Сегодня – позавчера - Виталий Храмов

— Ну и как он учить новобранцев будет? — это уже к комбригу вопрос. А тот у меня спрашивает:

— Совсем отшибло?

— Я не знаю. Так вроде не помню, а вроде и знаю всё. Портянки руки сами наматывают, бреюсь сам, люди мне подчиняются почему-то. А я даже в знаках различия перестал разбираться. Вот вашего звания не знаю.

— Чудно. Тут помню — тут не помню. И что ты так за него просишь? Может пусть подлечиться?

— Петь, ты сам подумай — полный вокзал командиров, а на станции — паника. А этот только с того света — а в кулак всех собрал и путь заставил чинить. Он и в атаку бы баб повёл. И пошли бы. За таким пойдут. Так старшина?

Я пожал плечами:

— Мне попробовать надо. Я же из любопытства туда поехал — душат меня больничные стены. Гляжу — бабы орут, тип в черной форме — орёт, все бегают, глаза потерянные. Встряхнул их, отвлёк, они послушались, работать стали, бойцов отловил — бегали вокруг, как лошади при пожаре. К делу их пристроил. Оно ведь как — человек при деле и не думает ни о чём ином. Некогда ему бояться.

— Это ты верно подметил. Как у тебя с самочувствием, старшина?

— Готов к труду и обороне!

— Эко ты громко! А Натан Аароныч что думает?

— Говорит, динамика очень положительная. Через месяц полностью восстановиться от всех травм, кроме контузии, — ответил за меня комбриг.

— Не отправляйте меня в госпиталь. Я же там совсем заржавею, — взмолился я.

— А это не тебе решать. Многие под юбками жён прячутся, а ты недолатанный в строй рвёшься.

— Враг хозяйничает на моей земле. Не могу я ни о чём ином помышлять, пока до Берлина их не допинаем.

— Ты нас родину любить не агитируй. Сказано — не тебе решать. Куда метишь его, Александр Дмитриевич? На взвод?

— Это лейтенантская должность.

— Где ты их возьмешь столько? На роты бы набрать. Знаю, что капитанская. Этих студентов, срочно в лейтёх переодетых, я за командиров и не считаю. По мне, лучше хороший сержант на взводе, чем мальчишка с кубиками.

— А сержантов где брать?

— Это, да. Ну, так что думаешь?

— Он старшина. Вот пусть и старшинствует. В третьей роте второго батальона. Её как раз комплектовать стали. Заодно и подлечиться.

— Завскладом? — я был сильно разочарован. Все планы коту под хвост.

— Смирна! Приказы командования не обсуждаются! Контузией совсем нюх отбило? Поговори мне ещё. На губу сядешь — быстро субординацию вспомнишь. Понял?

— Так точно!

— Уже лучше. Кругом! Шагом а-арш!

Я пулей вылетел из кабинета. И встал в растерянности. И что делать дальше?

— Кузьмин? — спросил меня политрук с «заплаканными» глазами.

— Я!

— Слушай сюда. Вот тебе «бегунок». Пройди все эти, кроме этого, кабинеты и ко мне. Что смотришь так? Запрос на тебя давно уже отправили, но они и до войны неделями телились, а сейчас вообще можно не ждать — на фронт раньше попадёте. Оформляйся с нуля.

— А когда на фронт?

Мой собеседник горько усмехнулся:

— Не боись — без тебя война не закончиться.

— Да я знаю. Мне интересно, сколько мы тут проторчим.

— Планировали три месяца на формирование и ещё три на сколачивание и обучение, но сколько получиться…?

— Понял, спасибо!

Тот пожал плечами, тяжко зевнул в кулак, потряс головой и углубился в бумаги, словно меня уже и нет. Да и то верно. Нечего мешать. Пошел я.

Меня мерили, взвешивали, щупали, опрашивали, записывали. Папка «бегунка» стремительно пухла от вклеенных справок, выписок, вкладышей. И так целый день. На улице уже смеркалось, когда я вернулся к «заплаканному». Но спал за столом, уронив голову на руки.

— А, ты. Всё? Быстро ты. Ну, пойдём. Провожу тебя заодно. Ты не думай, старшина, я уже третьи сутки из этого кабинета не выходил. Не могу больше.

— Да, я и не думаю, понимаю. Не продолжай.

— Денежное довольствие получишь завтра в кассе. За всё время с ранения сразу. Военком уладил этот вопрос. На котловое и вещевое — станешь в роте. А, ты же и есть старшина роты. Тем более — своя рука — владыка. Только, рота ещё не сформирована, с нуля всё и начнешь. С интендантом поаккуратнее. Мужик он… непростой, скажем так. Разберёшься.

— Спасибо.

— За что?

— За всё. И за науку.

— Не за что. В одной лодке качаемся. Военком обещал меня с бригадой отпустить на фронт.

— Как же это он тебя отпустил? Ты у него вроде секреторя?

— Да, ладно. Бабу какую-нибудь возьмет. Дело не хитрое, справятся. А ты сам откуда?

— Я же контуженный. Не помню ни хрена. Так, местами.

— Да, неплохо тебя приголубило. Хорошо к Натану Ааронычу попал. Он хирург от бога, тьфу ты, никак не отвыкну.

— И ты его знаешь?

— Да кто ж его не знает? В городе всего две больницы — узловая и земская. А хирургов по пальцам одной руки пересчитать. А Натан… Он ведь и на Халхин-Гол ездил, и в Финской в командировке там был. У него та-акой опыт! И мужик мировой. Даже золотой.

Вот так вот! Вот тебе и Натан. А мы ведь сдружились. Странно. В прошлой жизни я тяжело сходился с людьми. Друзей, не знакомых-приятелей, а именно друзей, у меня не было. У жены были близкие подруги, а у меня нет. И вдруг — Натан. Тем более — еврей. Он, оказалось, суетился за меня и перед главврачём, и перед военкомом, комбригом. А на самом деле, оказывается, не надо сотни друзей — один друг-еврей их с лихвой компенсирует. Говорят, они всюду ищут выгоду. А от меня, что за прибыток? Пока для Натана только нервные расстройства. И материальные затраты. Еврея траты на меня. Можете поверить? Я бы не поверил.

Мы дошли по вечернему городу до казарм. Они и в наше время сохранились, правда, внутри я не был.

— Это со мной, — сказал мой спутник часовому на воротах. Часовой смерил меня взглядом, поправил винтовку на плече, но ничего не сказал.

Уже вечер, но на внутреннем плацу вышагивали солдаты. Рулил ими («И-раз, и-два, левой, выше ногу дери, мать вашу подери!») однорукий командир. Правый рукав гимнастёрки был пришит у самого плеча.

— Это твой комбат. Геройский мужик.

Мы подошли.

— Строй, стой! Раз, два! Разойдись! На сегодня всё.

— Здравствуйте, Андрей Николаевич. Вот, привёл вам пополнение. Старшина третьей роты.

Я представился.

— Натанов крестник, — кивнул он. Представился капитаном Бояриновым Андреем Николаевичем. И орден Боевого Красного Знамени на груди представил сам себя. Похоже, правда — герой. Только без руки и шрам на всё лицо собрал правую щёку в горькую усмешку.

— Надеюсь, сработаемся. А работы много предстоит. Пойдём, я покажу тебе твою старшинскую нору.

— Волков бояться в лес не ходить.

— Что?

— Нам, татарам, что плясать, что работать, лишь бы пропотеть.