ноге. Он продолжал говорить, не меняя выражения лица.

– Там всегда жили, с вашего позволения, весьма своеобразные люди, за исключением вашего дорогого дяди, разумеется. Быть может, конечно, это трагические совпадения. Во всяком случае, никто не знает…

– Как неаполитанка, я сама подвержена этим «конкретным вещам, балансированию между небом и землей», – сказала Ванда и, быстро взяв его ладонь, притянула к себе.

– Что вы делаете? – испугался граф.

– Читаю по вашей руке. В Неаполе это все делают. Я научилась этому у моей бабушки.

Она посмотрела на графскую ладонь, которая была на ощупь, как дохлая курица. Вялая, морщинистая, старческая рука.

– М-да, бугор Луны не очень развит.

Граф тихо застонал.

– Линия ума… пожалуйста, поверните руку немного к свету… действительно, линия ума почти отсутствует! Вообще пропадает! Честолюбие – тоже… так себе… Линия сердца… Тоже слабо выражена… А вот зато линия жизни… да, очень даже… вы проживете долгую жизнь, дорогой граф, поздравляю вас!

Граф обиженно замолчал. Начался полонез. Графиня Гримани представила танцора ленинградского балета с такой гордостью, словно он был ее охотничьим трофеем или его частью, например, рогами подстреленного ею оленя. Танцор начал полонез, и тогда Ванда сбежала. Она улучила миг, когда все общество всколыхнулось, составляя пары, и проскользнула в гардероб. В холле она вновь столкнулась с графом Гримани. Недоумение от услышанного гадания по руке до сих пор было написано на его лице. Он помог Ванде с накидкой. Она скользнула в нее и устремилась к выходу.

– Жаль, что вы нас уже покидаете, – крикнул ей вслед граф. – Но мы обязательно встретимся.

8

Ванда узнает много о Джованни Дарио, кое-что о ранне-ломбардском стиле, что-то о дворе Константинополя и немного о склонности Морозини к кичу

Спустя какое-то время после переезда Ванды в Венецию ее отец завел обычай присылать на ее факс в Восточный музей тексты разнообразных молитв и заклинаний, которые она должна была проговаривать, чтобы «оградить себя от недругов и сглаза». А поскольку он прекрасно знал ее ненадежность в вопросах суеверий, то всегда перезванивал ей для подстраховки. Так было и в этот раз.

– «Святые Косьма и Дамиан… », – покорно начала Ванда.

Она давно отказалась пререкаться с отцом о смысле или бессмысленности заклятий. На словах «да не источат меня и не вернутся» он перебил ее, кашлянув.

– Извини, – сказал он, – здесь у меня вкралась ошибка. Я перепутал слова. Вместо заговора «от врагов и сглаза» я прислал тебе заговор для детей «от глистов». Но, не страшно. Сейчас я пришлю тебе нужный текст. Его следует прочесть трижды, глядя на подкову.

– О железо четвероногого, крепкое, защити меня от всех недругов, отрави их и погуби их, поверни их и срази ведьминское племя и тройной силой своей защити дом мой, – пробубнила Ванда в трубку, надеясь, что никто этого не слышит.

От маленькой колкости она все же не удержалась.

– До сих пор мне никто не подтвердил существование этого самого заклятия, – сказала она. – Кроме Микеля, который, похоже, заработал гайморит, все здесь просто пышат здоровьем. А если кто-то споткнется и упадет на лестнице, то это просто случайность, а не проклятие.

– Sciocca, – снисходительно сказал отец. – Дурочка! Какая еще случайность? Проклятие проявляется в случаях! Случай и есть проклятие! Почему оно выпадает на долю одного и не страшно другому? – Он снова откашлялся и вполне логично продолжал: – Как еще можно объяснить несправедливость нашего мира, если не через проклятия?

Затем он дал ей задание: необходимо выяснить, откуда (в прямом смысле) дул ветер каждый раз, когда в Палаццо Дарио происходил несчастный случай.

– Обрати внимание: северный ветер – очень плохо. Важно знать, как долго сохранится направление ветра. Верный знак того, что он взбудоражит духов из прошлого, если дует три, шесть или девять дней. Ветер, меняющий направление через день, еще хуже. Вообще климат играет важную роль: жаркий, холодный, сухой или влажный… Все может плохо подействовать. Особенно влажный климат, такой как в Венеции.

Далее он спросил, что ей снится.

– Тебе снились женщины? Красивая снится к радости, – поучал он, – страшная – к боли, ругающиеся – к клевете.

– Очень оригинально, – сказала Ванда.

– Оригинально, оригинально!!! – возмутился отец. – Что значит оригинально?! Мы говорим о снах и проклятиях, а не об оригинальности! Так, ладно, что тебе снилось прошлой ночью?

– Не помню… было туманно.

– Туманно! – воскликнул отец. – Туман означает, что тебе надо остерегаться и держаться подальше от врагов. Только тогда к тебе вернется благополучие. ;

– У меня нет врагов, – сказала Ванда. – И быть ими могут исключительно певцы ночных серенад. Но я-то с ними не сталкиваюсь.

– Подумай хорошенько, – не унимался отец. – А я уточню, сегодня же позвоню в службу сонников. Может, они смогут тебе помочь. Может, мне приехать в Венецию и разобраться, что у тебя происходит?

– Да не надо мне ни в чем помогать, – раздраженно ответила Ванда, но он уже повесил трубку.

Морозини никогда не приходил в музей раньше одиннадцати. По утрам он выглядел ужасно: лицо бледное, глаза красные. Только после стакана освежающего вина он возвращался к жизни.

Когда Ванда вошла в кабинет, он раскладывал на столе свои рукописи.

– Вы пишете роман? – улыбнувшись, спросила она.

Морозини испуганно сгреб разложенные листы и засунул их в кожаную папку с пухлым львом Св. Марка. Она подумала: «Как ему пришло в голову завести такую безвкусную папку?.. Украл, что ли, из какогонибудь отеля? Или купил? Да, у него явная склонность к кичу».

– Нет, нет, это набросок одной научной работы, – быстро ответил Морозини. – «Дворцы всемирно известного Большого канала от раннеломбардского стиля до наших дней».

– Значит, вы можете рассказать мне побольше о Палаццо Дарио, – оживилась Ванда.

– О да, синьорина! – воскликнул Морозини.

Он торопливо положил эту папку в ящик стола и взял с книжной полки другую – папку-регистратор. В конце концов, не зря же его считают корифеем, чей конек – Венеция. Пусть даже многоуважаемый Радомир и не оценил этого. Морозини был обижен за то, что ни разу не получил приглашение на чай от Радомира. Он был готов каким угодно образом быть полезным Радомиру, но, к сожалению, их отношения не складывались. Всякий раз, когда они сталкивались в обществе, между ними словно пробегала черная кошка и что-то обязательно провоцировало их на ссору.