Евреи в царской России. Сыны или пасынки? - Лев Бердников

Но как же непохожи были эти двое, из коих светлейший всегда задавал тон, а Екатерина довольствовалась ролью ведомой! Мемуарист свидетельствовал: «Она не была ни мстительна, ни злопамятна, чем сильно отличалась от своего друга и советчика Меншикова, всегда мстительного и непреклонного». Кроме того, Данилыч был антисемитом самого непримиримого свойства. Лютая враждебность к евреям, причем, не только религиозная, но и расовая, носила подчас столь необузданный характер, что даже Петр, как в случае с Дивьером, вынужден был остужать его юдофобский пыл.

И еще один еврей удостоился симпатии Екатерины: ее весьма забавлял любимый шут Петра Ян Лакоста. Человек неистощимого остроумия, он не лез в карман за словом, был широко образован, знал наизусть Священное писание и вел с царем бесконечные богословские дебаты. К тому же он носил потешный титул самоедского короля. Лакоста называл вора вором, без обиняков высмеивал пороки и злоупотребления придворных, а когда те жаловались царю на бесцеремонное поведение шута, тот невозмутимо отвечал: «Что вы хотите, чтобы я с ним сделал? Ведь он дурак!». Меншиков сразу же возненавидел вертлявого паяца-жида и пригрозил ему виселицей. Лакоста пожаловался царю, Петр рассердился и сказал, что скорее повесит самого Меншикова. Находчивый Лакоста и тут пошутил: «Сделайте это раньше, чем он повесит меня!» Меншиков вынужден был отступить, затаив злобу и жажду мести.

И когда в 1722 году в Сенате схлестнулись интересы Меншикова и уважаемого Екатериной Шафирова (они не поделили барыши от совместной беломорской компании), она не приняла сторону своего благодетеля. Тогда вице-канцлера обвинили во многих тяжких грехах. При этом антисемитизм явственно присутствовал и воодушевлял враждебно настроенных сторонников Меншикова. Клеврет светлейшего Григорий Скорняков-Писарев, уличив вице-канцлера в казнокрадстве и незаконной выдаче жалования брату, члену Берг-коллегии Михаилу Шафирову и в прочих злоупотреблениях, присовокупил к сему еще сокрытие им своего еврейского происхождения. В последнем пункте Шафирову как раз удалось оправдаться: он сослался на знакомство государя с его крещеным отцом, который получил дворянство еще при царе Федоре Алексеевиче. По поводу же других его «вин» (казнокрадство, завышение почтовой таксы, укрывательство беглых крепостных и т. д.) Петр грозно повелел: Шафиров «казнен будет смертию без всякия пощады и чтоб никто не надеялся ни на какие свои заслуги, ежели в сию вину впадет».

Екатерина присутствовала на той утренней казни в Кремле, 15 февраля 1723 года, где в прошлом блистательный дипломат, спасший Россию от позора и поражения, являл собой зрелище самое жалкое. Осужденного в простых санях привезли из Преображенского приказа; при прочтении приговора сняли с него парик и старую шубу и взвели на эшафот, где он несколько раз перекрестился, стал на колена и положил голову на плаху. Топор палача уже взвился в воздухе, но ударил по дереву: тайный кабинет-секретарь Алексей Макаров провозгласил, что император в уважение заслуг Шафирова заменяет смертную казнь ссылкой в Сибирь. Шафиров поднялся на ноги и сошел с эшафота со слезами на глазах. Царь смилостивился (если, конечно, можно назвать милостью лишение чинов, орденов, титулов, всего движимого и недвижимого имущества): он даровал Шафирову жизнь и заменил ссылку в Сибирь на Новгород. Ссыльный содержался там «под крепким караулом», где ему со всей семьей отпускалось на содержание всего 33 копейки в день. А Меншиков праздновал победу над поверженным евреем. Екатерина явно не сочувствовала столь суровому наказанию, и впоследствии, вступив на престол, она помилует Шафирова и вернет его в Петербург.

Как только в опалу попал Шафиров, Меншикову удалось поквитаться и с Лакостой. С его подачи против шута были выдвинуты нешуточные обвинения, и главное из них – тайная встреча с осужденным на смерть «государственным преступником» Шафировым накануне казни. За сии предерзкие проступки Лакоста был сослан в Сибирь, в село Воскресенское, недалеко от озера Байкал. И опять-таки, стараниями Екатерины, ставшей самодержавной императрицей, он будет потом освобожден из северного плена…

А Данилыч все продолжал ублажать Екатерину дорогими модными вещицами, понимая, что только ими можно задобрить лакомую до роскоши мариенбургскую пленницу. Она так любила блистать в обществе, подчеркивая высокий сан исполина Петра – хозяина великой империи! Очень точно охарактеризовал ее A. C. Пушкин: «Чудотворца-исполина чернобровая жена». Екатерина облачалась то в новомодные французские одеяния, то в испанские робы, то в щеголеватые немецкие платья, блистая дорогим атласным нарядами, расшитыми серебряным шитьем, великолепнейшими костюмами. Поистине неподражаема была она на ассамблеях и, по словам современника, «танцевала чудесно и выполняла артистически самые сложные пируэты, в особенности, когда сам царь был ее партнером. Ее низкое происхождение не смущало ее».

Однако плебейство Екатерины сразу же бросалось в глаза придворным, искушенным в политесе. Сохранился отзыв маркграфини Байрейтской Вильгельмины о приезде царской четы в Берлин в 1719 году: «Царица была мала ростом, толста и черна; вся ее внешность не производила выгодного впечатления… Платье, которое было на ней, по всей вероятности, было куплено на рынке; оно было старомодного фасона, и все обшито серебром и блестками. По ее наряду можно было принять ее за немецкую странствующую артистку. На ней был пояс, украшенный спереди вышивкой из драгоценных камней, очень оригинального рисунка в виде двуглавого орла, крылья которого были усеяны маленькими драгоценными камнями в скверной оправе. На царице были навешаны около дюжины орденов и столько же образков и амулетов, и, когда она шла, все звенело, словно прошел наряженный мул». Впрочем, раздавались и иные голоса. Другой иностранный дипломат заметил, что «несмотря на неизвестность ее рода, Екатерина вполне достойна на милости такого монарха», и дал весьма лестное описание ее наружности: «Она имеет приятную полноту, цвет лица ее бел с примесью природного, несколько яркого румянца, глаза у нее черные, маленькие, волосы у нее такого же цвета длинные и густые, шея и руки красивые, выражение лица кроткое и весьма приятное».

После кончины императора Екатерина I, возведенная на престол усилиями соратников Петра – Александра Меншикова, Петра Толстого, Павла Ягужинского, а также покорной им гвардии, процарствовала лишь 26 месяцев. Ее царствование было неярким. Отбыв положенный траур, императрица пускается во все тяжкие: утопает в праздности и удовольствиях («повседневных пиршествах и роскошах», как говорит князь Михаил Щербатов). Казалось, этим неразборчивым и безудержным стремлением к наслаждениям она желала вознаградить себя за то постоянное напряжение, в котором жила при Петре. Кутежи, возлияния, развлечения проходили при Дворе ежедневно.

Проявила императрица и свою неукротимую любовь к мужскому полу, особенно к щеголям. Среди ее амантов называют Рейнгольда Левенвольде, красавца, франта, дамского угодника и альфонса; молодого польского графа Петра Сапегу, отчаянного модника, так и сиявшего парчою и бриллиантами. Мемуаристы говорят и о романе Екатерины с щеголеватым Антоном Дивьером, к которому она давно благоволила.

И жаловала императрица своих любовников прямо-таки по-царски – Левенвольде был произведен в графы (с привилегией носить на шее ее, Екатерины, портрет); Дивьер тоже стал графом и генерал-лейтенантом; Сапега к своему графскому титулу добавил высокий чин генерал-фельдмаршала вкупе с орденом св. Андрея Первозванного – высшей наградой Российской империи.

Дни правления сей монархини, говорит биограф, «были преступным образом принесены в жертву эгоизму, сладострастию, корысти и властолюбию». Пристрастившись к выпивке еще во времена Петра, Екатерина совсем распустилась после прихода к власти, и все ее царствование, как говорят историки и иностранные посланники при русском Дворе, превратилось в сплошную попойку.

Екатерина не обладала ни государственным умом, ни самостоятельным мышлением и всегда была зависима от чужих мнений. Раньше она была тенью Великого Петра. Вступив на престол, она проявила добрую волю, вернув из ссылки Лакосту и Шафирова. Но вскоре правителем империи фактически становится Меншиков, все более и более захватывавший власть в свои руки, и Екатерина по существу выступает в роли его карманной императрицы. Именно Меншиков был виновником и вдохновителем дискриминационных антисемитских указов, которые за безграмотную Екатерину подписала ее дочь Елизавета (заметим в скобках, подписала, видимо, не без удовольствия, поскольку впоследствии станет коронованной юдофобкой). О том, что именно Ментиков был инициатором этой антисемитской кампании, свидетельствуют его слова на заседании Верховного тайного совета в 1727 году: «Жидов в Россию ни с чем не впускать!»