Твой час настал! - Федор Шахмагонов

Всего этого Егорка, подбираясь к гишпанскому монаху, не знал. Не знал и того, к чему может привести передача письма Марины. Не о Марине он старался, а хотел услужить любезному его сердцу царю Дмитрию, хотя бы уже и покойнику, в память о ласке, что имел от него. Чутье ему, однако, подсказывало, что прикасается он к делу опасному, к государеву делу, да не очень-то он берегся, потеряв и дом, и близких, не зная найдет ли их когда-нибудь в оставшейся жизни.

Егорка выбрал час, когда ему назначили в урок подправить баню для латинского монаха. Мимо проходили монах и его косоглазый послушник. Егорка оглянулся. Поблизости ни души. Извлек изрядно помятый свиток с грамотой царицы и уронил его под ноги монаху, а сам отступил в сторонку. Косоглазый живо поднял свиток и передал монаху. Монах спрятал его под рясу. И монах и косоглазый то ж, как и Егорка оглянулись по сторонам.

Весточка для Николая Мело оказалась полной надежд. Марина не жаловалась на судьбу, а сообщала, что царь Дмитрий жив, что не в его характере долго скрываться, что он собирает болшое войско и скоро двинет его на Москву. Просила монаха поискать пересылку к царю Дмитрию, как только он объявится. Подпись под письмом: « Царица Московская и всея Руси — Марина».

Слух о том, что царь Дмитрий жив доходил до Николая Мело и ранее. Сложилась у него дружба со старцем Иринархом. К Иринарху шли за утешением из окрестных и северных городов, приносили на его рассуждение свое горе и свои радости, шли за советом, шли благословиться. В тихой беседе он расспрашивал приходящих и о мирских делах. По рассказам бывалых людей Иринарх воссоздавал происходящее на русской земле. Когда объявился на престоле царь Дмитрий, уверовал, что он и есть углицкий царевич, и от своей веры не отступал, а грамоты, изменой взошедшего на престол Шуйского, считал ложью.

Архимандрит монастыря, не зная, как ему обходиться с монахом папистской веры, поручил его заботам Иринарха. С гишпанским монахом никто слова сказать не умел. Иринарх знал латынь. Он один и мог объясняться с Николаем Мело. Николай Мело и Иринарх любили говорить о вере. Оба были терпимы, разница исповеданий не приводила к яростным спорам, оба признавали, что божественная истина превыше людских исканий и сомнений. Оба сошлись на том, что царь Дмитрий явился светочем для Московии и мог привести к братскому единению польский и русский народы, во имя обережения христианства от ислама.

Письмо Марины взволновало Иринарха. Николай Мело спросил у него:

— Может ли быть, что убили кого-то другого, а царь Дмитрий спасся? Или, быть может, в это хотят верить из ненависти к нынешнему царю?

— Могу ответить лишь одно: если царь Дмитрий жив, он вернет себе трон. А жив ли он, как нам узнать, сидючи в нашей обители?

Николай Мело заметил:

— Странно у вас с царицей. Она венчана на царство, а ее заточили. У нас королева наследовала бы престол...

— То у вас! Мы не жили под царицами.

— Она ко мне взывает, мой долг смягчить ее заточение. Я хотел бы ей ответить.

Иринарх взялся помочь своему иноземному другу. Конечно же, переслать письмо решили с тем, кто его привез. Власть монаха в иных случаях превышала власть архимандрита. Отправить Егорку в Ярославль было во власти Иринарха, не объясняя архимандриту по какой нужде. Дело было опасным не для Иринарха, а для Егорки и Николая Мело. Иринарх напутствовал Егорку:

— Кому ты, Егор, служил, перевозя письмо царицы Марины? Царице?

Егорке не было нужды лукавить.

— Отслужил я царю Дмитрию за его ласку ко мне!

Егорка рассказал, как явился с челобитной о стругах в Москву, как встретился с царем на Варварке, а затем был принят им на Красном крыльце в Кремле.

Иринарх умел увидеть, когда человек говорит правду и не лукавит. Выслушав Егоркин рассказ, сказал:

— Отслужи же в память царя Дмитрия и еще службу. Быть может, и не в память. Сказывают, что жив он и скоро объявится. Отнеси грамоту к царице Марине в Ярославль.Егрка не отказался.

Подумал, не запрячь ли Ночку, но пожалел ее гнать в дальнюю и опасную дорогу, хотя и имел охранную грамоту от архимандрита.

В Ярославль он въехал в полдень. Лошадь поставил на постой на ярославское подворье монастыря и пошел к «Мнишковой избе», как называли дом, где располагались отец и дочь Мнишки. Побродил неподалеку от избы. Вышла за водой знакомая бабенка, сообразила опять попросить донести бадейку с водой. Грамотку за воротами выхватила из его рук и наказала придти утром к колодцу.

Мнишек вбежал в горницу к дочери и восторженно прошептал:

— Вот! Пришел ответ от Николая Мело! Как дивно! В тот час, когда мы с тобой молили Превятую Деву о помощи! Это чудо! Это знамение свыше! Я не верил, что русский мужик передаст письмо, что мы писали монаху. Верь, дочь моя, что в нашей судьбе наступают перемены.

Он принялся читать, впадая в восторг после каждой прочитанной строчки.

— Ты только послушай, что пишет просвещенный человек! Он подтверждает,что никто не может отвергнуть твое право на московский престол. Это каноническое право, ибо ты венчана на царство.

— Об этом праве я и без его подсказки знаю.

— Важно, чтобы этом и другие знали. Николай Мело влиятельный человек у папского престола.

— Он в таком же заточении, как и мы...

— Не прочно и не вечно это заточение, иначе твое письмо до него не дошло бы, и ты не получила бы ответа. Николай Мело удивительный человек. Где только он не побывал. Мексика! Дикие острова в океане. Индия, Персия. Ныне он доверенное лицо персидского шаха.

И уже совсем Мнишек пришел в восторг, когда вычитал, что царь Дмитрий,по мнению Николая Мело, жив и его войска осаждают Москву.

— А нам тут говорили, что взбунтовалась чернь.

— Но никто не сказал нам, отец, что во главе этого войска стоит царь Дмитрий.

— Дмитрий умен и хитер, стало быть, не настал час его появления. Он и орден Иисуса Христа поднимают большие силы, а это скоро не делается.

— Надо, чтобы и король Смигизмунд простил обиды, что ему нанес наш Дмитрий.

— Царю простится!

— Царю? — выразила Марина притворное удивление. — Со мной, отец, не надо лукавить.

— В чем лукавство?

— Не будешь же ты уверять меня, что наш Дмитрий действительно царский сын?

— Об этом многие ныне говорят, а я не желаю слушать. Генерал ордена Клавдио Аквавива указал мне на него, как на царского сына.

— Наш Дмитрий со мной не лукавил. Мне он сказал, что кровь у него красная, как и у царских детей. Он не царский сын, он правда расстрига, имеет свое имя, и тебе оно известно. Пусть он избавился от убийц, захочет ли король вновь покровительствовать ему?

— Воистину рассудила, как премудрая царица Савская! Нам добраться бы до Самбора, а не погибать в этом Богом забытом городе.

— Самбор... Я уже не вернусь туда. Я — царица Московская, на царство венчаная, ею и останусь. Прочти еще раз последние строки письма монаха.

Мнишек недоуменно пожал плечами и прочитал:

— «Благословляю царицу Московскую на великое терпение и подвиг во имя Христовой веры и нашей матери Апостольской церкви».

— Вот мой долг, и я его исполню, жив ли наш Дмитрий или не жив. Я — царица, венчанная на царство перед Богом, и только Бог властен в моей судьбе!

Царь Василий Шуйский праздновал изгнание Ивашки Болотникова из Коломенского. Гудели над Москвой колокола. В церквях возносили благодарственные молебны за явление Божьей благодати на царя. Из Москвы скакали вестовщики с царскими грамотами повелевающими благодарить царя Василия Ивановича Шуйского за спасение от воров.

— Грамотами хочешь одолеть крамолу? — язвила Шуйскому в глаза его невестка Екатерина.

Шуйский отвечал невестке поучением:

— Саблю отведет сабля, от копья оборонит щит, стрела от доспеха отскочит, слово сквозь стены пройдет, до души пронзит, от греха отведет.

— Или введет во грех!

— А это по слову: от греховного — грех, от заповедного — осиянная благодать.

Лукавил Шуйский. Не на слова возлагал он надежду, грамотами спешил себя возвеличить, чтобы ни дня не проходило без поминания его имени, чтобы у всех оно было на слуху. Не любят, так привыкнут, а, привыкнув — смирятся, смирившись — полюбят.

Пока Иван Шуйский собирал дворянское ополчение, уряжал его в поход, Иван Болотников успел подготовить Калугу, чтобы отбиться от приступа и в осаде пересидеть. Потерял он казаков под Коломенском, но обрел гультящих с Северы и с украин вдесятеро. В поле в бою им с казаками не сравняться, а вот землю рыть и остроги ставить, в осаде отбиваться они крепче казаков.

Земляной вал вокруг города рос на глазах. Облитый водой превращался он в крепостную стену, прочнее, чем из накатанных бревен. По казачьему обычаю рыли в земляном валу норы, пробивали из нор стрельницы для пищалей. За валом ставили деревянные стены. Рубили в лапу две стены, а между стен сыпали землю и опять же поливали ее водой, чтобы лед схватил ее прочнее. Отступая, Болотников потерял пушки, но восполнил их потерю в Серпухове и в Коломне.