Кыш, пернатые! - Александр Гриневский

набок волосы, свернутая в трубочку газета в руке, смешные летние, не по погоде, сандалии на ногах…

Глава девятая

Где ж вы, миленькие? Давайте, давайте! Прыг-скок! Ну? Да где ж вы, суки!

Иван сидел на крыше покосившегося сарая, раскинув крылья и свесив вниз ноги. Опирался пятками в проём от выбитой доски в стене. На ногах старые кирзачи, к подошвам верёвкой привязаны дощечки с набитыми гвоздями. Готов был сорваться влёт в любой момент.

Сумерки. Самое тоскливое время в деревне. Особенно в конце апреля. Сырость и серость в воздухе. Голо, пусто, грязно. Вместо зелёной травы неряшливые серо-жёлтые пучки, похожие на старое выброшенное мочало. И лишь вспаханное по осени поле, освободившись от удушающего снега, бесстыже распахнулось чёрными жирными бороздами.

Зайцы не приходили вот уже третий день.

Весна. Эту весну он так ждал! Казалось: растает снег, зазеленеет лес – грянет птичьей многоголосицей, и жизнь изменится. Зимой ждал, когда только приехал в эту тьму-таракань. Сейчас понимал – ждать нечего.

Что себя обманывать – здесь хуже, чем в Москве. Это не его место. Тупик. В Москве, даже когда было совсем плохо, не оставляло ощущение загадочной игры, в которую заставила включиться судьба. Еще один ход, ещё один прожитый в бездомных скитаниях день – колесо провернётся, кубики швырнут ещё раз, перемешают карты и сдадут снова. Да те же ночные полёты в Лосинке – это ведь была игра, забава. Добраться незамеченным, встретиться с друзьями. Летать! Делать то, что не могут другие. Назло всем! И на зависть…

Когда появилась Настя понял: вот он счастливый билет!

Морок, морок любовный… Они вместе в этом мороке, как мухи в варенье, завязли. Сладко, медленно, бесконечно долго. Исчезло чувство игры и опасности. Только быть вдвоём, только бы вместе.

Приехали сюда. Добрались. Снега по пояс. Удивительно – место оказалось таким, каким он его себе и представлял. Никакого обмана. Что хотел, то и получил… Значит, ума не хватило – задурманила любовь голову.

Пять домов. Два – нежилые, брошенные. Настин дом – крайний. Поле и лес. У этого хутора даже названия нет, он к деревне, что в четырёх километрах, приписан. Вот там магазин и почта, и даже автобус раз в день до Брянска ходит.

Протоптали тропинку в снегу до дверей. Дом выстужен, проморожен. Печь посередине комнаты холодом дышит. Окна в ледяных узорах, и рамы в снежной опушке. Настя засуетилась – дрова, печь разжигать. А он застыл посреди комнаты истуканом. Раздеться сам не может. Ничего не может.

Глянул вечером на её руки – красные, как куски сырого мяса, пальцы не сжимаются. Её жалко, а себя ещё больше. Это ведь он ей ночами расписывал, как заживут они вдвоём долго и счастливо и никто им больше не будет нужен.

В Москве всё было проще: снег грести не надо, вода из крана течёт, батареи сами греют и магазин под боком. Здесь – все на Насте. Он – обуза.

Настя – она не толстая, она – большая. Большая и сильная. Сноровистая. Всё у неё получается, ни на что не жалуется. Крутится с утра до вечера. Кур забрала, которых соседке оставила, когда в Москву уезжала, собаку. Вон лежит, голову из будки высунула – следит. Получила сапогом? И ещё получишь! Тоже мне, рычать она вздумала.

С деньгами надо что-то делать… Настя говорит: «До весны дотянем…» Вот она уже весна. Конец апреля. Дальше-то как? Это ведь он должен решать, он – мужик. Что тут решишь? Ограбить? Метались такие мысли в голове, да Настя отговорила. Отрезала: «Честно жила и дальше как-нибудь проживу». Что-ж… честно так честно… только все равно жизнь заставит.

Ладно… Ну что? И сегодня они не придут? Весна… снег сошёл, им теперь жратвы сколько хочешь.

После месяца сидения в этих снегах чуть с ума не сошёл. Нечем заняться. Совсем нечем. Помочь Насте – не могу. А та ещё и поросёнка притащила. Крутится по хозяйству с утра до вечера, а я сиднем на лавке, у окошка замерзшего. Она – то с курами, то с поросёнком, то со мной… Она – добрая! Скотину, живность разную любит. Вот и я для неё что-то вроде… Накормить, прибрать… Кура – она яйцо снесёт. Вот и я тоже порой для чего-то нужен… Хозяйство…

Пропал любовный морок, замёрз и рассыпался льдинками. Раньше-то, в Москве, слушала меня, раскрыв рот, а теперь покрикивать начала, командовать. Нет, не зло – шутя, с любовью… Но ведь не так всё стало? Пропала удушающая близость, которая вбирала в себя, не давала вздохнуть, подумать, осознать реальность… Раньше, со стоном вдыхали, всасывали неподатливый воздух, с трудом приходя в себя, каждый раз начиная жить заново. Где это всё? Растворилось в её усталости, в его постоянных мыслях о собственном ничтожестве.

Так! Что это там? Шевельнулось или показалось? Нет. Кочка.

Вытянув шею, пристально вглядывался в темноту, стараясь уловить малейшее движение среди пучков сухой травы на краю поля, подступающего ко двору. Зима выдалась холодной и снежной, зайцы приходили к яблоневому саду, оставляя возле деревьев замысловатую паутину следов и россыпи мелких черных катышков. Потом хоть что-то сдвинулось. Он придумал крюк из проволоки, который крепился там, где локоть на руке. Рассказал, как надо сделать, и Настя помогла. Сначала ничего не получалось. Матерился, бесился от злобы, от боли. Меняли длину и расположение крючьев на крыле, пробовали… Вооруженный этими крючьями, теперь он мог делать простейшие работы по дому. И появилась надежда, что он сможет собирать грибы и ловить рыбу.

Грибы – это осень, это не скоро. А вот речка хоть и небольшая – рядом. Леска и крючок, привязанные к крюку, – чем не мормышка? Вопрос – как пробить лунки во льду? Вот тут и возникла гениальная по своей простоте идея к старым сапогам прикрепить деревянную подошву, утыканную гвоздями. Не так всё просто оказалось. Долго бились над конструкцией. Зато теперь он не только мог пробить лунку в слабом весеннем льду, но и охотиться на мелкую живность.

Закончилось его заточение в четырёх стенах. Целыми днями пропадал в лесу и на реке. Под ночь приносил то, что удавалось добыть за день, ужинал и проваливался в мёртвое без сновидений небытие, чтобы на рассвете уйти снова.

Втянулся в это размеренное полуживотное существование. А тут эти бабушки…

Сидел на реке, возле лунки. Солнце уже высоко поднялось. Весной пахло. Давно пора было уйти в лес с открытого места, от греха подальше,