Тайна персидского обоза - Иван Любенко

— Вы уж помилуйте великодушно, господа, что так получилось. Я ведь и представить не мог… — сокрушался гость.

— Полноте, Иван Авдеевич, вы уж тут ни при чем, — ядовито улыбаясь, едва слышно пропела жена полкового командира, — во всем виноват этот француз.

— Кто, простите? — опешил надворный советник.

— Француз по фамилии Адюльтер, — прошептала Вера Ефимовна и, довольная собственной остротой, захихикала.

— Слезы на именинах дурная примета, — грустно проронила Марта Генриховна. — У Родиона Спиридоновича сегодня день ангела, и после второй перемены следует объявить в его честь тост. Надеюсь, мы еще успеем это сделать.

— Ну вот, стало быть, мой подарок пришелся весьма кстати.

В отсутствие хозяев гости почувствовали неловкость и замолчали. Тишину нарушила очаровательная супруга Безлюдского. С изрядной долей кокетства она поинтересовалась:

— Иван Авдеевич, но право же, расскажите что-нибудь о знаменитостях! Вы, случаем, с Пушкиным лично не знакомы?

— Нет, знаете, не приходилось, а вот стихи-то его некоторые почитывал… — сказал и тут же осекся Самоваров, понимая, что это стихотворение декламировать никак нельзя. Еще в январе прошлого года по Петербургу разошлось переписанное от руки послание, обращенное к мятежникам 14 декабря. Позже сотрудниками III отделения было установлено, что автором его являлся упомянутый господин Пушкин. Иван Авдеевич хорошо запомнил первые строки:

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадет ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье…

— Ну же? Мы ждем чего-нибудь новенького! — не унималась слегка экзальтированная Анастасия Филипповна.

— Минуточку… — напрягал мыслительный процесс Самоваров, но ничего другого, к сожалению, вспомнить не мог. И тут, слава богу, на выручку пришел Безлюдский:

— А с Каратыгиным не встречались?

— Нет-с, не довелось, но сказывают про него один весьма смешной эпизод, — облегченно выдохнул надворный советник.

— Ну так расскажите же поскорее! — тоном капризного ребенка потребовала неугомонная Анастасия Филипповна.

— А дело было так. Государь, находясь в Александринском театре, во время антракта прошел за кулисы, с тем чтобы лично поблагодарить актеров за прекрасную игру. Прибывая в шутливом настроении, он обратился к Василию Андреевичу: «А правда, говорят, Каратыгин, что ты можешь ловко превратиться в кого угодно?» — «Совершеннейшая правда, ваше величество» — ответил артист. «А меня, к примеру, можешь, изобразить?» — недоверчиво спросил самодержец. «Могу, ваше величество». — «А ну-ка попробуй!» — с тенью легкого сомнения предложил государь. Актер тут же встал в наиболее характерную для Николая Павловича позу и, обращаясь к директору императорских театров Гедеонову, голосом царя громко распорядился: «Послушай-ка, Гедеонов! А выдай-ка незамедлительно артисту Каратыгину двойное жалованье за этот месяц». Государь рассмеялся и, глядя на Гедеонова, добавил: «Извольте исполнить монаршую милость». И Василий Андреевич тотчас же был вознагражден.

— Восхитительно! — захлопала в ладоши Безлюдская.

— А какие у нас в провинции анекдоты случаются! Ни за что не поверите! Помнишь, дорогой, ту историю про сундуки? — обратилась к мужу Латыгина. — Ну, когда вы по казенной надобности накупили у лавочника Ерофея уйму ненужных сундуков и сгрузили их на склад этого Рахманова. В одном из них спал пьяный приказчик… — Увидев бледного, как веленевая бумага, мужа, дама слегка растерялась, но все-таки закончила рассказ: — А утром, когда его открыли, он был уверен, что находится в загробном мире, и, приняв караульного солдата за ангела, стал ему исповедоваться. Не правда ли, господа, смешно?

В ушах Латыгина стучала барабанная дробь, а лицо покрылось липким и противным, как прокисший холодец, потом. От внезапно накатившего стыда он прикрыл глаза и будто в страшном сне увидел, как его, уже переодетого в каторжные обноски, гонят этапом в Сибирь. Вырвав синюю обеденную салфетку, заправленную под толстый двойной подбородок, обер-комиссар судорожно вытер ею пот со лба и, слегка задыхаясь, обратился к Самоварову:

— Когда изволите почтить визитом мое ведомство?

— На днях, думаю…

— Буду ждать с нетерпением… Смею откланяться, господа, — резко выговорил казначей и решительным шагом направился в переднюю, а рядом с ним, шепча и причитая на ходу, точно собачонка, торопливо перебирала короткими ножками Мария Антоновна.

Лакей тем временем поменял скатерть, и на столе появился кипящий тульский самовар из красной меди, пузатый заварной чайник с плетеным серебряным ситечком, низенькие, на китайский манер, чашки с блюдцами, хрустальная масленка, тартинки в корзинках, сладкие сухарики и густые желтые сливки в фарфоровом молочнике. Крыжовенное, вишневое и абрикосовое варенье в хрустальных розетках мгновенно наполнило комнату ароматами ушедшего лета.

Мерцающие отблески свечей, отражавшиеся в темных стеклах окон, неожиданно дрогнули и заколыхались, борясь с набежавшим из отворенных дверей сквозняком, — в комнату вошли Игнатьев и Краузе.

— Прошу извинить за столь длительное отсутствие, но к десерту мы все-таки поспели. Агриппине Федоровне уже значительно лучше, и она непременно к нам присоединится. Пришло время наполнить кубки! — натужно изобразил веселость полковник.

— Старый боевой друг! Родион! В день твоего ангела позволь искренне пожелать тебе и всем твоим домочадцам божьего вспоможения, истинного благоденствия, крепкого дружеского плеча и богатырского здоровья! За святого апостола Родиона! — поставленным командирским голосом, от которого слегка звенело в ушах, пробасил Арчаковский.

— Благодарю, господа, благодарю.

Гости весело обсуждали местные сплетни, наперебой расспрашивали Самоварова о столичных новостях, поднимали бокалы за здоровье хозяев и разошлись только за полночь, подставляя под слабую осеннюю морось черную парусину зонтов.

Запах расплавленного воска, смешанный с табачным дымом, наполнил гостиную. На диване из зеленого кретона, утопая в мягких подушках, потягивал трубку Самоваров. Напротив, полулежа в глубоком вольтеровском кресле, с заморской сигарой блаженствовал Игнатьев. Полусонный лакей Филька в линялой плисовой жилетке беззвучно, словно привидение, проплывал по комнатам и гасил щипцами-съемами растаявшие наполовину свечи в настенных канделябрах.

— Как самочувствие Агриппины Федоровны? — вежливо осведомился надворный советник.

— Слава богу, заснула.