Книга запретных наслаждений - Федерико Андахази

Увидев готовую страницу, Гутенберг прикусил язык, чтобы не завопить, и, сидя на корточках, был вынужден обхватить колени руками, чтобы не запрыгнуть в мастерскую через окно. У молодого человека не было и капли сомнения: он наблюдал за настоящим и действенным колдовством. Под одеянием Костера скрывался не кто иной, как Сатана. Да и чем еще могли быть эти новые книги, если не измышлениями Лукавого, которые столько раз были прокляты Отцами Церкви? Конечно же, эти огромные раскрашенные тома представляли собой произведения еретических бегинок. Гутенберг предполагал, что из-под этого дьявольского пресса выходили стихи Гадевик из Антверпена, Хайлиге Блоемарт и Матильды Магдебургской. Гутенберг был уверен, что эти дочери Лукавого решились распространять книги Мари де Уаньи, Лютгарды Тонгеренской, Юлианы Льежской, Беатрисы Назаретской и, конечно же, Маргариты Поретанской.

Иоганн понимал: Господь привел его сюда, чтобы он исполнил предопределенную ему миссию. Это убеждение избавляло его от клейма осквернителя святилища, несмотря на то что Гутенберг продолжал прятаться, как вор, и подглядывал за работающими женщинами. Стояла уже глубокая ночь. Молодой человек был готов ждать в своем укрытии, пока Костер и его помощницы не закончат работу, даже если придется проторчать за окном до зари.

Так долго дожидаться не пришлось. Когда последняя страница была напечатана, монах коротко, но сердечно попрощался, вышел из мастерской, дошел до синей двери в сопровождении все той же бегинки и покинул hofje.Женщины отерли страницы от случайных пятен, распределили их по порядку и повесили сушиться на веревке, как стираное белье. Покончив с этим делом, они задули свечи и тоже вышли из мастерской. Иоганн из осторожности выжидал еще некоторое время, а когда убедился, что все бегинки разошлись по спальням, раскрыл окно и бесшумно, как кошка, проник в мастерскую.

21

Гутенберг исследовал мастерскую, освещенную лишь проникавшим из окна светом полной луны. Глаза, привычные к темноте, и чудесная память помогали ему отлично ориентироваться в помещении, он помнил, где располагается каждый предмет из тех, которые он прежде видел через окно. Иоганн знал, что ему нужно: на одном из больших столов, в локте от пресса, в длинном ящике лежал полный набор деревянных букв, таких же, как и строчная «а», которую он нашел в келье Костера: там был представлен весь алфавит и цифры от нуля до девятки. А еще Гутенберг хотел проверить свои подозрения насчет книг, стоявших на полках.

К большому удивлению Иоганна, он не обнаружил там запретных авторов, таких как Маргарита Поретанская, еретичка Гадевик из Антверпена и прочих опасных бегинок: первая книга, которую он снял с полки, оказалась прекрасным экземпляром «Латинской грамматики». Гутенберг в волнении принялся читать другие названия: все прочие книги были посвящены предметам Божественным. Он с удивлением снял с полки «Biblia pauperum». Костеру, великому мастеру гравировки, удалось соединить вместе два искусства — ксилографию и каллиграфию: «Библия бедняков», вышедшая из-под его пресса, содержала ряд гравюр на тему Ветхого Завета — те эпизоды, в которых возвещалось о приходе Мессии, и сцены из жизни Иисуса, в которых подтверждались слова пророков Израиля. И это не была книжка с иллюстрациями — как раз наоборот, то была последовательность рисунков, сопровождаемых краткими подписями и расположенных таким образом, что слова, казалось, вылетали из уст персонажей. «Biblia pauperum» была создана для того, чтобы любой — даже тот, кто еле-еле знает грамоте, — смог понять заложенный в ней смысл.

Рядом на полке стояло сокращенное изложение «Ars Moriendi» [31]— серия рекомендаций для того, чтобы умереть смертью, достойной доброго христианина. Так же как и «Библия бедняков», эта книга состояла из одиннадцати гравюр: первые пять изображали Сатану в обличье разных искушений, еще пять показывали способы их избежать; последняя гравюра представляла умирающего на ложе: его, равнодушного к искушениям Лукавого, ждали объятия Господа, а инкубы и суккубы убегали от его постели обратно в ад. В те времена эта книга оказывала на людей огромное влияние, ее, кстати сказать, перевели на большинство европейских языков. Гутенберг держал в руках голландский перевод.

Книга, только что вышедшая из-под пресса — ее страницы до сих пор сушились на бельевой веревке, — называлась «Ars Memorandi». [32]Посвящена она была, в соответствии с заглавием, искусству запоминания Библии. И здесь все было просто и лаконично: книга состояла из тридцати страниц — пятнадцать с иллюстрациями и пятнадцать с текстами, в той последовательности, в которой новозаветные события излагались апостолами. Костер использовал «Ars Memorandi» для обучения семинаристов. И все-таки Иоганн оставался в убеждении, что в этой мастерской, спрятанной в стенах женской крепости, заключено что-то темное. Гутенберг долго искал, пока наконец не прочел на одной из обложек слово «Speculum». [33] «Вот оно, — возликовал Гутенберг, — доказательство их ереси!» Это не могло быть ничто иное, кроме как «Зерцало простых душ», причем, в довершение святотатства, переведенное на латынь, как если бы речь шла о священном тексте. Но, вглядевшись, Иоганн — почти с негодованием — обнаружил, что это «Speculum Humanae salvationis», [34]знаменитый анонимный текст четырнадцатого века, который в ту эпоху превратился для клириков в самую цитируемую книгу после Библии. Строго говоря, это было практическое пособие по обретению спасения души, написанное простым и понятным языком, не так, как мудреные трактаты классической теологии.

Гутенберг уже сумел себя убедить, что им движет не постыдное желание выкрасть у монаха набор передвижных букв, но самое благородное побуждение: спасти мир от инструмента, с помощью которого распространяются дьявольские помыслы. А теперь осознание, что в напечатанных книгах нет ничего от Лукавого — и даже наоборот, — лишало Иоганна всех аргументов для оправдания своего поступка. И тогда он решил подойти к делу с другой стороны. Изучив одну из напечатанных страниц в бледном свете луны, Гутенберг убедился, что это определенно фальшивка; ему был не нужен даже солнечный свет, чтобы заметить: эти буквы созданы не человеческими руками. Обман выглядел очень грубо: Костер, например, даже не позаботился вырезать букву «т» — для ее воспроизведения он использовал две «nn», одну за другой, — эта хитрость сразу бросалась в глаза, стоило только обратить внимание на зазор между ними. Иоганн даже не подумал о том, что задачей Костера было не копирование рукописи, а упрощение труда переписчиков. К тому же, размышлял Гутенберг, чернила не лучший материал для таких букв: они наполовину впитываются деревом и только потом попадают на бумагу, так что след выходит слабый и неровный — как от старой печатки. А еще буквы получились чересчур большие — Иоганн приписал это обстоятельство сложности резьбы по дереву, невозможности повторить ажурные детали каллиграфии. Исполнившись желанием вершить справедливость, Гутенберг схватил кусок ткани и смастерил из него сумку. Он спрятал туда ящик с набором букв, несколько отпечатанных страниц и склянку с чернилами. Повесив сумку с добычей на плечо и в последний раз осмотрев пресс, чтобы запомнить каждую деталь, Иоганн выбрался из мастерской, как и вошел, через окно. Выпрыгнув наружу, он пробежал через парк и вздохнул с облегчением, увидев, что веревка по-прежнему свисает со стены. Гутенберг вновь взобрался наверх и наконец покинул hofje сосвоими драгоценными трофеями.

Несясь во всю прыть по переулкам Харлема, молодой человек боялся только одного: чтобы никто не спутал его с обыкновенным грабителем. [35]

22

Гутенберг пустился в обратный путь в Страсбург, не дожидаясь рассвета, даже не попрощавшись с учителем. Чтобы оправдать перед собой похищение комплекта букв, он убедил себя, что Лауренс Костер вовсе не почтенный старый монах, каким кажется, а еретик в маске священнослужителя. Только приспешник Сатаны смог бы пробраться в прибежище ведьм и заставить их работать на себя, воплощая в жизнь свои темные помыслы. И что с того, что книги в мастерской не только не оказались святотатственными, но, напротив, составляли часть религиозного канона Священной империи? «Без обмана тут обойтись не могло, — думал Иоганн, — иначе зачем бы Костеру заниматься своим ремеслом тайно в hofje?»При этом собственными изысканиями Гутенберг предполагал заняться с той же осторожностью, которую так яро порицал в аббате. То, что для себя он объяснял разумной предусмотрительностью, в случае монаха из Харлема оборачивалось скрытностью и обманом.

Лауренс Костер за годы мирской жизни до возвращения в собор убедился, что, в противоположность расхожему мнению, женщины намного лучше мужчин умеют хранить тайны и оправдывать доверие. И действительно, если судить по тому, как ученик из Майнца расплатился за учебу и гостеприимство, убежденность аббата получила лишнее подтверждение. Женщины умели быть не только более осторожными, более прилежными, ответственными и аккуратными, но даже могли заниматься такими делами, которые для мужчин запрещены. Самому Иоганну полагалось бы знать об этом лучше других — ведь в его жизни был близкий и красноречивый пример его матушки. Однако, чтобы облегчить груз вины и очистить совесть, Гутенбергу требовалось запятнать своего учителя.