Возмущение праха - Наль Подольский

— Ты кончал юридический?

— Да.

— Дело в том, что твой лексикон — в мыслях — да и сам строй мыслей выходят за рамки потребностей сыщика, или… скажем так: за рамки моих представлений о сыщиках.

— Думаю, твои представления о сыщиках столь же нелепы, как и твоего старикана. Впрочем, до юрфака я успел два года проучиться в Первом медицинском.

— Отлично, это облегчает мою задачу.

— Чем еще удовлетворить твое любопытство? После юридического работал в угрозыске. Потом надоело, а уволиться было не просто. Пришлось через психушку. Все?

— Не обижайся. Я спрашиваю только то, что необходимо для дела… Кстати, о деле. Если ты наелся, пошли в лабораторию. Я хочу тебе показать рекомбинацию в действии. Есть вещи, в которые с моих слов ты ни за что не поверишь, как бы убедительно я ни рассказывала.

— Ладно, пойдем. — Я поднялся, хотя и не испытывал никакого энтузиазма по поводу предстоящих научных занятий. Не было даже простого любопытства, ибо за истекшие двое суток на меня и так свалилось слишком много впечатлений. А сейчас у меня были проблемы и поважнее: я чувствовал себя просто заложником, любой выход на улицу из этого бункера означал реальную угрозу моей жизни. По сути, эта лаборатория и та контора, которая пыталась меня сегодня прикончить, представляли собой два жернова, и мне предстояло из-под них выбираться. Я даже не мог все это толком обдумать, поскольку не позволял себе доводить мысли до полной четкости — она читала их, как по книжке, а я и понятия не имел, какую роль мне готовит она — или они — в грядущих, судя по всему криминальных, разборках.

Она начала свою лекцию прямо на ходу, спускаясь по лестнице:

— У нас был уже случай сегодня коснуться того обстоятельства, что неодушевленной материи не существует.

Апломб, с которым была произнесена эта сентенция, вызвал во мне скуку и раздражение. К тому же она настолько расплывчата, что попросту неверна, всунулся неожиданно Прокопий. Ну знаешь ли, только философского диспута нам не хватало, иди ты… а впрочем… впрочем, если уж она сечет мысли… так пускай лучше…

Ей показалось, видимо, что я плохо слушаю, и уже внизу она повторила:

— Итак, будем исходить из того, что всякая материя — одушевленная.

11. ПРОКОПИЙ

Для сынов человеческих небесные миры — это будущие обители отцов, ибо небесные пространства доступны только для воскрешенных и воскрешающих; исследование небесных пространств есть приготовление этих обителей.

— Прости, что перебиваю. Ты не оговорилась? Одушевленная или одухотворенная?

— Вот уж не думала, что ты станешь цепляться к таким пустякам, — на ее лицо набежала тень, и мне стало совестно, что я тому причиной, — одухотворенная, одушевленная, какая разница?

— По-моему, разница огромная, такая же, как между духом и душой.

— Ах вот ты о чем… — в ее голосе мне послышалась скука, — если мы затеем дискуссию на эту тему, есть риск в ней погрязнуть надолго. Мне все равно, можешь выбрать из этих двух слов то, которое тебя больше устраивает.

— Я был всегда убежден, что любая материя одухотворена хотя бы уже потому, что она есть творение духа. Но одухотворенность материи — понятие широкое и, пожалуй, расплывчатое. Мне думается, ты имеешь в виду некие конкретные свойства, и, если ты их как-то обозначишь, мне будет легче понять тебя.

— Какой ты забавный, с тобой не соскучишься, — засмеялась она, — я должна извиниться, что взяла неверный тон в разговоре… но откуда я могла знать… — она нахмурила брови и, как мне показалось, не без усилия вернула своему лицу серьезность, — разумеется, я имею в виду совершенно конкретное свойство, которое в современной научной литературе принято считать присущим исключительно так называемой живой материи: свойство части хранить информацию о целом. Иногда это, не совсем точно, называют автомодельностью. Всякая частица любого предмета, вплоть до молекул и атомов, хранит информацию, можно сказать «помнит», о целом предмете… Это заявление тебе не кажется абсурдным?

— Напротив, оно представляется мне совершенно естественным. И это путь к восстановлению утраченного?

— Да, это путь к универсальному восстановлению утраченного. Но память об утраченном — всего лишь треть проблемы восстановления. Нужны еще две составляющие: программа овеществления исходной информации и питание энергией этого процесса. Путь овеществления задается гипнограммой…

— Прости, почему именно гипнограммой? Почему во всех ваших опытах обязательно присутствует сон и гипнограммы?

— Это сложный вопрос, и, если ты позволишь, мы отложим его на потом. Сейчас скажу только, что рекомбинационные гипнограммы чрезвычайно сложны. Мы обладаем огромной гипнотекой, и на ее базе создаются рабочие гипнограммы. Они монтируются из десятков, а иногда и сотен тысяч фрагментов, и без современных компьютеров даже постановка подобной задачи была бы невозможна. Программы восстановления полностью компьютеризованы. Что же касается энергетического обеспечения, наши успехи невелики. Пока нам все еще необходим живой человек, сеанс рекомбинации невозможен без энергетического донора: мы имеем дело с формой энергии, которую не умеем ни аккумулировать, ни транслировать на расстоянии… А теперь хватит лекций, займемся практикой. Я буду исполнять роль донора, а ты — моего ассистента.

Она говорила, словно читала лекцию, и интонации ее голоса стали вдруг вызывать у меня беспокойство — ее речь сейчас была очень похожа на речь старичка-профессора, которого она именовала своим мужем. Не успев еще закончить последнюю фразу, она распаковала шприц, вскрыла ампулу и сделала себе инъекцию.

«Глюкозу и витамины», послышался мне ровный голос профессора, — воистину, от его незримого присутствия невозможно было избавиться ни на минуту, и, непонятно почему, мне это было неприятно.

— Сейчас ты увидишь нашу стандартную демонстрационную процедуру. Ты сможешь его сломать? — Она протянула мне пустой шприц на раскрытой ладони.

Прекрасно осознавая нелепость своих действий, я тем не менее попытался поломать этот злополучный шприц, но оказалось — разрушить пальцами одноразовый шприц не просто, мне пришлось положить его на пол и ударить по нему каблуком.

Не понимая, зачем это нужно, я подал ей тщательно собранные обломки.

— У меня впечатление, что в твоей жизни шприц — чуть ли не самый постоянный предмет обихода.

— Увы, так, — спокойно подтвердила она, — и ты частично ответил на вопрос, который я собиралась тебе задать.

Она поместила обломки шприца под герметичный прозрачный купол на площадку из слабо фосфоресцирующего фиолетового стекла и щелкнула выключателем — над куполом вспыхнуло яркое освещение, и возник негромкий устойчивый звук, не то шелест, не то шипение.

— Вакуум-насос, — коротко пояснила она. — Так тебе понятно, почему именно шприц? — И, не дожидаясь ответа, продолжила лекторским тоном, причинявшим мне болезненные ощущения: — Чтобы создать одну рабочую метапрограмму, используются сотни первичных гипнограмм, и когда речь идет о так называемых неодушевленных предметах, единственным объектом, дающим достаточно представительную выборку, оказывается шприц — как ты догадываешься, в гипнозаписях наркоманов.

Не прерывая своей лекции, она включила те же компьютеры, которые профессор включал сутки назад, и еще один, дополнительный, на отдельном столе.

— Это аварийная система. Если через тридцать пять минут после начала сеанса я не начну просыпаться, значит, основная система дала сбой, и ты нажмешь клавишу пуска, вот эту. Главное, не пытайся разбудить меня вручную, это может меня убить.

— А что делать, если и аварийная система не сработает?

— Это практически невозможно. Тогда… тогда вызывай Виктора… профессора Кротова.

— Как его вызвать?

— По телефону, — она удивленно обернулась ко мне, — ты же помнишь телефон моей сестры? Но это не понадобится. Одновременный сбой обеих систем совершенно нереален.

— Прости мою настойчивость, но, быть может, этот сеанс не нужен? Я верю каждому твоему слову, и отчего бы тебе просто не рассказать, что должно произойти? Не могу объяснить почему, но все это, извини, мне не нравится.

— Мне тоже не нравится… иногда. Если ты веришь каждому моему слову, — она чуть заметно улыбнулась, — то поверь: ты должен увидеть сам. Это важно для будущего. Я ведь уже говорила, у меня на тебя серьезные виды.

— Неужели ты думаешь, что видимое глазом наиболее убедительно? Для разных людей…

— Послушай, — по ее лицу скользнула тень раздражения, — я должна быть сейчас расслабленной и спокойной, а ты… сам понимаешь.

12. ДОКТОР

Сновидения должно приписать отчасти к болезненным явлениям, отчасти к праздной жизни. Они составляют проявление тех сил, кои не перешли в работу.