Казна Наполеона - Александр Арсаньев

Дождь продолжал накрапывать, и я, найдя оправдание в болезни, оделся как только можно теплее, водрузив на себя зеленый фрак с бархатным воротником, нанковые брюки и осеннее пальто с воротником на шелку, а также добротный черный цилиндр.

Всю дорогу до Орши я развлекал себя тем, что поглощал в несметных количествах шоколадные конфеты из бонбоньерки и делился с Кинрю, который жалел, что не прихватил с собой шахматы, своими догадками.

В Орше мы остановились на постоялом дворе, где хозяин в цветастом жилете и белой ситцевой рубахе сдал нам с Кинрю, на которого он недобро косился и коего принял за калмыка, крошечную, но опрятную комнату с кивотом, наполненным старинными образами, окнами со светлыми занавесками, с круглым столом, на котором теплилась свеча в медном шандале.

Следующим пунктом нашего назначения стал город Борисов, от которого до деревни Студенки было рукой подать — каких-то двенадцать верст! Но я не торопился отправляться туда, желая прежде набраться сил и хорошо отдохнуть, ибо простуда моя обострилась, не помогала и луневская тинктура. Поэтому я два дня провалялся в кровати под пологом, пользуясь услугами Кинрю, который мне таскал еду из трактира.

Наконец я все-таки отважился выползти на свет Божий и спустился к обеду. Каково же было мое удивление, когда за одним из столов я заметил знакомую фигуру Ивана Сергеевича, сменившего свой парадный мундир на штатское платье. Я инстинктивно поспешил спрятаться за спиной у какого-то широкоплечего господина, потому что ума приложить не мог, что понадобилось в Орше Кутузову. Наставник оживленно беседовал с человеком, который приковывал к себе внимание своим внешним видом. Что и говорить! Франт франтом! Один плиссированный белый галстук вокруг остроконечного высокого воротника чего стоит!

Неужели Кутузов знал с самого начала, на чей след выведет меня расследование убийства графини? Может, дело-то вовсе и не в Картышевой, а в тех самых — будь они неладны! -наполеоновских сокровищах?!

Но тогда почему Иван Сергеевич скрыл это от меня? Неужели не доверяет? Или это проверка, прежде чем Орден сочтет, что я достоин претендовать на более высокие масонские должности?

Еще как пригодилась бы Ложе брошенная французская казна с награбленными драгоценностями! Материальное благосостояние — залог орденского процветания. Одной только символической милостыней, собираемой на масонских собраниях, тут не обойдешься! Помню, как сам я трепещущей рукой в день своего посвящения отдал собранию те несколько жалких империалов, которые имел при себе, и остро переживал, что дар мой ничтожен в сравнении с другими.

Однако рискну предположить, что революционный огонь, охвативший Европу, был следствием решений Вильгельмсбаденского конвента в 1782 году. И на это нужны были немалые средства!

Пишу эти строки, и в памяти отдаются слова наставника: «Бойся наказаний, соединенных с клятвопреступством».

Набатом звучит: «Да не избежишь ты казни твоего сердца!»

Что там Кинрю говорил? Тень — моя сущность!

Озадаченный вернулся я в свою комнату, так и не отобедав. К счастью, Кинрю был занят какой-то головоломкой и не обратил никакого внимание на мое невеселое умонастроение. Я же был почти уверен, что Кутузов за мной следит, и что дело как раз в сокровищах, обозначенных на карте Радевича. От такого заключения на душе у меня кошки скребли, и я снова принялся за дневник, чтобы как-то скрасить свое унылое настроение.

«Неужели Кутузов, что называется homme sans moeurs et sans religion?!» — дописал я последнюю строчку и оставил свою бархатную тетрадь на столе. Снова жар одолел меня, и я забылся прямо на стуле.

— Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого! — услышал я голос Кинрю и открыл глаза. Японец держал в руках мой пухлый дневник и листал страницы, зачитывая вслух некоторые фразы. Французский язык он выучил основательно и прекрасно с него переводил на русский.

Я вырвал лиловую тетрадь у него из рук и крикнул:

— Не смей никогда этого делать! Ни-ког-да! — повторил я по слогам, охваченный гневом, смешанным со страхом и одновременно досадой на свою невоздерженность.

Лицо у Кинрю побелело. Мне кажется, если бы у него в тот момент было оружие, он схватился бы за него.

— Охолонитесь, Яков Андреевич, — процедил он сквозь зубы и выбежал из номера, хлопнув дверью так, что с белого потолка посыпалась штукатурка.

Я с тревогой ожидал его возвращения, гадая, что же предпримет мой старый друг. Неужели этот ничтожный инцидент сведет на нет наши прежние отношения?!

Вечером в комнату постучали. Я готов был ожидать кого угодно: и Кинрю со стальным мечом, и Кутузова с пистолетом. Однако мои опасения оказались напрасныи, в дверь вошел безоружный Юкио Хацуми, видимо вспомнив, что его сила в невозмутимости.

— Я обязан принести свои извинения, — выговорил он, немного коверкая русские слова, что с ним иногда случалось, когда он волновался. — Мой разум должен был оставаться холодным. Держать тайну в сохранности — твое законное право. — Кинрю не заметил, как перешел на «ты», что бывало с ним крайне редко.

Я предложил забыть все то, что произошло, и на этом мы примирились. Но все же осталась какая-то легкая отчужденность. Или мне только кажется?

Наутро мы выехали из Орши в Борисов, где молодая веселая крестьянка в цветном сарафане, схваченном поясом под грудью, сказала мне, что деревню Студенку совсем недавно отстроили заново. Двенадцать верст до нее пролетели и вовсе незаметно, но еще одна бонбоньерка от конфет опустела.

— Ну у вас, господин Кольцов и аппетиты! — смеялся Кинрю, почитывая «Амалию Мансфельд». Что и говорить, приобщился мой золотой дракон к европейской культуре, французскими писательницами зачитывается: Коттен, Суза…

Наконец-то наш экипаж въехал в деревню, вверх по левому берегу Березины. Природа вокруг, залюбуешься! Зелень кругом, соловьи заливаются, только вот от комаров житья никакого! Да и жарко стало, пришлось мне свое новомодное щегольское пальто снять и положить на сидение. Северная-то столица далеко осталась, вместе с петербургскими знаменитыми туманами.

Деревня-то, конечно, новая! Только избы в ней срублены по-старому. Поспорить могу, что зимой они отапливаются по-черному, дым стелется под потолком, затрудняя всяческое, в том числе и человеческое дыхание, а выходит в волоковое окно.

— Вот и приехали! — порадовал я Кинрю, погруженного в чтение.

К нашей карете сбежалась деревенская ребятня, не каждый день здесь случаются гости из города! Вот и столпились поглядеть да пощупать. За погляд, как известно, денег не берут, а будет потом, о чем дружкам с подружками рассказать.

Я поинтересовался у одного из мальчишек, самого рослого, с лицом, усыпанным рыжими веснушками, как добраться до имения Радевича, и предчувствие меня не обмануло. Родовая усадьба Родиона Михайловича располагалась в нескольких верстах от деревни.

— Мы почти что у цели, — заметил Кинрю, оторвавшись от своих французских романов.

— Посмотрим, что же нас ждет, — ответил я, поглаживая карту в кармане.

Мы миновали крестьянские застройки и въехали в регулярный парк, обильно украшенный безвкусными скульптурами. Невдалеке, в нескольких саженях от старой барской усадьбы, возвышался изумрудно-зеленый купол беседки. Экипаж свернул на центральную аллею, которая вела к трехэтажному новому зданию, нижний этаж которого окружала просторная веранда. Парадный вход этого дворца был украшен классическими колоннами и выходил на обширную долину реки.

Вести о нашем приезде долетели до управляющего еще до того, как карета появилась на горизонте, и он вышел к нам навстречу, как только мы достигли дворца. Если признаться честно, то я был подобными почестями изумлен, и мне показалось, что здесь что-то нечисто.

Заметно было, что усадьба выстроена совсем недавно. Плоская крыша поблескивала в солнечном свете, радовал глаз и отполированный каменный фундамент.

Управляющий оказался человеком в полном расцвете сил, лет сорока-сорока пяти, с уже редеющей кудрявой шевелюрой темно-русых волос, вздернутым, словно что-то вынюхивающим носом и широко поставленными рыбьими глазами на выкате.

— Вечер добрый! — поприветствовал он нас, так как скоро должны были сгуститься сумерки, и представился:

— Демьян Ермолаевич, управляю именьицем, так сказать, в отсутствие хозяина, — он заулыбался заискивающей улыбкой и жестом пригласил нас войти.

— Яков Андреевич Кольцов, — я кивнул. — А это мой друг, Юкио Хацуми, — если имя Кинрю его и удивило, то он ничем этого не выдал. Управляющий окинул моего дракона мутным взглядом из-под полуопущенных ресниц, но ничего не сказал.

— А вы по какому вопросу? — вдруг оживился он и провел нас в одну из парадных комнат. — Сразу видно, что гости знатные и издалека, — тараторил Демьян Ермолаевич.