Буковый лес - Валида Будакиду

«И то место, где я родилась и жила, тоже называлось Городом. И Берлин тоже „город“, и там тоже… Мда… интересно – Городом ту местность, где я жила сами жители так назвали, или кто сто стороны посоветовал? Пожалуй, со стороны… сам до такой ереси не допрёшь. Если б немцы вообще увидели плакаты из нашей городской стоматологической поликлинике с тем гигантским, похожим на злющую тётю Тину червяком в детском зубе, они б, наверное, подали на художника-оформителя в Страсбургский суд за возбуждение в детях психических расстройств».

– …здание Рейхстага… стеклянный купол… передан дух немецкого оптимизма…

«Если б я жила здесь, если б лето было летом, а зима – зимой, если б граждане страны по ночам спали, а по утрам выполняли каждый свои обязанности, если б это Греция с развитой экономикой выделила на подъём экономики Германии деньги, а не наоборот, во мне бы тоже витал дух оптимизма, а так мой дух мечтает только о какой-то стабильности и покое».

Автобусные окна запотели, интересно, какая разница температур на улице и тут?

– …выходим из автобуса. Перед нами Еврейский музей, – Линде показалось или гид действительно стала говорить тише и проникновенней. Её движения стали плавными, замедленными. Внезапно показалось, что эта немолодая женщина очень давно страдает от какой-то хронической болезни, но она привыкла к этому состоянию, привыкла жить с ним.

Это как больное сердце, и оно, это состояние с ней всегда, она так встаёт по утрам, движется, работает, но больно, очень больно! Сердце мучается, ноет, его сжимает огромный жёсткий кулак, и на работе, и дома, и в будни, и в праздники. И хотя все давно знают об этой боли, всё равно её надо прятать, делать вид, что ничего не происходит. Гид зачем-то надела очки. Ну, и что? В Греции все и зимой и летом носят очки, потому как зима и лето плавно перетекают друг в друга, и солнце не успевает поблекнуть, а здесь вроде как довольно пасмурно. Идёт снег. Она в очках…

– …наиболее обсуждаемый во всём мире. Некоторые видят в форме здания разрушенную звезду Давида. Всё здание имеет форму разлома, как бы символизируя тяжесть жизни евреев, – она рассказывает сама себе, ей всё равно, слушают её или нет. Но её слушают. Внимательно и самозабвенно, затаив дыхание. «Почему только евреев?» – Линда прячется за спины экскурсантов и поворачивается к гиду спиной – «разлом» может быть символом любого из тех, кто много раз начинал жизнь заново. У меня свой «разлом», с углами и трещинами, у Голунова в Канаде – свой. И кто знает, превратится ли эта ломаная линия в дорогу, ведущую к храму?

– По мере прохождения по залам выставки, свидетельствующих о Третьем Рейхе, стены и потолок смыкаются, заставив посетителя почувствовать тесноту, тупик. Внутреннее пространство музея сделано таким образом, чтобы заставить посетителя почувствовать себя встревоженным, дезинформированным, вызывать в нём ощущения тех, кого изгнали.

«Ты мечтала о новогоднем чуде? Вот оно – твоё чудо. Обнажённые, как высоковольтные провода нервы и голова без шапки, усыпанная свежим снегом».

Линда запомнила только первый день в Берлине. Дальше все города были настолько нереальными, безумно прекрасными, с энергетикой и лицом, как могут быть только люди. Линда купалась в ощущениях, чувствах, желаниях. Её прямо обуяла жажда познания чего-то нового, доселе совсем неизведанного. Мозг её, изголодавшийся по мыслям, впитывал всё, и нужное, и ненужное, как промокашка из школьной тетради. Сила впечатлений всё усиливалась.

Линда начала путать города, совсем не запоминала названий небольших деревень и поселков, любуясь только на написанные германским шрифтом указатели, вывихивала шею до головокружения, чтоб увидеть острые шпили средневековых замков. Однако, она знала – так бывает от перевозбуждения.

Когда она вернётся домой – всё встанет на свои места и разложится по полочкам. «Вот так, – злорадно думала про себя Линда, – Кто-то очень давно, ещё в Средние века хотел проколоть само небо высоченными готическими постройками, а тут вся наша греческая интеллигенция „вдарилась“ в восточные учения, стала прятаться по углам и вешать на окна сушеных лягушек». Хорошо: если мы такие крутые востоковеды, тогда кто сказал, что Атлантида – страна, погрязшая в роскоши и безделье, действительно покоится на дне морском?! Глупости! Затонувшая «Атлантида» – это переносный смысл, это «восточное иносказание». Да, она «затонула», но в переносном смысле.

На самом деле «Атлантида» – это современная Греция, которая после древних веков, то есть, через тысячелетия после Платона не дала мировой культуре ни одного писателя, ни одного композитора, ни одного учёного! Греция – страна без истории средних веков, без современной истории, с одной новейшей – с судорожно бьющим страну кризисом и огромным государственным долгом госпоже Ангеле Меркель. Она вот и лежит на «дне морском», распроданная по кускам, кусочкам на верёвки на тряпочки. И никогда эта затонувшая Атлантида не перестанет всю ночь плясать на столах, сейчас она немного затаилась; спрашивать, зачем русским столько медведей в квартирах и считать, что англичане совершенно не знают английского языка, потому что не понимают греческого произношения.

Да и Бог с ней, с этой Атлантидой! Если она не думает обо мне и бросает меня со своим кризисом на произвол судьбы, почему я должна думать о ней? Если государство не думает о своих людях, то и люди не обязаны думать о «своём» государстве. Линда, вся в сказочно-прекрасном очаровании, наслаждалась скрипом снега под ногами, вдыхала полной грудью морозный, хрустальной чистоты воздух.

Она впала в какое-то странное состояние анабиоза, когда всё, что мешает думать и внимать отметается, как совершенно ненужное, мерзкое и назойливое. Она притрагивалась к стенам замков, осторожно водила пальцем по безупречной формы лепнине украшавшей залы, гладила витражи в кирхах, забывала есть и только, когда чувствовала, что всё плывёт, покупала знаменитую горячую гамбургскую сосиску.

Всё это – и ароматная вкусная сосиска, и замки, и старинные склепы, и занесённые снегом соборы вводили её в какое-то странное состояние немого восторга, внутренней торжественности. В Лейпциге ей страстно захотелось остаться в Томас-кирхе на всю службу, обнять волшебные металлические трубы органа, вознёсшиеся к самому своду, обнять этот инструмент, за которым сидел ещё Иоганн Себастьян Бах. Ей захотелось остаться в кирхе смотрителем, сторожем, уборщицей, кем-нибудь, но только в этой кирхе.

Автобус бежит к Веймару.

«Веймар… Зимняя сказка!» – Так писали все путеводители. Действительно, он больше похож на нереально пышные театральные декорации, чем на город, в котором сейчас может жить любой. А тогда, в восемнадцатом веке творили Гёте, Шиллер, Бах, Ницше. Веймар – место паломничества немецкой интеллигенции. Здесь вся земля сочится миром, как в церкви. Это святое место. Шиллер и Гёте – все они посланники Бога на Землю. Да… весь город Веймар – это храм. Это огромный храм под открытым небом.

Маленькая, скорее всего семейная гостиница. Официант в ресторане пожилой бюргер с македонскими усами на восток и запад. Линда просит русскоязычную соседку за столом заказать ей супчику. Официант с весело улыбается и переспрашивает:

– «Су-упчик»? Су-упчик – карашо!

Линда взяла машину напрокат, потому что в канун Нового года – Парамони Протохронияс – никто из греческой экскурсионной группы не изъявил желания ехать с ней в Бухенвальд. На неё не стали смотреть, как на чокнутую – греки уважают чужие потребности – но и поехать с ней никто не горит желанием. Возможно, они не хотели портить себе праздник, ведь Новый год будут встречать все вместе в уютном ресторане гостиницы. Дамам надо успеть в парикмахерскую, мужчинам просто покурить в тепле и посмотреть телевизор. Праздник намечается нешуточный – и холл гостиницы, и коридоры и ресторан, и дух обслуживающего персонала, всё пребывает в парадно-торжественном состоянии ожидания чего-то прекрасного, не успевшего сбыться в Рождество…

Зачем ей нужно было в Бухенвальд? Она сама не знала… А может быть, знала, но боялась себе в этом признаться?

Она выехала за город. Вот и Веймар остался позади. Вдоль дороги поразительно красивые разноцветные домики с балконами, все сияющие гирляндами ярких лампочек закончились. Они были почти как тот, маленький пластмассовый домик, который Линда когда-то, очень давно, подарила тому единственному, утомлённому и загадочному рыцарю, который впервые при всех громко произнёс слово «еврей». Такие же дома, только без петуний, запорошенные свежим снегом и от этого, может быть ещё более красивые.

Навигатор приказал ехать вверх.

Странно… очень странно… на дороге нет ни одной машины. Тишина… Кажется, если заглушить мотор и выйти из машины, то будет слышно, как снежинки осторожно ложатся на Землю. Нет вообще никого! Да и в Веймаре на улицах не было ни одного человека. Вот, оказывается, что ещё больше усиливало его сходство со сказочным чудом. Становилось реально жутко… Если сейчас кто-то остановит её машину и утащит Линду в чащу леса – её никто не найдёт! Кстати, это что за густые такие леса вокруг! Это дерево называется «бук». Его древесина одна из самых прочных и поэтому дорогих на рынке. Бук – ветви такие густые, что часть из них тянется к небу, а часть, как у плакучей ивы, к земле. Наверное, когда на них есть листья из-за кроны неба совсем не видно. Это вокруг буковый лес, по-немецки «Бухенвальд».