Шишкин лес - Александр Червинский

— Ничего нет в карманах, надо посмотреть в конторе, — говорит Степа. — Помоги мне встать.

Сорокин помогает ему подняться на ноги, уговаривая!

— Степа, этот самолет только что взлетел. Они же, кто убил, они же нас видели!

— Тихо. Тихо, Лева, не шуми, — успокаивает его Степа. — Ты лучше иди сейчас к Маше. А то она, не дай Бог, сюда заглянет, испугается. Ты ей скажи, что тут никого нет. А я п-п-погляжу в конторе.

— Степа, нам уходить надо! Сюда же милиция сейчас приедет!

— П-п-пока доедут... Иди к Маше.

Сорокин выскакивает из ангара, а Степа возвращается в контору. Останавливается, чтобы успокоиться и отдышаться, потом оглядывается, выдвигает ящики стола. Они пусты. Телефонный провод вырван из розетки. Провода рации перерезаны.

Степа усаживается за руль.

— Ну что, Каткова там нет? — спрашивает Маша.

— Никого там нет. Ты знаешь его адрес?

— Нет, и Антон не знает. Он всегда звонит сам.

— Надо узнать его адрес у ворот, у этого Жорика, — говорит Степа.

— Да вы что?! — пугается Сорокин. — Не надо там останавливаться. И ничего ни у кого здесь не надо спрашивать. Надо ноги уносить.

— Я сам у него сп-п-п-прошу. Степа останавливает машину у будки. Открывает дверь и входит.

Телевизор включен на полную громкость. Агенты ЦРУ гонятся за Шерлингом по улицам Вашингтона. Визг тормозов. Выстрелы. Вашингтон снят в Таллинне, машины из разных эпох, но все равно зрелище захватывающее. Степа некоторое время смотрит на экран, потом только замечает, что в драном мягком кресле перед телевизором сидит вовсе не молодой помощник Каткова Жорик.

В кресле, спиной к Степе, неподвижно, склонив голову набок, сидит женщина. Такая же грязная и оборванная, как человек в ангаре. Теперь Степа видит под женщиной на полу большую лужу крови. Женщина мертва.

Степа выглядывает в окно. Маша сидит на заднем сиденье, Сорокин — на переднем, друг на друга они не смотрят.

Переступив через кровь, Степа подходит к висящему на стене старинному черному телефону. Грязные обои вокруг телефона исписаны телефонными номерами. Степа находит телефон Каткова.

Мне кажется, что любой человек в какие-то моменты способен к героическим поступкам. Только основа для героизма у каждого своя. Некоторые отчаянно храбры от природы, от бесконечной в себе уверенности. Другие могут черт-те что натворить в экстазе, третьи — во имя одержимости идеей. Мой папа делается героем только от страха. Когда он боялся за Дашу, когда он боится за детей или внуков, он способен на все.

Степа возвращается к машине и садится за руль.

— Ну? — спрашивает Маша.

— Телевизор включен, но там никого нет, — говорит Степа.

Они едут по проселочной дороге через поле. Сорокин, глядя на Степу со смесью ужаса и восторга, качает головой.

— Маша, — говорит Степа, — набери номер Антона и дай мне трубку.

Маша набирает номер на своем мобильнике и передает его Степе.

— Антоша, это я, деточка, — говорит Степа. — Мне нужен адрес Валерия Каткова. Ты не знаешь, где он живет, но я тебе дам телефонный номер: 299-4283. У тебя эта секретарша, милая девочка, Римма. Ты позвони сейчас ей, и пусть она найдет по телефону его домашний адрес. Да, через справочную. Да, прямо сейчас. Какой белый гриб? Ты лучше у Левы про гриб спроси. В чем, в чем, а в грибах он силен. Передает трубку Сорокину.

— А?.. Какой? Большой и весь белый? — говорит Сорокин в мобильник убитым голосом. — А шляпка какая? В крапинку?

Антон говорит с ним по мобильнику, глядя на Айдогды, держащую в руке гигантский мухомор.

— Он сказал, что это не белый, — Антон выключает телефон.

— Кто сказал?

— Сорокин.

— Он тебе из лесу позвонил поговорить о грибах?

— Ну да, из лесу. Откуда же еще?

— Ты все-таки лезешь в николкинские дела?

— Молчи, женщина, — говорит Антон и нажимает кнопку памяти на своем мобильнике. — Римма, это Николкин. Запиши телефон 299-4283. Да. И найди мне через справочную адрес.

Он забирает у Айдогды мухомор и аккуратно ставит его в траву:

— Жалко, такой красивый.

— Если там никого не было, как ты узнал его телефон? — спрашивает Маша.

— А это Лева телефон знал, — говорит Степа. — Лева же все знает. У них же на Лубянке есть такой б-б-большой компьютер. В нем хранятся все сведения про каждого ч-ч-человека в стране. Вся п-п-под-ноготная.

— До сих пор хранятся? — с горькой усмешкой кивает Маша.

— Это н-н-навечно, — говорит Степа.

— Какая мерзость.

Маша морщится, глядя в окно машины на разноцветный лес, долго не решается спросить, но потом все-таки спрашивает:

— И что, про меня там тоже все есть?

— Естественно, — кивает Степа. — Там про тебя есть такое... В общем, абсолютно все.

— И он, естественно, заглядывал, — говорит Маша.

— Боже мой! — не выдерживает Сорокин, вконец измученный происходящим. — Нет у меня, Маша, никакого компьютера! И КГБ давно нет! И вообще, ты дура!

— Что?! Что?! — вскидывается Маша.

— Эй, п-п-перестаньте, — пытается утихомирить их Степа. — Какой смысл был разводиться, если вы все равно собачитесь? Жили бы лучше в-в-вместе.

Флакон с бритвенным кремом, где спрятана скрытая камера, опять стоит у Коти на подоконнике. Сидящий за компьютером Котя кликает «мышью», и изображение на экране его ноутбука делается четким. Павел Левко во дворе своего дома размахивает фанеркой у мангала, раздувает угли.

Доберман оживленно наблюдает, как Павел насаживает мясо на шампур. Зина накрывает в саду стол. Одета Зина сегодня вполне нормально, и болезнь ее не проявляется никак, разве что руки дрожат, когда она раскладывает ножи и вилки.

Охранник запирает ворота за только что въехавшим во двор лимузином. Из лимузина выходит шофер, открывает заднюю дверцу, но помощник камчатского губернатора Иван Филиппович выходить из машины не торопится, продолжает сидеть перед портативным телевизором, вперившись в экран.

На экране Кен Шерлинг в изящном гражданском костюме стоит на Красной площади среди почетных гостей, наблюдающих с трибуны первомайский парад. Звуки советского марша. Глаза великого разведчика чуть увлажнены. Глаза Ивана Филипповича тоже.

— Здорово, Филиппыч. Ловишь кайф? — Павел с шампуром в руке подходит к лимузину.

— А знаешь, просто не могу оторваться, — глядит в телевизор Иван Филиппович. — Годы проходят, а как смотрится. Какое у него лицо! Этот капризный рот! Эти девичьи ресницы! Сколько нежности!..

— Я уже не могу это смотреть, — кривится Павел. — Они же эту николкинскую туфту каждый месяц гоняют.

— Ну при чем тут Николкины? — восклицает Иван Филиппович. — Паша, Николкины — это у тебя уже просто какая-то мания.

— Мания? Так ведь он этого Шерлинга здесь лудил, за этим забором, когда на Аньке женился. Днем на машинке стучал, а каждый вечер они жрали рябиновую со стариком. А потом базарили до часу ночи. Спать хочется, а они друг на друга орут. Выясняют разницу между агентом и крысятником. А чего выяснять? Все же знают, что старик при Сталине крысячил. Писателей сдавал. Соседи, блин. Это, Ваня, катастрофа, а не соседи.

И, обернувшись к дому Николкиных, вдруг громко кричит:

— Константин!

Котя отшатывается от компьютера. Ему кажется, что Левко с экрана смотрит ему прямо в глаза.

— Константин! Ты там, дома? — зовет его Левко.

Котя подходит к окну.

— Ты что, бороду сбрил? — удивляется Левко. — Ну ты даешь! Я тебе в город названиваю, а ты тут, рядом. У меня народ собирается. Заходи на шашлычок.

У костра на опушке леса Петька, весь перемазанный золой, ест печеную в углях картошку.

Растроганный Макс сидит между Горкутом и Арсланом. Они поджаривают над костром надетые на прутики сосиски. Сорокин нервно курит. Айдогды и Нина перебирает грибы. Котя разливает по стаканам рябиновую.

Все, кроме Степы, расположились на земле. Он возвышается надо всеми, сидя в складном кресте. Рыжий патриарх.

— Давайте выпьем за Лешеньку, — предлагает Степа. — Завтра будет девять дней.

Все не чокаясь пьют.

— Лева, — оборачивается к Сорокину Степа, — я вдруг сейчас вспомнил, как вы раньше чудесно с Машей пели. Спойте, а?

Маша дергается.

— Как-то нет настроения петь, — говорит Сорокин.

Ход папиных мыслей ему, Сорокину, непонятен. Тем более что есть у папы такая привычка: что захотел — то и брякнул. И часто невпопад. Но потом, позже, выясняется, что все было впопад, и во всем был какой-то смысл.

— Танюша, может, ты споешь? — спрашивает Степа.

— Прямо без гитары? — с готовностью отзывается моя невестка.

— Без гитары. Спой, деточка.

Все смотрят в огонь. Таня поет. Поет она хорошо, может быть, слишком хорошо и слишком громко, поставленным голосом.

Далеко в лесу огромном,Возле синих рек,Жил с детьми в избушке темнойБедный дровосек.Младший сын был ростом с пальчик,Как тебя унять,Спи, мой тихий, спи, мой мальчик,Я дурная мать.

Угли подернулись золой, по которой пробегают искры. Над полем кружат черные птицы. Степа жует губами.