Калигула - Зигфрид Обермайер

Вот о чем и еще о многом другом сказал Терентий в своей длинной и мужественной речи, которую закончил словами:

— Нельзя наказывать за дружбу с Сеяном, ведь для нас она закончилась в тот же день, что и для императора.

Два дня спустя Калигула внимательно слушал эту речь. Бесстрашно высказав и хорошо обосновав свое мнение, можно было скорее надеяться на понимание со стороны Тиберия.

Для процессов об оскорблении своего величия он нуждался в доносчиках, хотя и презирал их. Теперь он обернул оружие против них. Те, кто обвинял Терентия, были арестованы: они попали в ту самую западню, которую готовили ему. Терентия освободили, и преследования по делу Сеяна прекратились.

Гаю Цезарю удалось стать незаменимым человеком для императора. Болезненно подозрительный Тиберий постепенно проникся к нему доверием. Еще год назад он и мысли не допускал о том, чтобы сделать Гая своим наследником, теперь же подумывал об этом все чаще. В его окружении существовал единственный человек, которому он иногда открывал свое сердце, — Тразиллий, его бывший учитель, с давних пор занимавший место придворного астролога.

В тот вечер император выпил много неразбавленного вина и почувствовал необходимость поговорить со своим другом о Калигуле.

— Присядь со мной рядом, Тразиллий. Мне нужен помощник, чтобы справиться с оставшимся вином.

Он постучал по наполовину опустошенному кубку, и Тразиллий сразу понял, что это вступление к серьезному разговору.

— Вино — молоко для стариков, — сказал он в шутку. Тиберий так хохотал над этой шуткой, что чуть не задохнулся. Астрологу пришлось несколько минут стучать его по спине, пока кашель не стих. Тиберий откинулся назад, пытаясь восстановить дыхание.

— Ты мог бы меня таким образом уморить до смерти. Не рассказывай никому, а то кто-нибудь еще попытается сделать то же самое. Например, Калигула. Он тут же начнет собирать лучшие шутки, чтобы я умер от смеха. Кстати, что ты о нем думаешь?

Тразиллий задумчиво погладил бороду.

— Честно говоря, мне трудно ответить на этот вопрос. Калигулу не так просто разгадать, и если уж я должен поделиться своим впечатлением о нем, то могу сказать, что это человек, всегда скрытый под маской. Иногда кажется, что под нее удалось заглянуть, но оказывается, что там всего лишь другая маска. Нельзя не заметить его острый ум, всегда выверенные речи, его способность проникать в суть других людей. Но что прячется за этим, какова его сущность?

Тиберий пожал плечами.

— Сущность его в притворстве. За этим ничего нельзя рассмотреть, по крайней мере пока. Если Калигула станет моим преемником и получит власть, я не поручусь за то, что он использует ее с умом и во благо империи. Иногда у меня возникает чувство, что я выращиваю для римского народа гадюку, которая однажды отравит всю империю. Должно быть, я совершил много ошибок, но никто не может меня упрекнуть в том, что я нанес ущерб империи. Ты, Тразиллий, как никто другой, знаешь, что я не стремился занять трон — и с большим удовольствием остался бы частным лицом. Но это была воля великого Августа, и я подчинился ей. Разве я плохо распорядился наследством? Тразиллий, скажи честно, разве я показал себя недостойным?

Астрологу был знаком этот вопрос, он слышал его часто.

— Ты знаешь мое мнение об этом, Тиберий. Август не смог бы найти более достойного преемника. Что меня и вместе со мной других римлян огорчает, так это твой уединенный образ жизни. Сеян не смог бы так злоупотреблять властью, если бы ты время от времени наведывался в Рим, а лучше никогда не уезжал бы оттуда. Я уважаю твое решение, даже понимаю его, и все же думаю, что оно неправильное.

Тиберий вздохнул. Он знал мнение своего старого друга и не обижался на него.

— Пусть все остается как есть, Тразиллий. Я выбрал этот путь и собираюсь пройти его до конца. Но что ты посоветуешь мне в отношении Калигулы? Мне стала привычна мысль, что он подходящий преемник, но я не решаюсь написать это в завещании. Точнее говоря, что-то не дает мне сделать этот шаг. Какая-то сила мешает, будто предостерегая от этого решения. Ты, так же как я, не веришь в богов на Олимпе — может, это звезды предупреждают меня?

Тразиллий с улыбкой покачал головой.

— Звезды не предупреждают и не советуют, они только указывают возможный путь. Твоя собственная недоверчивость делает тебя осторожным, твоя ответственность перед народом заставляет тебя сомневаться, и я понимаю это. Если бы Калигула показал свое истинное лицо, тебе было бы проще принять решение.

Тиберий кивнул.

— Правильно, Тразиллий. Ты все правильно понял. Гай умен, начитан, сообразителен, прекрасный оратор, умеет убеждать… Но какой он внутри? Кто он на самом деле? Я много раз пытался добраться до его сущности, но он не желает снимать свою маску. При этом ему едва исполнилось двадцать лет.

— Ты должен назначить его на какой-нибудь ответственный пост. Пусть он проявит себя. Возможно, тебе удастся узнать о нем больше…

— Неплохое предложение. Но сначала я подыщу для него женщину. Может быть, ей удастся найти путь к его сердцу.

«Если таковое вообще имеется», — подумал Тразиллий про себя и с наслаждением отхлебнул отличного вина.

По желанию императора он составил для Калигулы гороскоп, но сам не смог определить по нему что-нибудь значительное. Обычный гороскоп, свидетельствующий об уме и сильном характере человека. Меркурий означал незаурядный ум, а вот Сатурн…

Тразиллий решил оставить дальнейшие рассуждения. Все имело хорошие и плохие стороны. Острый ум мог послужить благополучию страны, но позволял его владельцу обманывать других в свою пользу. Он, во всяком случае, был слишком стар, чтобы ломать голову над будущим Калигулы.

После ареста Сеяна немногие оставшиеся друзья Агриппины ожидали ее немедленного возвращения из ссылки, за которую, как все думали, нес ответственность прежде всего бывший префект преторианцев. То, что император сам хотел отделаться от своей властной, надменной невестки, знали лишь единицы. Сеян ответил за грехи многих, в том числе за грехи императора.

Маленький скалистый остров Пандатериа лежал в сорока милях от берега в открытом море; пустынный, одинокий, продуваемый всеми ветрами, населенный лишь горными козами да кроликами. Только несколько рыбаков и двенадцать охранников под командованием центуриона, которые отбывали здесь наказание, жили на острове. Их обязанностью было охранять узницу, которую поселили на севере острова в покосившейся от ветров хижине. Одна крутая тропа спускалась к морю, другая огибала дом. По ней днем и ночью вышагивали солдаты, сторожившие Агриппину, чтобы не дать гордой молчаливой женщине бежать с острова, что и без того вряд ли было возможно.

Служанка Агриппины добровольно последовала за ней в ссылку, но несколько месяцев назад умерла, отравившись плохой, испорченной едой. Уже четыре года Агриппина жила одна в полуразрушенном доме. Надежда на то, что она переживет старого императора, постепенно угасала. Она вполне могла допустить в свои сорок шесть лет, что семидесятипятилетний Тиберий умрет раньше, но долгое ожидание изнуряло, и мужество стало покидать Агриппину. Вдова Германика за эти годы постарела и стала уродливой. Плохое и недостаточное для взрослого человека питание сделали ее лицо изможденным, его покрывали глубокие морщины. Отбывающие наказание легионеры, озлобленные службой на безлюдном острове, временами вымещали свой гнев на арестантке. Чтобы унизить женщину, они целыми днями не выпускали ее из хижины, не давали хлеба, пока он не покроется плесенью, а вина — пока не прокиснет.

У Агриппины оставалась только гордость, которую она хранила как свое единственное сокровище. Мать Калигулы понимала это, и тем легче ей было принять решение покончить с бессмысленной жизнью. Два дня назад она выбросила заплесневелый хлеб и испорченную рыбу за дверь. Центурион растерялся. Как он должен поступить? Пришлось послать гонца на расположенный в пятнадцати милях Капри, чтобы тот получил инструкции по поводу этого особого случая. Сильный ветер помешал ему быстро вернуться назад, и Агриппина к тому времени стала совсем слаба. Приказ императора гласил: «Если не получается по-другому, кормить Агриппину насильно».

Центурион вместе с четырьмя солдатами явился в комнату узницы. Бледная и исхудавшая, она лежала в своей грязной измятой постели и ждала смерти. Центурион велел зажарить для нее курицу. Он подержал ее у арестантки перед носом и спросил:

— Вкусно пахнет? Император приказал тебе есть, я имею письменное распоряжение. Так что изволь подчиниться и открывай рот!

Агриппина отвернулась и сжала зубы. Женщина давно не ощущала голода, и запах жареного вызвал у нее только приступ тошноты. Когда все попытки накормить упрямую аристократку таким путем ни к чему не приведи, центурион приказал: