Зима в Мадриде - Кристофер Джон Сэнсом

как будто лежал под покровом. Оккупированный город. Так сказал Толхерст. Гарри слышал шум крови в ушах. Кажется, в поврежденном ухе он отдавался громче. Подумал, не распаковать ли чемодан, но позволил себе отвлечься от этой мысли и вернуться в 1931 год, к своему первому визиту в Мадрид. Они с Берни, двадцатилетние, прибыли на станцию Аточа жарким июльским днем, с рюкзаками за плечами. Вышли с пахнущего сажей вокзала на ослепительный солнечный свет. Над зданием Министерства сельского хозяйства напротив реял красно-желто-пурпурный флаг Республики, он так ярко выделялся на фоне кобальтово-синего неба, что пришлось сощурить глаза.

После позорного изгнания Сэнди Форсайта из школы Берни вернулся в их кабинет, и его дружба с Гарри возобновилась: два тихих старательных мальчика стремились поступить в Кембридж. В те дни Берни держал свои политические взгляды при себе. В выпускном классе он увлекся регби и наслаждался грубой скоростной игрой на поле. Гарри предпочитал крикет; однажды он даже набрал одиннадцать очков и редко когда приближался к этому результату за всю свою дальнейшую жизнь.

К поступлению в Кембридж подошли семеро учеников из их класса. Гарри был вторым по успеваемости, а Берни первым, он выиграл премию в 50 фунтов, выделенную одним бывшим выпускником. Берни сказал, что о такой куче денег даже не мечтал. Осенью они вместе отправились в Кембридж, но в разные колледжи; их пути разошлись. Гарри сблизился с серьезными, нацеленными на науку студентами, а Берни — с социалистами, учиться ему было скучно. Время от времени они встречались за кружкой пива, но постепенно контакты становились все реже. Гарри не видел своего приятеля больше месяца, когда однажды летним утром в конце второго курса тот влетел в его комнату.

— Что ты делаешь на каникулах? — спросил он, после того как Гарри приготовил чай.

— Еду во Францию. Это решено. Буду путешествовать по стране, попытаюсь бегло заговорить по-французски. Мой кузен Уилл и его жена собирались в отпуск со мной, но она ждет ребенка. — Гарри вздохнул; он был расстроен и нервничал по поводу путешествия в одиночку. — Ты опять будешь работать в магазине?

— Нет, я поеду на месяц в Испанию. Там творятся великие дела.

Гарри изучал испанский как второй язык и знал, что монархия пала в апреле, была объявлена Республика, назначено правительство либералов и социалистов, чтобы, как утверждалось, провести реформы во имя прогресса в одной из самых отсталых стран Европы.

Лицо Берни светилось энтузиазмом.

— Я хочу это видеть. Эта новая конституция — конституция народа, конец засилью землевладельцев и Церкви. — Он задумчиво посмотрел на Гарри. — Но я тоже не хочу ехать в Испанию один и вот подумал: вдруг ты решишься составить мне компанию? В конце концов, ты же говоришь по-испански, почему бы не поехать и не посмотреть страну? Не увидеть все своими глазами, вместо того чтобы читать замшелых испанских драматургов? Я мог бы сперва поехать с тобой во Францию, если ты не хочешь болтаться там один. Мне интересно посмотреть. А потом мы вместе отправились бы в Испанию.

Он улыбнулся. Берни всегда умел убеждать.

— Но ведь Испания — довольно отсталая страна. Как мы там устроимся?

Берни вытащил из кармана потертую карточку члена Лейбористской партии:

— Вот что нам поможет. Я введу тебя в интернациональное братство социалистов.

— Я могу назначить плату за услуги переводчика? — улыбнулся Гарри.

Он понял, что Берни именно поэтому захотел увлечь его с собой, и ему неожиданно стало грустно.

В июле они сели на паром, идущий во Францию. Десять дней провели в Париже, потом неспешно ехали на юг поездами, ночевали в дешевых отелях, проводили время лениво и с удовольствием. Гарри снова радовался той приятельской легкости в общении, которая существовала между ними в Руквуде. Берни корпел над испанской грамматикой, он хотел общаться с людьми. Его энтузиазм в отношении «новой Испании», как он ее называл, сказался на Гарри, и оба с нетерпением смотрели в окно, пока поезд подползал к платформе в Аточе тем летним утром.

Мадрид оказался восхитительным, необыкновенным. Гуляя по центру, они видели здания, украшенные флагами социалистов и анархистов; облезлые стены были залеплены плакатами с призывами к митингам и забастовкам. То и дело на глаза попадались сожженные церкви, отчего Гарри вздрагивал, а Берни довольно улыбался.

— Ничего себе рай для рабочих, — сказал Гарри, утирая пот со лба.

Жара стояла испепеляющая, такой никто из них, английских мальчиков, не мог себе даже представить. Они стояли на Пуэрта-дель-Соль, главной площади Мадрида, разопревшие и пыльные. Пешеходы с ослами, запряженными в повозки, шли между трамвайными путями, мальчишки-оборванцы, чистильщики обуви, сидели в тени у стен. Старухи в черных шалях шаркали мимо, похожие на вонючих, запыленных птиц.

— Господи, Гарри, да они же столетиями жили под гнетом, — сказал Берни. — И в немалой степени это гнет церковный. Большинство из этих сожженных базилик были битком набиты золотом и серебром. Не скоро наладится новая жизнь.

Они сняли номер на втором этаже в обветшалом хостеле на узкой улочке, отходившей от Пуэрта-дель-Соль. На балконе против их окон часто сидели и отдыхали две проститутки. Девицы, хохоча, бросали им через улицу непристойные предложения. Гарри краснел и отворачивался, а Берни кричал в ответ, что у них нет денег на такую роскошь.

Жара не спадала. Самое знойное время дня они проводили в номере — лежали на кроватях в расстегнутых рубашках, читали или дремали, ловя малейшее дуновение влетавшего в окно ветерка. Ближе к концу дня выходили в город, а остаток вечера проводили в разных питейных заведениях.

Однажды они вошли в бар в Ла-Латине под названием «Эль торо», где, судя по рекламе в печати, танцевали фламенко. Берни увидел объявление в полной светлых надежд газете «Эль сосиалиста», из которой он просил Гарри переводить ему некоторые статьи. Они вошли и немного опешили, увидев на стенах бычьи головы. Посетители бара, рабочие, с любопытством разглядывали двух молодых англичан и с усмешками подталкивали друг друга локтями. Гарри и Берни заказали сытный суп косидо и сели на лавку возле крупного мужчины с сильно загорелым лицом и поникшими усами; над ними висел плакат с объявлением о забастовке и митинге. Гомон разговоров смолк, как только в центр зала вышли двое исполнителей в тесных пиджаках и черных шляпах, с гитарами в руках. За ними появилась женщина в широкой красно-черной юбке и блузке с низким вырезом; голову ее покрывала черная мантилья. У всех троих были узкие лица и кожа такая смуглая, что Гарри вспомнился Сингх, мальчик-индиец из Руквуда. Мужчины заиграли, женщина запела с таким сильным чувством, что Гарри не мог отвести взгляд, хотя и не разбирал слов. Они исполнили три песни, и каждую зрители встречали аплодисментами, потом один из мужчин пошел по