Друзья с тобой: Повести - Светлана Кудряшова

Подбежали девочки, без разговоров схватили строптивого Максима за руки и со смехом повели в столовую.

— Максим! — крикнул Лешка. — Садись с нами.

— Нет, лучше иди к нам, — предложил Коля. — Здесь пирожные близко.

Максим, смущенный всеобщим вниманием, поспешно уселся рядом с Федей и склонился над стаканом. Впрочем, о нем опять забыли: Таня читала смешной рассказ о мальчишках, которые везли в дачном поезде в чемодане собаку Дружка. Щенок выл; чтобы заглушить его вой, мальчишки всю дорогу читали по очереди стихи. Когда все стихи были прочитаны, мальчуганы принялись декламировать песни. Таня так забавно показала, как они это делали, что все громко и долго смеялись.

Расходились, когда уже кончался зимний недолгий день.

ПИСЬМО С СЕВЕРА

На сером конверте крупными буквами было написано: «Получить Федору Гореву. Лично».

Федора Горева дома не было, и почтальон вручил письмо Тамаре Аркадьевне. Она положила его на стол Феди на самое видное место — к чернильнице.

Письмо было от друзей — Арсения и Иванки.

Как только узнали они про Федину печаль, призадумались, посоветовались с Тойво, рассказали ребятам в школе, что в далеком южном городе решили пионеры собрать старого металла на тепловоз, а их земляк Федя Горев не знает, где искать лом. Боится он подвести свой новый пионерский отряд.

В то время как Федя мучился — идти или не идти ему с Лешкой в сарай Ермиловны, его северные друзья в одно из воскресений встали на лыжи и отправились на разведку к старому блиндажу. Ребячий отряд вел дед Тойво, вел не обычным путем, а никому не ведомым. Места были глухие, темные.

— Дедушка Тойво, —с беспокойством спросил Арсений, — а ты не забыл, где старый блиндаж?

— Молчи, парень. Вон за тем косогором твой блиндаж, — буркнул дед.

Арсений с Иванкой переглянулись недоверчиво: что‑то не припомнят они у блиндажа никакого косогора. Но спорить с Тойво было бесполезно — старый охотник и следопыт никогда ни с кем не спорил, но всегда поступал по–своему. Ошибался Тойво редко.

…В небо поднимаются корабельные сосны. Солнце едва пробивается сквозь их темно–зеленые вершины. Сумрачно в лесу, тихо. Только потрескивают от мороза деревья да изредка сорвется с заснеженной ветви мягкий ком.

Тойво идет впереди — прокладывает лыжню. Нет–нет да и наклонится рассмотреть след.

— Заячий? — Иванка внимательно разглядывает мелкие русачьи следы.

— Его, — одобрительно кивает дед. А вот и куний, малозаметный, недолгий, — перешел хитрый, зверь на дерево и ушел по веткам без следа.

Открылся косогор. Вот и низина за ним. Где же блиндаж? Арсик в недоумении останавливается. Тойво сердито взглянул из‑под нависших заиндевевших бровей. Плохой из Арсения охотник, ох плохой! Вон пригорок за соснами, это и есть старый блиндаж.

Иванка сорвался с места, понесся вниз с крутизны, подобрав палки, наклонившись вперед. И следом за ним по сверкающему нетронутому смежному насту несутся вниз темные ребячьи фигурки. Звенит, раскатывается эхо по застывшему Старому бору.

Попробуй найди вход в блиндаж под глубоким снегом! Но Тойво подъехал к пригорку с правой стороны, уверенно ткнул в снег длинной лыжной палкой.

— Здесь!

Запылали на пригорке костры. Растопили чистый лесной снег. Показалась полусгнившая дверь. Дернул ее Арсик, а она и распалась. Заглянул он в щель и радостно крикнул:

— Все цело!

Ворошить Железных обломков, однако, не стали. Путь далек— на себе не унесешь, а короткий зимний день кончается. Снова заскрипел под лыжами снег. Возвращаться легче — лыжня была основательно укатана.

Целую неделю не ходил на охоту дед Тойво — мастерил нарты, чтобы везти сокровища из старого блиндажа. Только вечером приходил он к Марфе Тимофеевне пить чай да слушать рассказы про Федю.

Пришло воскресенье. На рассвете к домишке Тойво съехались все ребята. Вышел дед, выволок из сарая нарты, привязал к ним несколько веревок и встал на лыжи. И навстречу утренней заре потянулись к лесу шумные, веселые лыжники.

Несколько воскресений подряд оживал Старый бор. Много укатанных лыжней вело к блиндажу, и еще одна — широкая колея от легких и быстрых нарт, сделанных Тойво.

Наконец походы в лес закончились. Арсений и Иванка явились к бабушке Марфе Тимофеевне, уселись за Федин стол, который так и стоял у окна, будто Федя по–прежнему жил в маленьком домике, и принялись писать письмо. Они рассказали Феде про свои походы за ломом, про то, что уже сдали на приемный пункт три тысячи килограммов металлолома. Квитанцию они высылают Федору, чтобы он показал ее Наде Асафьевой и рассказал, как северяне старались для пионерского тепловоза. Всему отряду 4 «А» они передавали пламенный пионерский привет. «Ежели еще в чем нужда, сообщай, Федюха, пособим», — приписал в конце письма Иванка.

Письмо лежало, ждало Федю, а он не шел. Тамара Аркадьевна поглядывала на часы, несколько раз выходила на крыльцо, наконец не выдержала и отправилась в школу. Но и в школе Феди не оказалось. Тамара Аркадьевна вернулась домой озабоченная.

А Федя и Симочка в это время шагали по главной улице в самом прекрасном расположении духа. Симочка показывала Феде город. Город был большой и красивый, гораздо больше деревянного северного городка, в котором Федя иногда бывал с бабушкой. Все дома здесь были каменными, тротуары тоже. Улицы усажены деревьями, о которых Федя и не слыхал‑то до сих пор ничего. Но пока что он удивлялся только названиям деревьев — катальпы, каштаны. Были они голые, серые, некрасивые. Федя пожалел, что не растут здесь вечнозеленые ели и сосны.

— Посмотришь, какими эти деревья весной будут, — пообещала Симочка.

Солнце, яркое не по–зимнему, подсушило тротуары. Федя расстегнул свое теплое, на меху, пальтишко, сдвинул на самую макушку треух.

— Весна, что ли, начинается?

Действительно, совсем не по–февральски голубело высокое ясное небо; не по–февральски зеленела молодая трава в скверах, где совсем еще недавно лежал снег.

В феврале — весна! Но Симочка утверждала, что здесь такая зима. Скоро опять выпадет снег и через несколько дней обязательно растает. И так будет еще не раз. Настоящая весна придет в конце марта, может быть, в начале апреля. Тогда совсем потеплеет и зацветут фруктовые деревья. Это так красиво, что Симочка не может передать. Лучше пусть Федя посмотрит сам. Федя кивнул.

Они зашли в сквер, и Симочка показала Феде маленькие почки на розовых кустах. Кустов было много, и Симочка пояснила, что здесь растут всякие розы: красные, белые, даже чайные. Они уселись отдохнуть на скамью, нагретую удивительным февральским солнцем. Симочкины ноги повисли в воздухе — не могли достать до песчаной дорожки, на которой стояла скамья. А Федины достали. Он снял треух и пригладил пышный чуб. Солнечные лучи сейчас же запутались в его каштановых волосах, и, наверно, от этого весь он был розовый и сияющий.

Симочка сидела и болтала ногами, сколько хочется. Потом стала рисовать человечков на песке носком маленькой черной калоши. Вдруг она вскочила!

— Пошли на Кубань?

Федя с сомнением взглянул на нее: кажется, они далеко ушли от дома. Но если эта Кубань недалеко…

Симочка наморщила лоб, усиленно вспоминая дорогу на реку. Дело в том, что она еще никогда не ходила туда без мамы. Если бы пойти на Кубань от дома, она без сомнения нашла бы верный путь. В какую же сторону все‑таки повернуть?

Пока Симочка раздумывала, Федей все больше и больше овладевала тревога. Отец просил сына не ходить по городу без старших. Сын обещал… и не выполнил. А может быть, Серафиму можно считать старшей?

— Сима, тебе сколько лет?

Ей было десять лет, и была она ровно на полгода… младше его. Он почувствовал себя совсем виноватым и сказал, что надо скорее идти домой. Тамара Аркадьевна, наверно, тревожится.

Симочка это знала. Если Федя задерживался в школе, Тамара Аркадьевна всегда приходила за ним. Домой она вела Федю за руку. Лешка ухмылялся, глядя на них, а Федя мрачнел, но отнять руку у Тамары Аркадьевны не решался. Однажды, когда Кондратьев откровенно прыснул, Федя осмелел и вежливо попросил Тамару Аркадьевну не приходить за ним в школу и не брать за руку — он не маленький.

Она обиделась, сказала, что Федя бессердечный и совсем не ценит ее забот. Он молчал. Он ничего не мог ей ответить— он и сам теперь не знал, сердечный он или бессердечный. Бабушка говаривала, что у Федюшки доброе сердце, называла Федю своим утешением. Тамара Аркадьевна говорит другое.

В глубине души он думает, что Тамара Аркадьевна тоже не очень‑то сердечная. Она часто бывает несправедлива к Феде. За обедом заставляет его все съедать, не оставлять ни кусочка. На Севере он никогда не ел томата и никак не может привыкнуть к нему. Но Тамара Аркадьевна говорит, что томат полезен для здоровья, и заставляет Федю пить еще и томатный сок. Но Федя пить его не мог ни с солью, ни без соли. Тамара Аркадьевна сердилась, негодовала: какой упрямец! Если дома бывал отец, Федя переливал сок в его стакан, знаками прося отца молчать. Когда отец был в полете, Федя пытался напоить злосчастным соком кота Додона. Но противный кот пить сок не хотел. Однако мясо в томатном соусе, которое Федя перекладывал в его чашку украдкой от Тамары Аркадьевны, кот съедал. В конце концов Тамара Аркадьевна перестала мучить Федю соком. Несколько дней они жили мирно, но вдруг нежданно–негаданно пришла новая беда: Федя посадил большое чернильное пятно на новые брюки. От огорчения он заплакал. Рядом оказалась Симочка. Она раскрыла рот от удивления, когда заметила его слезы.