Слабина Большевика - Лоренсо Сильва

В одной из комнат – я блуждал уже с полчаса – вдруг что-то упало. Я оглядел гостиную и увидел на верхней полке серванта упавшую рамку для фотографии. А рядом – маленького черного котенка. Котенок застыл и уставился на меня не желтыми, как следовало ожидать у черного кота, глазами, а светло-фиолетовыми, почти лиловыми, точно платье сестриной подруги, вспомнил я.

Я медленно подошел и протянул руку, чтобы взять котенка. Он не сопротивлялся. Наоборот: удобно устроился и даже несколько раз лизнул меня розовым язычком. И так, с котенком на руках, я пошел дальше по дому. И пока я оглядывал комнату за комнатой, все пустые, котенок играл моими пальцами, главным образом большим, который, по-видимому, лучше остальных подходил ему по размеру. В конце коридора, после того как я долго ходил с котенком в полной тишине, меня остановил женский голос:

– Подожди.

Я обернулся и узнал Росану. В полутьме ее гладкие, почти белые волосы были видны издали. Я подождал. Она подошла ко мне:

– Что это у тебя?

– Котенок. Он был тут совсем один.

– Черный кот.

– Ты суеверна?

– Нет. Дай мне его.

Я протянул ей котенка, и она ухватила его за шкирку. Котенок повис у нее в руке, как на виселице. Росана подбежала к окну, открыла его и без жалости швырнула котенка в окно.

– Ты его убила, – проговорил я ошарашенно.

– Не знаю. Кошки падают на лапы, но тут высоко. Вполне возможно.

– Он тебе ничего не сделал.

– Мне – ничего, – согласилась она и показала на мою руку. Я поглядел. Большой палец у меня был в крови, кожа поцарапана.

– Совсем не больно, – удивился я.

– Больно бывает потом, когда уже ничего не поделаешь. А ты что – пришел сюда за котенком?

– А ты?

– Да так, ходила, смотрела. Увидела тебя и захотела убедиться, что это ты. Но больше тебя не задерживаю. До свиданья.

Росана приблизила свою щеку к моей, намереваясь одарить асептическим поцелуем, какими обычно одаривают подружки сестер. Однако на ходу переменила намерение и поцеловала более плотски. И отстранилась, ожидая моей реакции. Я стоял не шевелясь.

– Ну, я ухожу? – сказала она.

– Не так быстро.

Она несколько раз повторила процедуру, каждый раз все сладострастнее. Слюна отдавала фруктами, и Росана улыбалась, словно сознавая, что совершает опасную шалость. Я хотел ее обнять, но она ускользала. Наконец я ухватил ее за плечи. Они были теплые, нежные и мягкие, как будто без костей.

– Мне нравятся твои плечи, – признался я.

– Твоя сестра рассердилась бы, если бы услышала. Я ей не пришлась. Наверняка она бы этого не одобрила.

Я расстегнул ее блузку и позволил пальцам заняться тем, что было под блузкой. Росана уже не противилась. Она как бы со стороны наблюдала за собой, за мной и забавлялась.

– А то, что сейчас делаешь, – и подавно не одобрила бы.

Я на мгновение заколебался. Это плохо. То, что я делал, и вправду было плохо. У моей сестры было специальное мерило, при помощи которого она оценивала все мои поступки. Но этот выходил за рамки. Росана посмеивалась над моей сестрой, и я был сообщником, если не подстрекателем. Росана к моей сестре не имела никакого отношения, а я – имел, даже если это меня и тяготило. Я терзался сомнениями. И тогда она, Росана, их разрешила. Подошла к двери, заперла ее и сбросила блузку, без всякого стеснения обнажив передо мной свое тонкое девичье тело. Моя сестра была существом осторожным и унылым. А Росана – веселым и свободным. В запасе у меня оставалось только одно:

– Скажи, что ты хочешь этого ради меня, а не назло моей сестре.

Росана расхохоталась. И, сбрасывая юбку, заверила:

– Ну и остряк. Да плевать мне на твою сестру.

Я, в общем-то, кабальеро, и потому не следует ждать от меня подробных описаний того, что было у нас с Росаной в той комнате. Она оказалась снисходительной и ненасытной одновременно, а я, как и требовалось, вел себя до предела раскованно. Скажу лишь – последнее, что я видел, перед тем как проснулся: в дверном проеме стояла моя сестра и в ужасе смотрела на нас; Росана приветствовала ее, ни на секунду не прерывая своего усердного занятия и ни на миг не согнав с лица бессердечного детского ликования. А мужчина, то бишь я, считал, что все хорошо.

Ровно в одиннадцать мое старое тело, с трудом оправившись от чрезмерной порции спиртного и сна с Росаной, сидело на той самой скамейке, где вчера мы договорились встретиться. В голове перемешались воспоминания о сдержанной Росане, с которой я разговаривал накануне, и шальной девчонке, неожиданно доставившей мне ночью такую радость. Вокруг гуляли старики, мамаши, детишки и собаки, а я развлекался, заключал пари сам с собой: какая из двух придет сюда сегодня, если вообще придет. Профессиональный спорщик не стал бы рисковать своими деньгами и не поставил бы на то, что она придет на свиданье, а если бы ему ввиду крайних обстоятельств пришлось все-таки принять пари, он, конечно, ни за что не предположил бы никакой иной Росаны, кроме вчерашней. Спорщик-профессионал просто-напросто выполнил бы свое назначение, которое состоит вовсе не в том, чтобы выиграть пари, равно как назначение врача состоит не в том, чтобы кого-то вылечить. Назначение профессионального игрока заключается в том, чтобы некто неосознанно обогатился его трудами, меж тем как его выгода никогда не выйдет за рамки скромного выигрыша. Участь врача – сдаться вместе со своей наукой под напором какого-нибудь настырного носителя смерти. Моей же судьбой, вовсе не имевшей отношения к судьбе игрока или врача, была непредсказуемая и шальная Росана.

Однако настало четверть двенадцатого – этот миг мой специально настроенный электронный раб на запястье отметил дурацким пипиканьем, – а я сидел на скамейке все такой же одинокий-неразбавленный, как вчерашний виски, от которого теперь молотом стучало в висках. Единственное, что ценится в мужчине, во всяком случае, в тех из нас, у кого нет никакой моральной или физической диспропорции в сравнении с другими, это его слово, и единственное, что я мог сделать, когда часы подали сигнал, – подняться и гордо удалиться. Что я и сделал. Я подтянул галстук (другой, не вчерашний, но примерно того же стиля, что похвалила Росана) и пошел по аллее к ближайшему выходу из парка.

Она дала мне пройти пятнадцать или двадцать метров. И неожиданно появилась из-за дерева.

– Привет, поли.

Я остановился и с восхищением глядел на нее. Для случая она выбрала довольно смелый спортивный костюм: эластичные штанишки до колен с обтягивающей маечкой на бретельках, так что плечи были открыты почти невыносимо. А волосы подобрала в пучок, отчего казалась немного старше.

– Я уже уходил, – сказал я.

– Так быстро? Не подождал и минутки. А мы, женщины, всегда опаздываем.

– Я ждал не женщину. И мои убеждения мне этого не позволяют. Так что я ухожу. – Я прошел несколько шагов и остановился: – Если, конечно, ты не попросишь.

Росана искоса глянула на меня:

– Попросить тебя? Ну вот, сразу ясно, на какую ногу ты хромаешь.

– На какую же?

– Нетрудно догадаться, – усмехнулась она. – Как все эти, что приходят к школьной ограде посмотреть трусики у девочек.

– Если ты так считаешь, Росана, то всего хорошего. Ты прелестна, но что к чему – не очень понимаешь. Плевать я хотел на трусики.

И я пошел с твердым намерением не останавливаться, пока не получу четкого подтверждения, что она вступила в игру. Это был ключевой момент для игрока, и проклятая девчонка одним ударом покончила с неопределенностью:

– Тем лучше! – крикнула она. – Я их не ношу.

Я замер и спросил не оборачиваясь:

– Что?

– Трусики. Не ношу трусиков. – И пока я оборачивался, пояснила: – Когда брюки в обтяжку, они заметны. Хуже нет ходить по улицам и показывать всем, что трусы впиваются тебе в задницу.

Признаюсь, как всякий бесстыдный самец, я позволил своим глазам на самом выразительном месте проверить, правду ли говорила Росана. Она говорила правду, это было очевидно и возбуждало.

– Осторожно, поли. Очень торопишься, – предупредила она и скрестила руки перед собой.

Не было нужды объяснять, как я смущен. Это было настолько явно, что Росана, по-видимому, почувствовала себя обязанной прийти мне на помощь.

– Принимаю твое условие, – сказала она и подошла поближе.

– Какое условие?

– Попросить тебя. Чтобы ты не уходил. Так что пойдем и посидим.

– Не знаю, соглашусь ли я теперь. – Я постарался вернуть лицо. – По-моему, ты что-то напутала. Видно, ты еще слишком молода. Сколько тебе лет?

Росана ответила со всем возможным кокетством:

– Сегодня – пятнадцать. А в январе будет шестнадцать. Мог бы быть моим отцом?

– Нет. Когда ты родилась, у меня еще не было связей с женщинами. Я их любил.

– Остроумная у тебя манера говорить.

– Я вообще остроумный полицейский. Поэтому и занимаюсь несовершеннолетними преступниками.