Качели судьбы - Ирина Глебова

Сегодня день удачи, подумал Викентий, сегодня надо пойти на ту роковую улицу. Правда, он уже ходил по ней в вечернее время. Но тогда он не знал наверняка, что место происшествия – именно здесь. Теперь знает.

Через два часа вернулся капитан Лоскутов.

– Привет, – бросил он и щёлкнул выключателем. – Чего в темноте прозябаешь, или задремал?

Викентий и не заметил, как стемнело. Он сощурился от резанувшего по глазам света:

– Отнюдь. Солдат спит – служба идёт!

– Ого! – Лоскутов шумно сел, поставив локти на стол. – Вижу, что-то произошло. Поделись радостью.

Викентий красноречиво постучал пальцем по листу бумаги перед собой. Долговязый Лоскутов перегнулся через свой стол и легко дотянулся до листа. Прочитал, поднял глаза и уже без улыбки воскликнул:

– Это здорово! Лёд, кажется, тронулся? Он что, сам объявился, этот Кирилл Кондратьевич?

– Сам-то, Мишенька, сам, но и ты молодец. Дежурной телефончик не забыл оставить, просил звонить, если что… Она и позвонила. Я там на месте и записал их показания.

– И что теперь, товарищ майор?

– А давай-ка, Миша, погуляем сегодня по той улице, часов с полдесятого!

Лоскутов сразу понял, о чём думает Кандауров. Конечно, прогулка может ничего и не дать. Но в свете новой информации… искать нужно именно там. А у шефа есть чутьё на место и время событий, ещё какое! Михаил не один случай мог вспомнить, когда Кандауров, лихорадочно подгоняя свои действия к какому-то определённому времени, попадал в самую точку. Однажды восхитившись, Лоскутов даже сказал: «У тебя что, там внутри будильник – звонит, когда надо?» Впрочем, удивляться не приходилось: Викентию по наследству, в генах передавалось профессиональное мастерство и интуиция. Недаром портрет его знаменитого родственника, чьё имя майор носит, есть в городском музее криминалистики, и такой же портрет – в столичном музее.

– Конечно, Вик, – ответил он. – Погуляем, подышим воздухом.

– Ну, тогда давай домой отправляйся, ужинай и приходи к девяти, раньше не нужно.

Сам Викентий спустился перекусить в цокольный этаж, в буфет. Михаила дома ждала жена, маленькая дочка, его никто не ждал. Но он сейчас об этом совсем не думал. Обмакивая в горчицу сосиски и прихлёбывая горячий кофе, он представлял длинную, словно каменный колодец, улицу, пустынную и тускло освещённую…

Уже около часа они гуляли по ней. Выкурили штук по пять сигарет, обо всём переговорили. Например о том парне – Алёше Уманцеве, убийство которого вспомнила жена Дубровина. Был Уманцев из тех, кого называют непоседами и перекати-полем. Родился на Урале и мать жила там, но он в свои 25 лет объездил полстраны. И к ним в город прикатил на годик, устроился работать на завод, прослышал о студии, стал приходить, поскольку сам писал стихи. Студийцы говорили, что стихи не просто слабые – набор высокопарных штампованных фраз. Но самому парню они очень нравились, и он читал их, как артист: становился в позу, откидывал голову, интонировал, жестикулировал. Критику студийцев не принимал, обижался, и только Лариса Алексеевна с её мягкой и убедительной манерой доказательств могла вызвать у него сомнения и слова: «Ну, не знаю… может быть…» Потом он уехал, приземлился в Саратове и стал писать Ларисе Алексеевне длинные письма с уймой своих новых стихов. Она аккуратно отвечала, подробно рецензируя его творения. А весною, незадолго до того, как студия разошлась на летние каникулы, Климовой позвонила из далёкого уральского городка плачущая женщина, сказала, что она мама Алёши Уманцева, что нашла её телефон в его записной книжке, и что его убили там, в Саратове, два бандита. Всем его было очень жаль. Студийцы хоть и посмеивались над стихами Алёши и его манерным чтением, но были с ним дружны. Простой, во многом наивный, очень товарищеский и симпатичный парень…

Ещё сразу после разговора с Дубровиными майор дал запрос в Саратов. Из полученного ответа уяснил, что дело Уманцева вряд ли как-то стыкуется с гибелью Климовой. Заурядная пьяная драка. Убийцы известны – два парня из того же общежития, где жил Уманцев. Какое-то время они скрывались, но теперь арестованы.

Кандауров и Лоскутов вновь, в который раз, шли по улице, по её проезжей части. Движения тут почти не было, за час – две машины. Двух мужчин можно было бы заподозрить в чём-то плохом, но за ними никто не наблюдал. Во многих окнах поначалу горел свет, но все они были плотно закрыты и задёрнуты занавесками. А после десяти одна за другой квартиры стали погружаться во тьму. Да и что в такой уже холодный, поздний осенний вечер высматривать на улице? За высокой и глухой госпитальной стеной тоже виднелись строения, в окнах тоже горел свет. Но эти постройки стояли в глубине двора и от них улица не просматривалась.

Майор и капитан заглянули в три арки, но дворы тоже пустовали. Знакомой Кандаурову молодёжной компании не было – то ли холодный сырой двор их уже не привлекал, то ли у ребят нашлись другие дела…

– Походим до одиннадцати.

Кандауров бросил окурок в лужу. Долгая тёплая осень незаметно вытеснилась нудными дождями. Эта серая морось быстро сбила золотые кроны тополей и клёнов, и теперь листья размокшей кашей хлюпали под ногами. Сейчас, поздним вечером, дождь уже не шёл, но сырость пробирала до костей. Лоскутов в кожаной куртке и охотничьей шапочке с длинным козырьком зябко передёрнул плечами. Кандауров не мёрз, привык. Он до холодов не носил головного убора. Кепка ему не шла, а шляп он просто не любил, потому и полагался на свою густую шевелюру, надевая уже сразу зимнюю шапку.

– Миша, – спросил он. – Что слышно о йоговской компании, ты узнавал?

– Как раз сегодня звонил Варанкин из Симферополя. Они там не остановились, поехали дальше, в Феодосию, осели там. Йогой у них и не пахнет, только внешняя атрибутика. Руководит ими некий Маляр Ефим Семёнович, выдаёт себя за потомка индусских браминов. Ну конечно: смуглый, брюнет, чёрные глаза – типичный индус! – Лоскутов хохотнул. – Бесспорно, обладает гипнотическим талантом и даром внушения, красноречив. Похоже, редкий мерзавец!

– Что-то за ним в прошлом есть?

– Нет, как и Бендер, он чтит уголовный кодекс. Грань никогда не переступал. В былые времена подвизался массовиком-затейником на южных курортах, делал вояжи по крупным богатым колхозам с самыми различными лекциями, в том числе – и с сеансами гипноза. Писал сценарии массовых мероприятий для клубов. А недавно, когда открылись возможности, он поначалу кинулся в спекуляцию – новый легальный бизнес. И хотя Ефим Семёнович большой пройдоха, но тут ему хватки не хватило – чуть не загрызли.

– Ещё бы, он всё-таки интеллектуал! И когда же он нашёл новой применение своим талантам?

– Да уже два года. Официально зарегестрировал свой клуб «Медитативные мантры» под маркой городского молодёжного центра. Вот так! А занимаются они групповым сексом, только наворочено вокруг этого религиозно-восточного тумана…

– Как узнали?

– А есть несколько ребяток, которые сами ушли из этого «клуба». Они и рассказали – сдержанно, правда, без подробностей. Оно и понятно: сфера уж очень интимная, лично их касается. Однако не отрицали, что и сам руководитель лично «преподаёт» им тонкости дела.

Кандауров покачал головой:

– Да, и опять его не ухватишь! Зарегистрирован официально, ребята, как я понимаю, все взрослые?

– Да, – сказал Лоскутов. – Моложе двадцати лет нет никого.

– Ну а уж по поводу их занятий – так нынче шагу не ступишь, не наткнувшись на порнолитературу. Во всех людных местах – напоказ! А объявления в «Частной жизни»! «Самые разнообразные секс-услуги для богатых дам и состоятельных мужчин», «Бисексуальные пары ищут партнёров», «Сексуальный массаж на дома», «Посетите наш секс-шоп – самый богатый ассортимент органов-заменителей»… Коль государство всё эти разрешает и поощряет, в чём же можно упрекнуть милейшего Маляра!

– Кстати, вот что ещё интересно! – вспомнил Михаил. – Я когда с парнями из группы Маляра разговаривал, заметил у них порезы на руках. Спросил: «Что за уголовные отметины?» Они знаешь, что рассказали? Этот Свами Махараши сумел внушить им мысль о том, что высшей целью жизни человека должно быть стремление уничтожить своё «эго». И каждый раз, когда ребята произносили слово «я», они должны были – для своего, конечно же блага! – делать на руке надрез бритвой. Каково?

– Постой, постой! – Кандауров даже приостановился. – Я что-то припоминаю подобное… Да, точно! Была в начале века такая секта «Орден Золотого Рассвета» – тайное английское общество, в которое входили и талантливые знаменитые люди, поэт Китс, например. Верховным жрецом его был знаменитый оккультист Элстер Краули. Его до сих пор в определённых кругах называют самым грозным магом первой половины двадцатого века. Потом он организовал в Германии оккультную группу Орден Тамплиеров Востока. А позже, на Сицилии, – Аббатство Телема. Все его группы были помешаны на сексе, проводили обрядовые оргии. А некоторые ритуалы его орденов носили жестокий характер. Как раз именно Краули рекомендовал своим последователям делать на руках надрезы бритвой каждый раз, когда произносится слово «я»! Именно, чтобы избавиться от ощущения своей индивидуальности.