Слабина Большевика - Лоренсо Сильва

– Попробую поверить.

– Ты и так веришь, и правильно делаешь. Когда-нибудь ты станешь не такой красивой, у тебя будет рак, и тогда ты не сможешь верить тому, что тебе будут говорить.

– Как зловеще.

– Carpe diem. Если такое скажет Гарсиласо-де-ла-Вега в сиреневой версии, всем покажется прелестным. А если говоришь так, как есть, называют зловещим.

– Я проходила Гарсиласо в восьмом.

– Все-то ты проходила в восьмом.

– Не все.

– Больше вопросов не задаю. На солнце или в тени? Лично я солнце ненавижу.

– Мне все равно. Я не загорать пришла.

Мы поискали место под деревом. Росана расстелила полотенце и легла на него. Я снял брюки, но майку оставил и сел на сложенное вдвое полотенце.

– Ты купаешься в майке? – спросила она.

– Едва ли я буду купаться. В бассейнах полно мочи и грибка.

– Послушай, а тебе что-нибудь на свете нравится?

– Мне нравится фигурное катание и художественная гимнастика. Смотреть, конечно, а не заниматься. Еще мне нравится крепко спать, когда получается. И нравишься ты.

– Спасибо. Ты мне тоже нравишься. Может, потому, что не такой, как Борха.

– Может. Но есть и другие варианты. Тебе не встречались типы – у них все квадратное, часы подводника, напомаженные волосы и рубашка цвета мяты от Burberrys?

– Начо, муж Летисии. Еще он прыгает с парашютом. И если проходит мимо зеркала, всегда смотрится.

– И?…

– Полный мудак.

– Считается, что тебе не положено говорить таких слов.

– Считается, что мне не положено ходить в бассейн с незнакомым взрослым мужчиной, которому я к тому же так нравлюсь. – Росана лениво перевернулась на другой бок.

– Разумеется, не положено. Я не собирался исправлять тебя, я просто удивился. На мой вкус – лучше так. Хорошие девочки невыносимы.

– Все считают меня хорошей девочкой. В школе меня награждают за примерное поведение.

– Учителя с годами умственно атрофируются. Тяжело постоянно иметь дело с теми, кто знает меньше тебя, застреваешь на четырех действиях арифметики и не замечаешь, как ученики тебя перерастают. А ты в школе, наверное, зря время теряешь.

– Я должна учиться. Хочу получить специальность и работать.

– В какой области?

– В предпринимательской.

– Это дело долгое. Если позволишь дать тебе совет, не трать время на математику, на экзамены и конспекты, а иди лучше в модели, ты можешь. И пока твои подружки будут писать конспекты, ты станешь миллионершей. Потом наймешь себе кого-нибудь, кто будет приумножать твои деньги, и тогда учись себе на здоровье да посмеивайся над теми, кто напрокат сдает свою голову за почасовую оплату.

– Как ты?

– Я сдавал ее напрокат. А теперь уже и не знаю, что сдаю и что делаю.

Росана приподнялась. Легла на бок и оперлась головой на руку, совсем как на рекламе купальников. Против этого я не возражал.

– Судя по вчерашнему галстуку, – сказала она, – ты должен быть менеджером. Не понимаю, чем ты недоволен.

– А должен бы?

– Все хотят быть менеджерами. Путешествовать, иметь красивую секретаршу, дорогие костюмы, зарабатывать много денег.

Я закрыл глаза. Значит, так: подклеил несовершеннолетнюю, увез ее подальше от дома, добился, что она сняла с себя почти все, и вместо того, чтобы злоупотребить ее доверием или совершить еще что-нибудь предосудительное и наконец-то разрядиться, – семь бед, один ответ, – я сижу тут в окружении добропорядочных семейств и рассказываю ей о своих мелких заботах. Пора кончать это дело.

– Видишь ли, Росана, – пустился я в объяснения, – не знаю, какую чушь нарассказал тебе отец или кто там еще засорил мозги. Но по моему опыту путешествовать означает сесть в самолет и лететь в город, где всегда собачий холод или дождь. По дороге туда в самолете будут типы в перхоти, а обратно – в перхоти и вдобавок провонявшие потом. Иногда приходится там ночевать, в городе, где идет дождь, и три раза пройдешься по всем сорока каналам телевизора со спутниковой антенной, пока не погасишь свет и не проклянешь все на свете. Дорогие костюмы хороши поначалу. Приятно, согласен. Но если тебе случится попасть в логово к управляющим, как ты их называешь, ты увидишь, что на всех молодых – новые, отутюженные костюмы. Почти все они еще живут с мамой и пользуются ее заботами или заботами ее служанки, кто как. Но если присмотришься к тем, у кого пробивается седина, к тем, кто уже брошен на произвол судьбы, то есть на произвол жены или ее служанки, у которых меньше умения и намного меньше желания, чем у мамы или маминой служанки, то увидишь, что костюм на них мятый, лоснится, на брюках семь складок, а галстук с пятнами. Что толку покупать новые. Не успеешь оглянуться, скажем, через полгода, как можно спокойно их выбрасывать, да тебе они уже и приелись, как приедается все на свете. Что же касается денег, то по-настоящему много денег только у того, кто не выносит чужой глупости и чужих проблем, если только они для него не развлечение. А к работе это не имеет никакого отношения. И нет такой красивой секретарши, которая бы продержалась дольше десяти лун. Моя вообще не держалась ни одной. Ей за шестьдесят, и она – вылитый Эдвард Джи Робинсон.

– Кто?

– Актер. Янки. Ему тыща лет.

Росана вздохнула не слишком глубоко.

– Так вот, я хотела бы стать управляющей, – не сдавалась она.

– У тебя появятся круги под глазами, нарушатся менструации, и ты ничего не сможешь поделать: твоих шефов твой зад будет интересовать больше, чем твои идеи. Почти никогда не хватает времени взвесить идею, а зад взвешивается в мгновение ока. Почему хорошо быть моделью: ты зарабатываешь задом непосредственно и нет нужды разыгрывать фарс.

– Ты – гнусный женоненавистник.

– Я – наблюдательный, только и всего. Может, поговорим лучше о тебе? Стоит мне вспомнить тех, с кем работаю, как начинает болеть голова.

Росана поднялась почти одним прыжком:

– Я пошла купаться. Ты идешь?

– Так сразу?

– Мне жарко. Ты идешь или нет?

– Только посмотреть на тебя.

Мы пошли к бассейну, и Росана сразу бросилась в воду классическим пике. Она плавала кролем прекрасно, и я ей позавидовал, потому что наплавал тыщи километров, а кролем мог проплыть раза два от края до края, не больше, во-первых, потому, что уставал, а во-вторых, вода попадала в уши. Сначала я ждал ее стоя. Когда она повернула на шестой круг, я подумал, что лучше, пожалуй, поискать тенечек и сесть. Она проплыла больше тридцати кругов, не останавливаясь и не сбавляя взятого темпа. Наконец выбралась из воды и подошла ко мне. Мокрая, мышцы напряжены от усилия, линии тела казались не такими плавными, как обычно. Но зато лицо сияло неутомимой детской улыбкой.

– Ну что, не решаешься?

– Потом.

– Да?

Я смотрел, как она двигается в теплых предвечерних лучах летнего дня, таких же точно, как и другие летние дни, прежде, когда все у меня шло прахом и в голове начинала завариваться идея отколоть что-нибудь сумасшедшее. И в конце концов я решился – и ради Росаны, и ради себя самого, ради ощущения, будто что-то разбиваю:

– Попозже, когда пойдем опять, я поднимусь на самый верх вышки и прыгну.

– Эта высоковата.

– А если разобью голову о дно, ты потихоньку уйдешь, сядешь на автобус и никому – ни слова. За меня не беспокойся, меня похоронят.

– Я не хочу, чтобы ты прыгал, Хаиме.

Похоже, Росана встревожилась не на шутку. Мы вернулись к своим вещам, и я говорил о чем-то еще с полчаса. Солнце садилось, и те, кто были тут с утра, начали расходиться. Пока мое решение не остыло, я снял майку и позвал Росану к бассейну.

– Не прыгай, серьезно, – снова попросила она.

– Ничего страшного. Я прыгал много раз.

Через пять минут я стоял на высоте более пяти метров над водою и перебирал в уме прожитую жизнь. Вечер был приятный, легкий ветерок освежал, внизу купающихся почти не было. Я снова подумал о том, с какой скоростью войду в воду, каким будет сопротивление жидкой массы и какова глубина этой посудины. Мое умение прыгать равнялось почти нулю. Росана стояла на краю бассейна и ждала. Я видел, как кто-то подходит к ней сзади, что-то говорит. Детина с шевелюрой, как у Ричарда Гира, и почти таким же телосложением. Росана обернулась к нему, и в этот миг кто-то у меня в голове крикнул банзай, и я почувствовал, что лечу прямо на дно пропасти. Еле хватило времени распрямить тело и сжать ноги вместе. Мудак, который убивает себя, прыгая с вышки, выглядит трагически, но мудак, который убивает себя, прыгая с вышки враскорячку, – зрелище смехотворное.

Голова ударилась о воду словно о парусиновый навес. Но парусина разорвалась, и я стал опускаться, опускаться в кипящий водоворот. Я не сопротивлялся, мне даже казалось недостойным сопротивляться, но вдруг шею подкинуло кверху, будто пружиной, что-то царапнуло колено, обожгло большой палец на левой ноге. Я спасся, оставалось только подняться наверх. Не хватает мне выдержки, чтобы утопиться.