Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4. - Мурасаки Сикибу

Они ехали долго, и Нака-но кими впервые увидела, сколь опасны горные тропы. Теперь она поняла, почему принц редко навещал ее, и пожалела, что обращалась с ним так сурово.

Скоро на небо выплыла семидневная луна, такая прекрасная в легкой, призрачной дымке… Измученная тяготами непривычно долгого пути и собственными думами, Нака-но кими сказала:

— На небо гляжу:Из-за гор появившись, лунаПлывет над миром,Но, не в силах здесь оставаться,Скрывается вновь за горой (442).

Никакой уверенности в будущем у нее не было, и она старалась не думать о том, что станется с нею, если чувства принца вдруг переменятся. «Почему я не могла быть счастливой там, в Удзи?» — спрашивала она себя, жалея, что нельзя вернуть прошлое. Когда карету провели под «трехслойными крышами» и между «крепкими стенами»[18], у Нака-но кими невольно захватило дух от восхищения. Подобной роскоши она еще не видала. Давно поджидавший ее принц сам вышел к карете и помог ей спуститься. Ее покои, равно как и покои, предназначенные для прислуживающих ей дам, сверкали великолепным убранством. Принц позаботился обо всем, не упустив из виду ни одной мелочи. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений относительно положения Нака-но кими в доме на Второй линии. «Это не простое увлечение», — говорили люди, изумленные столь неожиданным поворотом событий.

Тюнагон собирался переехать в дом на Третьей линии к концу луны, а пока время от времени заходил туда и наблюдал за ходом работ. В тот день он задержался на Третьей линии до позднего вечера, рассудив, что, поскольку дом принца совсем рядом, новости дойдут до него гораздо быстрее. В самом деле, очень скоро посланные им передовые возвратились с подробным рассказом о том, как прошел день. Услыхав, что принц окружил Нака-но кими нежными заботами, Тюнагон возрадовался и вместе с тем подосадовал на собственную опрометчивость.

«Ах, если бы вспять повернуть наши годы…» (327) — вздыхал он, затем, хоть чем-то уязвить желая, сказал:

— Лодка скользитПо залитой солнцем гладиОзера Нио (443),Едва различима. И все жеСумел я увидеть тебя,—

Левый министр предполагал, что союз между его Шестой дочерью и принцем Хёбукё будет заключен до конца луны, и был весьма недоволен тем, что тот, словно желая упредить его, перевез в свой дом никому не известную особу, после чего совершенно перестал появляться на Шестой линии. Понимая, что министр вправе чувствовать себя обиженным, принц написал его дочери и она ответила ему.

Весь мир знал, что в доме Левого министра готовятся к церемонии Надевания мо. Любая отсрочка возбудила бы ненужные толки, поэтому по прошествии Двадцатого дня министр все-таки надел на дочь мо. Он решил предложить ее Тюнагону. Правда, к союзам между близкими родственниками принято относиться с предубеждением, но Тюнагон был слишком выгодным зятем, чтобы уступать его кому-то другому. Тем более что особа, которая все эти годы была предметом его тайных помышлений, скончалась и он должен был тяготиться своим одиночеством. Принимая все это во внимание, Левый министр послал к Тюнагону верного человека, дабы тот разузнал о его намерениях.

— Убедившись воочию в тщетности мирских помышлений, я проникся еще большим отвращением к миру, — ответил Тюнагон. — Боюсь, что союз со мной вряд ли принесет кому-нибудь счастье, да и сам я…

Словом, он явно не собирался связывать свою судьбу с кем бы то ни было, и Левый министр почувствовал себя глубоко уязвленным. Да и мог ли он ожидать, что его предложение, на которое он решился после долгих, мучительных сомнений, снова встретит отказ? Однако настаивать он не стал. Хотя Тюнагон и приходился ему младшим братом, в его манере держаться было что-то такое, что заставляло людей робеть перед ним, и вряд ли стоило принуждать его к этому союзу.

Настала пора цветения, и однажды, любуясь вишнями у дома на Второй линии, Тюнагон невольно вспомнил о жилище, «хозяином брошенном» (444).

— «Ничье сердце не дрогнет» (444), — словно про себя произнес он и отправился навестить принца Хёбукё.

В последнее время принц почти не покидал дома на Второй линии, и взаимная привязанность супругов умножалась с каждым днем. Подобное благополучие не могло не радовать Тюнагона, но, как это ни странно, он до сих пор чувствовал себя обманутым. Так или иначе, у него не было больше причин беспокоиться за Нака-но кими.

Они долго беседовали о том о сем, но вечером принц должен был ехать во Дворец, и, когда карета была готова, а в покоях начали собираться его многочисленные приближенные, Тюнагон перешел во флигель. Роскошные покои, в которых жила теперь Нака-но кими, так не похожи были на бедную горную хижину! Подозвав одну из прелестных девочек-служанок, чьи изящные фигурки мелькали за занавесями, Тюнагон велел ей доложить госпоже о своем приходе. Дамы принесли для него сиденье, и очень скоро одна из них появилась с ответом от госпожи.

— Мы живем рядом, — сказал Тюнагон, когда его провели в покои, — казалось бы, ничто не мешает мне навещать вас так часто, как хочется, однако, не имея повода, я не осмеливался даже писать к вам, опасаясь навлечь на себя недовольство вашего супруга. Увы, слишком многое изменилось за это время. Часто, глядя на прекрасные, окутанные дымкой деревья, я вспоминаю о прошлом и печалюсь.

Он задумался, и, взглянув на его грустное лицо, Нака-но кими украдкой вздохнула. «О, если б сестра была жива! — подумала она. — Как бы хорошо нам жилось теперь! Мы бы часто виделись, вместе любовались цветами, вместе внимали пению птиц…». Сердце ее мучительно сжалось, и ей сделалось так тоскливо, как не бывало даже тогда, когда она жила совсем одна в далеком горном жилище.

— Вы не должны забывать, что господин Тюнагон вправе рассчитывать на большее внимание, чем любой другой гость, — напоминали дамы. — Пора показать, сколь велика ваша признательность.

Однако Нака-но кими все не решалась отказаться от посредника, а пока она колебалась, в ее покои зашел принц попрощаться перед отъездом. В полном парадном облачении он был необыкновенно красив.

— Как странно, — сказал принц, увидев гостя. — Почему вы не посадили господина Тюнагона поближе? Он столько для вас сделал, неужели он не заслуживает более радушного приема? Разумеется, могут пойти неблагоприятные для меня разговоры, но вы отяготите душу новым бременем, если станете избегать его. Разве вам не о чем вспомнить?

Однако он тут же добавил, сам себе противореча:

— Но не забывайте об осторожности. Кто знает, что у него на уме? Так и не разрешив сомнений Нака-но кими, принц уехал. Понимая, что дурно было бы избегать Тюнагона теперь, когда он

вправе рассчитывать на ее благодарность, Нака-но кими готова была пойти ему навстречу и увидеть в нем замену той, которой ей так недоставало, тем более что и он, судя по всему, ждал от нее того же. Вместе с тем ее не могло не беспокоить отношение к этому принца…

Плющ

Обитательница павильона Глициний, нёго, — супруга имп. Киндзё (ранее известная как нёго Рэйкэйдэн, см. кн. 2, гл. «Ветка сливы»)

Государь (Киндзё) — сын имп. Судзаку, преемник имп. Рэйдзэй

Государыня-супруга (Акаси) — дочь Гэндзи и госпожи Акаси, супруга имп. Киндзё

Вторая принцесса, принцесса из павильона Глициний, — дочь имп. Киндзё и обитательницы павильона Глициний

Первая принцесса — дочь имп. Киндзё и имп-цы Акаси

Тюнагон, Дайнагон, Дайсё (Каору), 24–26 лет, — сын Третьей принцессы и Касиваги (официально Гэндзи)

Принц Хёбукё (Ниоу), 25–27 лет, — сын имп. Киндзё и имп-цы Акаси, внук Гэндзи

Левый министр (Югири), 50–52 года, — сын Гэндзи.

Шестая дочь Левого министра (Року-но мия) — дочь Югири, супруга принца Хёбукё

Нака-но кими, госпожа из Флигеля, — дочь Восьмого принца, супруга принца Хёбукё

Третья принцесса — дочь имп. Судзаку, супруга Гэндзи, мать Каору

Госпожа Северных покоев в доме Левого министра, госпожа из дома на Третьей линии (Кумои-но кари), — дочь То-но тюдзё, супруга Югири

Адзэти-но дайнагон (Кобай) — второй сын То-но тюдзё, брат Касиваги

Девушка, дочь правителя Хитати, дочь госпожи Тюдзё (Укифунэ), 19–21 год, — побочная дочь Восьмого принца

В те времена обитательницей павильона Глициний была дочь покойного Левого министра. Ее представили Государю ранее прочих, еще когда он прозывался принцем Весенних покоев, и он питал к ней глубокую привязанность, никак, впрочем, не отразившуюся на ее положении при дворе.