Упреждение - Эдуард Тополь

– Антон, что с тобой?

Я открыл глаза:

– Не знаю…

Она стояла рядом, на расстоянии вытянутой руки – юная, сдобно-прекрасная в бирюзовом купальнике, полным ее крупной грудью и налитыми, как яблоки, ягодицами, и с мокрыми рыжими волосами, упавшими на ее плечи в таких родных конопушках. Радужные капли воды стекали по ее животу и высоким ногам.

Но даже протянуть к ней руку у меня вдруг не стало сил.

Она обеспокоенно присела рядом и взяла мою руку в запястье, прижала пальцами. И вдруг крикнула спешащим от воды Закоеву, Акимову и Маше:

– «Скорую»! Он теряет пульс!

– «Скорая» не поможет, – сказал, подходя, Закоев.

– Почему? – разом спросили Маша и Алена.

– Его выталкивает из нашего времени. Я ему гаворил – он не может тут находиться. Это как кессонная балезнь…

Я и сам это чувствовал. В ранней юности, когда я еще не умел плавать, но, храбрясь перед девчонками, лихо нырнул с мола сочинского санатория имени Фрунзе, я вдруг понял, что всё, мне не выплыть – глубина стискивает грудь, в голове гудит, а дыхалка кончилась, и руки бессильно барахтаются в воде. Каждый утопленник наверняка знает, что наше тело легче воды, и вода вытолкнет его на поверхность, но паника в мозгах не позволяет ему сделать пару правильных движений, и в результате вода выталкивает на поверхность уже покойника. Наверное, что-то подобное происходило со мной – материя «пространство – время» 2034 года обнаружила в своем теле чужеродный микроб по имени Антон Пашин и атаковала меня, убийственно выдавливая из себя всеми доступными ей средствами – повышением давления, отключением кислорода и даже резким понижением температуры.

Но если тогда, в санатории имени Фрунзе, меня, нахлебавшегося, вытащили на берег спасатели, то здесь никаких спасателей от Времени не было, да и быть не могло.

Солнце погасло в моих глазах, грудь разорвало каким-то внутренним ядерным взрывом, и я потерял сознание.

Часть третья. 2024. Десантники своих не бросают

1

Я очнулся от воя летящего в меня артиллерийского снаряда и понял, что всё, это конец, сейчас убьет.

Но если вы слышите летящий на вас снаряд, то, скорей всего, останетесь живы. Снаряд ухнул где-то совсем рядом, земля сотряслась, и меня разом и подкинуло вверх, и накрыло комьями чернозема вперемешку с острой вишневой щепой. Это артиллерия противника терзала знаменитые вишневые сады Полтавщины. Правая рука почему-то не слушалась, но левой я убрал с лица грязь и открыл глаза. Я лежал на дне глубокой воронки, а надо мной стоял щуплый молоденький ефрейтор в грязном хэбэ и каске и, не обращая внимания на артиллерийскую канонаду, громко вещал в микрофон:

– Я «Маяк», я «Маяк»! Я веду репортаж с передней линии фронта. Наши танки прорвали оборону укропов и победно движутся к Киеву. Мы наступаем! До Киева всего триста километров!..

Тут он заметил, что я пошевелился, прервал свой репортаж и нагнулся ко мне:

– Товарищ капитан, вы живы?

– Где я? Ты кто?

– Товарищ капитан, вы живы! Живы! – радостно завопил он. – Боже мой, вас только контузило! А я-то думал – я один остался!..

– Где мы? – повторил я. – Ты кто?

– Мы на Украинском фронте. Это Хорол, Полтавская область. До Киева триста километров. Я ваш стажер, ефрейтор Саша Кириллов, прямо из Литинститута.

– А я кто?

Он удивился:

– Вы? А, ну да, вас же контузило. Вы капитан Пашин Антон Игоревич, заведующий фронтовой редакцией радиостанции «Вперед, за Родину!»…

– А какой сейчас год?

– Две тысячи двадцать четвертый…

Тут где-то вверху снова угрожающе завыла приближающаяся мина, и Саша героически рухнул на меня, укрыв своим телом от очередной порции чернозема и растерзанных вишневых веток. Лежа под ним, я стал соображать: если сейчас 2024-й, то мне уже 56 лет, в этом возрасте не призывают в армию…

– Вот суки, укропы! – выругался мой стажер, сев рядом со мной на дне воронки и отряхиваясь от земли и белых вишневых цветов. – Шмаляют и шмаляют, гады! Даже садов своих не жалеют! Теперь вы сами будете вести репортаж или как?

– Или как… – усмехнулся я. – Помоги сесть. Правая рука не фурычит.

Но посадить меня он не успел – воздух наполнился ревом танковых двигателей и гарью солярки, земля задрожала, и стенки нашей воронки опасно потрескались и посыпались комьями.

– Наши! – крикнул мне в ухо Саша. – Танки на Киев!

Судя по оглушающему реву, это шла сотня, если не больше, новеньких Т-97, только сошедших с конвейера Уральского вагонзавода. И шли они на немыслимой в наше время скорости – 90, а то и 100 километров в час! А не успели мы откашляться вслед этой ушедшей на запад колонне, как с неба послышался гул тяжелых бомбардировщиков. Саша задрал голову и стал вслух считать красавцев Су-34:

– Шесть… двенадцать… восемнадцать… Капец укропам!

Проводив их восхищенным взглядом, он неумело поддел меня за спину обеими руками и помог сесть, прислонившись плечом к стенке воронки. Я левой рукой потер правую и почувствовал слабую игольчатую боль, словно она давно затекла. Это успокоило, да и Саша сказал:

– Я же смотрю – на вас никакой крови! А вы просто контуженый.

– Сам ты контуженый. И физия в копоти. Давно со мной?

– Всего неделю, товарищ капитан. Мне ж восемнадцать только исполнилось, я в Литинститут сдал экзамены, и шарах – на фронт!

– И давно мы воюем?

– А вы не помните? Уже десять лет, с две тыщи четырнадцатого. Ну, не подряд, а с перерывами. Но мы половину Прибалтики назад забрали, весь Донбасс, Харьковскую область, Черниговскую, Одессу. Но Киев не трогали, думали – все-таки наша древняя столица, не будем бомбить, пусть живут. Но укропам неймется Донбасс обратно оттяпать. И выходит – пока Киев не раздолбаем, они не успокоятся. Вспомнили что-нибудь?

Снова раздался вой подлетающей мины, но уже подальше от нас, на западе.

– Во! – сказал Саша. – Отступают укропы! – И включил свой (или мой?) микрофон: – Я «Маяк», я «Маяк»! Продолжаю репортаж с передней линии фронта в районе Хорола Полтавской области. Взорванные отступающим противником дома и растерзанные артиллерийским обстрелом сады наглядно показывают варварскую суть фашиствующих бандеровцев. Но даже по затихающей канонаде можно понять, что наши войска, отбросив агрессора, перешли в активное наступление и устремились на запад. Мы победно наступаем! До Киева меньше трехсот километров!..

Я протянул руку к микрофону, Саша передал его мне, думая, что я буду продолжать репортаж, но я выключил его. Саша сделал вопросительные глаза, и я сказал:

– Это потом… Что ты знаешь обо мне?

– О вас? – Он почесал под каской в своей короткой челке. – Ну что? Вы известный писатель, многие говорят, что…

Я перебил:

– Мне плевать, что говорят. Я давно в армии?

– А, вы про это! Ну, вчера вы мне сказали, что сами на фронт напросились, чтобы сына своего найти…

И тут меня как пронзило – все прошлое выстроилось в одну ленту, я сразу вспомнил всю свою жизнь вплоть до 2024 года и, самое главное, этого охламона, моего сына Игоря, который три года назад, в семнадцать лет добровольцем ушел завоевывать Нарву, вернулся с ранением в плечо, подлечился и год назад снова добровольцем ушел на фронт. И – пропал.

2

Старенький редакционный «Соболь-2020» прямым попаданием мины был разбит настолько, что от него осталось только полколеса, два искореженных задних сиденья, какие-то рваные куски кузова и руль, свернутый восьмеркой. По словам Кириллова, мы с ним уцелели только потому, что за минуту до этого вышли из машины посмотреть с холма, что осталось от тысячелетнего Хорола. Честно говоря, впечатление было горестное. Отступая, украинская армия взорвала всё – и электростанцию, и механический завод, и консервный комбинат, и птицеводческую фабрику, и завод Хорольской керамики. Я уже не говорю про пятиэтажные жилые дома, яблоневые и вишневые сады, парки и музыкальную школу. В руинах стояла даже древняя красно-каменная Успенская церковь, возле нее среди груд битого кирпича сидел на земле босой, в одной грязно-белой ночной сорочке старик, седой и бородатый, как Николай Угодник, мертвыми невидящими глазами он смотрел в вечность…

– Наверное, немцам в сорок первом году украинцы оставили больше целых зданий, чем теперь нам, своим старшим братьям, – сказал Кириллов на выходе из разгромленного Хорола.

Я не ответил, думал о другом. О том, что это преднамеренное, злостное разрушение вызывало ответную реакцию наших молодых солдат. Когда по разбитой танковыми гусеницами дороге мы с Кирилловым вышли из Хорола и пошли на запад догонять ушедшую вперед армию, то постоянно натыкались на надписи, сделанные бурой, похожей на кровь краской на заборах и стенах разрушенных домов: «Мы в Полтаве и Хороле всех укропок отпороли!» и «Только пушки отгремели, мы укропок отымели. Пусть сражаются укропы – мы им тоже вдуем в жопы!».