Возмущение праха - Наль Подольский

— Извини, я немного заговорился. Не беспокойся, со мной все в порядке. Я готов.

— Хорошо, — кивнула она, — подвези сюда это.

Я подвез столик с вакуумным колпаком к тоннелю, внутри которого мне довелось оказаться вчера и который Полина назвала трансфер-камерой, после чего соединила обе установки кабелем с массивными много контактными разъемами. Затем она заняла место на тележке, и я вдвинул ее в глубь тоннеля.

— За меня не беспокойся, все сделает компьютер, — были ее последние слова, — следи только за тем, что происходит под колпаком.

Вопреки этому завещанию, я посматривал на нее краем глаза, но ничего тревожного не наблюдалось, и я видел лишь безмятежно спящую женщину. Сон ее был не совсем обычным, он казался не отдыхом, не отстранением от деятельности, а процессом активного наслаждения, чувственного, пожалуй даже развратного, наслаждения. Я ощутил дикое и непристойное желание заняться с ней любовью сейчас же, именно во время этого странного сна. Мне пришлось прикусить губу до крови, чтобы привести себя в порядок и сосредоточиться на том, что творилось под ярко освещенным прозрачным колпаком.

Я, конечно, приблизительно догадывался, что там должно произойти, но мой разум отказывался принять это, и в сознании всплывали воспоминания детства о цирке, когда отлично знаешь, что фокусник морочит тебя, но, не умея раскусить надувательство, ты все равно будешь обязан в мошенничестве признать чудо. Хотя, с другой стороны, я никак не мог заподозрить Полину в престидижитаторстве.

Кое в чем я ошибся. Я ожидал, что обломки шприца начнут подползать одни к другим, одновременно приобретая правильную ориентацию в пространстве, чтобы в конце концов слипнуться в одно целое, как в кинофильме о разбитой чашке, прокручиваемом задом наперед. Ничего подобного не произошло, и к счастью, ибо я уже ощущал проснувшиеся во мне ростки недоверия.

Первой странностью, которую мне удалось заметить, была вибрация краев осколков, причем только тех кромок, что образовались в результате разломов. Постепенно эта вибрация или, точнее, пульсация усиливалась, что приводило к размыванию контура, как если бы края осколков оплавлялись. Затем размягчение материала и размывание формы стало распространяться на весь материал обломков, и зрелище в целом походило на плавление кусков металла. Теперь я видел странные каплеподобные образования, пульсирующие, как живые, нечто вроде чудовищных амеб, цветом и формой, однако, напоминавших исходные фрагменты. Я не смог уловить момент, когда все они начали двигаться к общему центру, словно повинуясь закону взаимного притяжения, но, заметив уже достаточно активное перемещение, не почувствовал в нем никакого неправдоподобия, точно так же как слияние капель ртути в одну большую кажется совершенно естественным.

Вскоре все амебы, соединившись — я невольно воспринимал эти пластичные сгустки как нечто живое, — стали одной лоснящейся тварью, и из аморфной массы начала выкристаллизовываться привычная форма одноразового шприца.

Должно быть, эта часть процедуры была самой энергоемкой, ибо Полина, о которой я на время забыл, напомнила о себе тяжелым и учащенным дыханием. Дважды она даже застонала, а лицо ее сделалось напряженным, как у человека, выполняющего трудную работу.

Кристаллизация, начавшись с иглы, проходила неравномерно, и, когда соответствующий игле конец шприца уже был совсем «готов», в районе ожидаемого поршня еще вибрировало — и даже, мне показалось, извивалось — червеобразное туловище. Зрелище, безусловно, было убедительным, но и запредельно мерзким — живая Химера, гибрид короткого жирного червя со шприцем.

Я испугался, что меня может стошнить, и, запрокинув голову, сделал медленный вдох через нос, зажав рот руками.

Ах ты дрянь, у тебя еще и нервы плохие? У врача надо лечиться, не то куском дерьма станешь. Какой из тебя сыщик.

Замолчи, Крокодил, закройся. Помни, что я владею Пальцем.

13. КРОКОДИЛ

К тому же бесплодному растрачиванию сил, как и в сновидениях, нужно причислить употребление опиума, гашиша, отчасти и вина, также и механические возбуждения, как скакания, кружения, кои употребляются у скопцов, хлыстов и в других мистических сектах.

Пальцем! Плевать мне на твой Палец, можешь сунуть его знаешь куда? О другом лучше подумай: во что ты влез? Картинка тебе не понравилась, чуть не стошнило! Так тебе тут еще не такое покажут. Самого под какой-нибудь колпак сунут, и на пальце шприц вырастет, и не только на пальце, еще кое-где. Об одном думать надо: как отсюда свинтить, и не только отсюда, вообще от всех этих, со шприцами. Сам же видел, чем кончаются их научные опыты. А ты уши развесил, эту бабенку слушаешь. Ведь чумная она, разве не видно? Тебя хочет использовать, сама объявила, и ты даже не знаешь как. Линять надо. С кем потрахаться — найдем в другом месте, а сейчас линять надо.

Ах, говоришь, непросто? Ясное дело, непросто. Так думай, пока еще голова есть. Умел влезть — умей вылезать.

Компьютеры один за другим заканчивали работу, отмечая это хрюканьем и попискиванием. Наверное, и мадам пора просыпаться.

Она подала голос через минуту, и, надо сказать, голос был довольно дохлый:

— Пожалуйста, извлеки меня отсюда.

Ей с трудом удалось слезть с каталки, она, видно, хотела, чтобы я ей помог, но просить об этом не стала. Встав на пол, она покачнулась и чуть не упала, я успел подхватить ее за плечи. Пошатываясь, она направилась к стеклянному колпаку, и я вынужден был ее поддерживать, но делал это осторожно, двумя пальцами, стараясь держаться на расстоянии. Я чувствовал: достаточно одного лишнего прикосновения, и сразу же нестерпимо захочется с ней трахаться, а этого следовало сейчас избежать. Вот уж секс-бомба… Надо же, еле ходит, а вокруг уже целое море похоти. Нет уж, не надо, ведь может прямо подо мной концы отдать, и выйдет чуть ли не мокрое дело. И вообще, я не извращенец какой-нибудь, чтобы трахаться с трупом.

Под стеклом в ярком свете, будто ювелирная фенька в витрине, лежал самый обыкновенный шприц, а эта дурища смотрела на него с гордостью, даже с нежностью, как на ребеночка, которого только что родила.

— Обрати внимание, что он восстановлен не до того состояния, когда ты его ломал, а до исходного, прямо из упаковки. Им можно снова воспользоваться, и уверяю тебя, он совершенно стерилен.

— Не люблю я шприцов, — я старался, чтобы голос звучал погрубее, — стоило маяться из-за такой дряни.

На ее лице отразился ужас, как если бы я ей отвесил пощечину. Примерно такого эффекта я, собственно, и добивался, но мне ее стало вроде как жалко.

— Да ты только не обижайся, я ведь не рассекаю в вашей науке. Я здесь человек посторонний и вникать в эти дела не вижу смысла.

Она обмякла, как подследственный, который только что раскололся.

— Ладно, мне от тебя ничего не нужно. Проводи меня только в мою комнату, и ты свободен. Если хочешь, можешь вообще уйти.

Рухнув в постель, она с трудом дотянулась до ампул на столике и сделала себе инъекцию. Вид шприца и сама процедура вызвали во мне злобу и отвращение. Хотя, конечно, это было по делу, потому что через несколько минут она начала оживать и к ней вернулся нормальный цвет лица.

— Почему же ты не уходишь? — спросила она тихо и очень спокойно.

— Думаешь, от тебя так просто уйти? — вырвалось у меня против воли.

— Это всего лишь физиология, — слабо улыбнулась она, — ее ты найдешь и в другом месте.

Момент был подходящий, чтобы смыться, но я продолжал сидеть на краю кровати и не мог заставить себя встать.

— Так что же ты? Иди… — она разговаривала совсем отрешенно, словно сама с собой, — жалко… я ведь хотела тебе еще кое-что показать…

Опять она за свое.

— Знаешь что, насчет показать, — я разозлился не в шутку, — меня интересует только один показ — чтобы ты показала мне то, что у тебя под платьем.

Не сдержавшись, я положил руку ей на грудь и сквозь тонкую ткань почувствовал жадное напряжение ее тела. У меня сразу поехала крыша, я запустил руку в разрез платья, и мне показалось, что грудь с отвердевшим соском вонзилась в мою ладонь, будто пытаясь ее изнасиловать. Одновременно в голове теснились подходящие к случаю слова: ничего, один разок выдержит… уж если быть сукой, то до конца…

Я наклонился, собираясь содрать с нее платье, и увидел вблизи ее лицо. В ее глазах были страх и тоска, а губы уже сложились в зовущую гримасу похоти. Джинсы сделались мне отвратительно тесны, и я стал их расстегивать, продолжая другой рукой тискать ее грудь, когда вдруг свет начал тускнеть и повеяло холодом, хотя, казалось бы, в такой момент что мне за дело до жары или холода. В мыслях возник проклятый, уже слышанный мною спокойный голос: остановись, болван, прекрати, и мое сознание стало отключаться.