Рождение Зимы - Брайан Ракли

Кеннет смеялся вместе с другими, глядя, как смущенная девушка кое-как поднимается на ноги. Он закутался в огромную меховую мантию, от чего стал похож на убеленного сединами траппера, попавшего под снег. С той минуты, как вошел в зал, он жаловался на холод, но, кажется, чувствовал себя довольно хорошо.

Иньюрен повернулся к Кеннету:

— Пора сказать, Кеннет, пока гости не слишком разгулялись и еще способны слушать.

Кеннет поднялся и стукнул кулаком по столу. Бражники сразу стихли, и все лица повернулись к владельцу Замка Колглас. Он откашлялся и сделал большой глоток эля.

— Я оторву вас от еды всего на несколько мгновений, но есть вещи, о которых нужно сказать в такую ночь, — начал он, перекрывая дружные приветственные крики.

Он говорил непривычно медленно, и в зале повисла мертвая тишина.

— Сегодня — ночь Рождения Зимы, и это единственная ночь, когда в этом месте нет темноты, — говорил Кеннет. — Я прошу и приказываю не гасить факелы всю ночь, и пусть тьма и зима останутся на заливе. Пусть в те холодные месяцы, что наступают, память об этом тепле и свете согревает ваши сердца. Когда Боги покинули этот мир, вместе с ними ушло много теплого и яркого. Но осталась целебная смена времен года, и это не последнее благо, которое нам осталось. Даже в разгар зимы надо помнить, что все вернется, что еще будут летние дожди питать корни. Давайте же погрустим о том, что год соскользнул в сон, и будем праздновать обещание его пробуждения. Обновленным.

Он опустил голову, а когда поднял ее, то заговорил обычным своим тоном:

— Здесь еды и питья достаточно для того, чтобы напоить и накормить вдвое больше людей, чем присутствует. А еще будут песни, повествования и музыка. Но, пока вы опустошаете ваши тарелки и кружки, помните о тех многих, кого нет с нами в сегодняшнюю ночь. Мы не то, что были наши праотцы в дни Богов, — теперь мир не рождает героев, — но мы все еще закаленный и выносливый народ. Хотя даже самый стойкий из нас может печалиться о разлуке с теми, кто ему дорог. Те, кто не может разделить с нами эту ночь, остаются в Темном Сне; они взяты от нас прежде, чем истекло бы их время. Другие еще могут вернуться. Многие из лучших из нас сейчас в далеких горах Даргеннана, где служат присяге, связавшей нас с Хейгами. Я знаю, многие из вас хотели бы иного, и я разделяю ваши опасения.

Но, как бы то ни было, наша честь — честь Крови Ланнис — поддерживается их службой. Без водительства Богов и их заботы о нас мы должны искать другие дела и вещи, за которые можно было бы крепко держаться. И в этом случае честь — не самый плохой выбор. Поэтому я приказываю вам не упускать из виду тех честных людей, которые сражаются на юге, пока мы здесь празднуем поворот года. Будем же надеяться, что и они, как весна, скоро вернутся к нам.

Кеннет сел, раздались громкие одобрительные крики. Шум опять поднял Идрина, он камнем устремился вниз и сел на плечо Иньюрена. Кеннет оглядел их и спросил, перекрывая шум:

— Неужели ты не можешь последить за птицей, Иньюрен? Или унеси его из зала, или привяжи. Что он тут разлетался?

— Я уверен, что Идрину, как и любому из нас, не хотелось бы пропустить такую ночь, а его дурное настроение объясняется тем, что я не обращаю на него внимания, оно должно стать для меня тяжелым испытанием, — ответил Иньюрен и подал Идрину вкусный кусочек со своей тарелки.

Кеннет смотрел с сомнением:

— Ну, тогда хотя бы забери его от меня, раз он позволяет себе такие тонкие чувства.

Легкая улыбка в уголках рта смягчила резкие слова. Иньюрен пожал плечами и снял Идрина. Ворона опять взлетела под крышу. Оризиан перевел взгляд на двери. Почти в то же мгновение в дверях появилась долгожданная фигура. Ее встретили приветственными криками и воплями притворного ужаса. Шум поднялся совершенно оглушительный. На праздник явился Зимний Король.

За небольшой, танцующей, коронованной остролистом и омелой фигуркой тащилась мантия, украшенная сосновыми иголками. Долгожданный гость выскочил почти на середину зала. Сегодня Королем Зимы выбрали Бэра, и он старательно прыгал и гримасничал как сумасшедший, изображая дикий танец; Этна и другие слуги хорошо его натаскали, ведь именно они каждый год выбирали Зимнего Короля.

Бэр бросился вдоль столов, на ходу хватая с тарелок гостей куски еды, опрокидывая винные бокалы и пивные кружки. В результате он так набил рот, что щеки растащили нос. Жертвы воровства притворялись, что пытаются поймать проказника, а он метался по всему залу, пока в итоге не вскочил на один из столов и так неловко махнул сосновой мантией, что несколько задетых ею блюд завертелись. Забрызганные едой и напитками гости заорали уже вполне натурально, а Бэр соскочил на пол прямо перед столом, за которым сидел Кеннет. Оризиан не удержался от смеха, увидев возбужденные и озорные глаза конюшего мальчишки. Эньяра кинула в Зимнего Короля кусочком хлеба и уже собиралась запустить в него кубком, но тут встал Кеннет и наклонился над широким столом. Бэр, еще не отошедший от озорства, сделал шаг вперед и склонил голову, так что владельцу замка Колглас нетрудно было схватить его. Кеннет положил руку на плечо мальчика, а другой осторожно снял венец с густой шевелюры. Потом Бэр повернулся кругом, и Кеннет снял с него мантию из сосновых иголок. Он свернул королевское одеяние и положил на стол, поверх пристроил венок из остролиста и омелы. Бэр тут же удрал прочь. Зимнего Короля больше не было.

Кеннет поднял руки:

— Сжечь мантию Зимнего Короля! — провозгласил он. Один из сидевших поблизости щитников вскочил с места, взял мантию и венок и со всей торжественностью понес к пылавшему и ревущему в очаге огню. Там он остановился и оглянулся на Кеннета.

— Сожги их! — повторился приказ и был подхвачен всеми присутствующими. Оризиан закричал вместе с остальными и обрадовался, когда щитник бросил в огонь свою ношу. Сосновая мантия Зимнего Короля зашипела, затрещала, от нее повалил такой густой дым, и пламя вспыхнуло такое сильное, что стало даже страшно.

Ежегодный спектакль, который разыгрывался во всех залах по всей Долине Камней еще задолго до того, как появились те или иные Крови, закончился, и понемногу гости пустились в разговоры, как и полагается на великих праздниках.

Подносы с едой все прибывали и прибывали, их было больше, чем Оризиан когда-либо видывал, и в результате он потерял счет переменам блюд. Слуги, с еще более раскрасневшимися лицами и вытаращенными глазами, носились из кухни в зал и обратно. Их праздник наступит позже, когда больше никто в зале не сможет проглотить ни кусочка. Но сейчас они были всецело в распоряжении гостей, которым требовалось все больше и больше еды и питья. Фризен уже налился вином до самых глаз, и приятное тепло окрасило его лицо, когда он услышал, как Кеннет сказал Иньюрену:

— Самое время для милостей, мой друг. Если мы подождем еще немного, то можем не услышать собственных мыслей.

Оризиан поерзал и выпрямился на стуле. Иньюрен подошел к небольшому столику, стоявшему за спиной Кеннета. Щитники в определенном порядке, начиная с дальнего конца стола, начали подводить к столу Кеннета гостей, у которых имелись жалобы или просьбы; имена тех, кто по давней традиции получал право искать милости у своего правителя именно этой ночью, определялись жребием.

Первым приблизившимся к столу на возвышении был невысокий и худой мужчина. Оризиан его знал: Ломас, он живет на окраине города со стороны леса и пасет небольшое стадо на лесных опушках. Ломас поклонился Кеннету и с преувеличенной осторожностью положил на стол свернутую и перевязанную красным шнурком шкуру. В шкуре ничего не было, это был всего только символ того, что он, Ломас, желает обратиться с просьбой к правителю города.

— Ты ищешь моей милости? — спросил Кеннет, и Ломас, запинаясь, подтвердил, что так оно и есть.

— И если я выслушаю твое дело, обязуешься ли ты, на основании присяги, которую ты приносил Крови, принять любой мой ответ, будет он в твою пользу или нет?

— Обязуюсь, — сказал пастух.

И удовлетворенный его ответом Кеннет взял сверток.

— Тогда говори.

Просьба была всего одна, к большому разочарованию присутствующих. Всегда была надежда, что какой-нибудь скандальный спор оживит процесс разбирательства и даст возможность почесать языки темными и долгими грядущими вечерами. Вся просьба Ломаса заключалась в том, что он просит прощения, поскольку несколько его животных умерло от копытной гнили, и просит на год освободить его от десятины, взимаемой Кровью. Когда пастух закончил, Кеннет кивнул и поманил к себе Иньюрена. Он советовался со своим консультантом на'киримом шепотом так тихо, что даже за ближними столами ничего не было слышно. Но Оризиан все-таки ухватил большую часть того, что говорилось.

— Он говорит правду, — бормотал Иньюрен. — Он напуган этим обстоятельством и боится, что ты ему откажешь. Я думаю, тут нет никакого обмана.