Меня Зовут Красный - Орхан Памук

Вот и тут на столе выстроились в ряд кастрюли и кувшины с бекмесом[58] и другими сладостями; открывая крышки и пальцем с краешков пробуя содержимое, а иногда просто нюхая, я спросила, кто прислал угощения.

Хайрие начала перечислять, но тут вошла Шекюре:

– Жена покойного Зарифа-эфенди не выразила соболезнований и не прислала халву! Зариф-эфенди хорошо относился к моему отцу. В день его похорон мы сделали халву и отправили семье. Что происходит? – рассуждала Шекюре.

– Пойду узнаю, – сказала я, сообразив, о чем думает Шекюре. Мы вышли во двор. Шекюре поцеловала меня за то, что я не стала ни о чем расспрашивать. Мы обнялись и некоторое время стояли неподвижно на холоде. Я погладила мою красавицу по голове.

– Эстер, мне страшно.

– Не бойся, милая, – ответила я, – нет худа без добра. Вот видишь, ты вышла замуж.

Запах смерти присутствовал и в доме Зарифа-эфенди, но тоски там не было. Я, Эстер, тысячи раз бывала в домах вдов и знаю, что рано потерявшие мужей женщины или смиряются с потерей, или гневно протестуют против положения, в котором оказались. Кальбие-ханым была в гневе, и я сразу увидела, что говорить с ней будет не трудно.

Как все гордые женщины, прожившие нелегкую жизнь, Кальбие-ханым понимала, что одни приходят в черные дни пожалеть ее, а другие, видя ее печальное положение, порадоваться за себя; она не вступала с пришедшими в пустые вежливые разговоры, а сразу переходила к делу:

«Зачем явилась Эстер в этот послеобеденный час?»

Кальбие-ханым с важным видом подтвердила, что сознательно не выразила соболезнований Шекюре, не пришла разделить с ней горе и даже не послала халву. Она не скрывала радости, что ее обида была замечена. Я постаралась выяснить причину обиды.

Кальбие призналась, что зла на покойного Эниште-эфенди за книгу, которую он делал. Ее покойный муж участвовал в этой книге не для того, чтобы подзаработать; Эниште-эфенди уговорил его, объяснив, что книга готовится по приказу падишаха. Она рассказала, что сначала ее муж имел дело с цветными рисунками, но потом Эниште-эфенди стал заказывать черно-белые, непонятно, к каким сюжетам. Ее покойный муж увидел, что рисунки эти безбожны и кощунственны, и потерял покой. Зариф-эфенди был человек верующий, он не пропускал ни одной проповеди и неизменно совершал все намазы. Он знал, что некоторые бесстыдники в мастерской насмехались над его глубокой религиозностью, но считал насмешки проявлением зависти к его таланту.

Из глаз Кальбие покатились слезы, и я решила, что при первом же случае найду для нее мужа еще лучше, чем был первый.

– Муж не очень-то делился со мной, – сказала Кальбие. – Я сама стала вспоминать, додумалась до всего, соединила факты и поняла, что все произошло из-за рисунков Эниште-эфенди, к которому он отправился в последнюю ночь.

– Шекюре сказала, что готова принести извинения, если она в чем-то виновата. Она предлагает тебе дружбу и просит помочь ей и попытаться вспомнить: когда покойный Зариф-эфенди в последнюю ночь направлялся к Эниште-эфенди, не говорил ли он, что должен встретиться еще с кем-то?

– В кармане у моего бедного Зарифа было только это, – Кальбие открыла соломенную шкатулку для шитья с изображением дерева, достала оттуда и развернула листок бумаги.

На мятом листке я увидела неясные изображения. Только я вроде бы разглядела, на что они похожи, как Кальбие подтвердила мою догадку:

– Это лошади. Покойный Зариф-эфенди никогда не рисовал лошадей, никто и не просил его рисовать лошадей.

Ваша старая Эстер смотрела на расплывшиеся рисунки лошадей и ничего не могла понять. Потом сообразила:

– Надо отнести этот листок Шекюре, она очень обрадуется.

– Если ей интересен этот листок, пусть сама придет сюда, – высокомерно сказала Кальбие.

МЕНЯ ЗОВУТ КАРА

С помощью Аллаха я похоронил тестя, с похорон поспешил домой, хотел было обнять Шекюре, но она, моя жена, прижала к себе враждебно глядящих на меня сыновей и начала безутешно рыдать, как и все находившиеся в доме.

Удивляясь способности соседей и дальних родственников так проливать слезы, я забился подальше в угол, чтобы меня никто не видел. Я размышлял над тем, что надлежит делать мне как хозяину дома, когда в дверь постучали. Я заволновался, решив, что это Хасан, но был согласен даже на его появление, лишь бы вырваться из этого ада рыдающих.

Оказалось, пришел посыльный. Меня звали во дворец.

Два человека в зелено-фиолетовых одеждах приняли меня от посыльного, втолкнули в темную комнату недавно выстроенного дома – это я понял по запаху древесины – и заперли на замок. Я знал, что в темную комнату запирают перед пытками, чтобы посильнее запугать. В соседней комнате, видимо, было много людей, оттуда доносился шум.

Через некоторое время меня выволокли из темноты и привели в соседнюю комнату, где я увидел Начальника дворцовой стражи и бритоголовых палачей.

Из глаз моих невольно потекли слезы. Я готов был выть, молить о пощаде, но не мог раскрыть рта.

С меня сняли безрукавку, рубаху. Один из палачей сел на меня верхом и коленями прижал мои плечи к полу. Другой ловкими движениями установил с двух сторон моей головы железки и начал медленно крутить ручку. Это были тиски, которые сжимали мне голову.

Я закричал изо всех сил.

Они остановились, спросили, я ли убил Эниште-эфенди?

– Нет!

Снова покрутили ручку. Стало больно.

Снова спросили.

– Нет!

– А кто?

– Не знаю!

Я уже было подумал, не сказать ли им, что я убил? Все кружилось у меня перед глазами. Я не испытывал никаких желаний, Уже не ощущал боли, только страх.

И тут меня оставили в покое. Сняли с моей головы железные тиски, которые на самом деле сжимали не слишком сильно. Палач слез с меня. Я надел рубашку и безрукавку.

В углу комнаты я увидел Главного художника Османа-эфенди. Я подошел, поцеловал ему руку.

– Не переживай, сынок, – сказал он. – Тебя проверяли. Я понял, что после Эниште у меня появился новый отец.

– Падишах распорядился пока тебя не пытать, – объяснил Начальник стражи. – Он разрешил тебе помочь Главному художнику мастеру Осману найти среди художников подлого убийцу. За три дня вы должны определить этого негодяя, разглядывая рисунки мастеров, работавших над книгой для падишаха. Повелитель недоволен слухами, которые распускают про его книгу и художников. По приказу падишаха я и Главный казначей Хазым-ага будем помогать вам в поисках. Один из вас, близкий родственник покойного Эниште, знает по его рассказам, как работали приходившие по ночам художники. Другой – большой мастер, который гордится тем, что знает все работы художников мастерской, как собственную ладонь. Если за три дня вы не сумеете найти эту скотину и украденный рисунок, о котором ходит столько слухов, наш справедливый падишах подвергнет допросу с пытками прежде всего тебя, Кара-эфенди. Ну а затем наступит очередь остальных.

Я – МАСТЕР ОСМАН

У меня было три дня на изучение рисунков, которые доставят люди Главного охранника, собрав их по домам художников. Вы помните, какое отвращение я испытал, впервые увидев рисунки из книги Эниште-эфенди, которые принес Кара, чтобы оправдать себя. Справедливости ради надо сказать, что в каждом рисунке было что-то такое, что, несмотря на отвращение, приковывало взгляд. Если бы это было просто плохое искусство, оно не вызывало бы никаких чувств. Я с интересом стал снова рассматривать рисунки, выполненные ночами по заказу покойного сумасброда.

Красный цвет одного рисунка, в разных углах которого я обнаружил следы пера каждого из художников, испугал меня. Чья-то рука, я не разобрал чья, непонятно зачем окрасила все в странный красный цвет, и весь мир на рисунке целиком погрузился в красное. Я показывал Кара, кто на этом рисунке нарисовал чинару (Лейлек), кто – корабли и дома (Зейтин), а кто – воздушных змеев и цветы (Келебек).

– Вы – великий мастер, – сказал Кара, – вы столько лет руководите мастерской и знаете способности, характер и особенности пера и кисти каждого художника. Но как вы можете узнать и с уверенностью сказать, кто что нарисовал, когда Эниште заставил художников рисовать в новой, неизвестной манере?

– В далекие времена, – решил я ответить историей на его вопрос, – в крепости, возвышающейся над Исфаханом,[59] одиноко жил падишах, любящий книгу и миниатюру. Это был сильный, умный, но безжалостный падишах. Он любил только книги, сделанные по его заказу, и свою дочь. Из-за этой его привязанности враги даже распускали слухи, будто он влюблен в собственное дитя. Падишах был настолько ревнив, что мог объявить войну соседнему шаху только за то, что тот прислал сватов. Разумеется, он не видел подходящего мужа для своей дочери и прятал ее за сорока замками – в Исфахане существовало поверье, что, если посторонний мужчина увидит красавицу, красота ее увянет.