Гуль (СИ) - Кочеровский Артем

— Мы зовет их Каблы. Они выслеживают себе подобных и убивают. Человеческое мясо может утолить их голод, но что-то в них работает иначе. Они перестали чувствовать прелесть нашего дара, вкушая мясо, и могут наслаждаться только железами. Гуль тебя подери, это как если бы они всю жизнь ели в шикарных ресторанах, а в один день их посадили на пшенку без масла. Живот кашей забьешь, а вот едой не насладишься.

— Интересно, — сказал я. — Как с наркотиками, значит? Вроде, организм вырабатывает дофамин — гормон, отвечающий за передачу сигналов между нервными клетками мозга. Одни люди способны противиться постоянной тяге увеличения дофамина, а другие…

— В эти дебри я бы лучше не лез, — перебил меня Мохнатый. — Да и тебе не советую. Сравнивать человека и гуля — это… Ты хоть представляешь, что творится в твоём теле?

Я помотал головой.

— Конкретно в твоём ещё не так сильно. Ведь ты ещё зародыш, но гули… Если вдруг ты попадешь в больницу, не советую тебе делать какие-нибудь снимки или ложиться на МРТ. У врачей после увиденного появится очень много вопросов, а тебя запрут в клетке для исследований. Организм гуля перестраивается, становится другим. Гормоны-хермоны! У нас ведь и внутренних органов как таковых нету. Они остаются, но вряд ли выполняют свои функции. Мы меняемся на клеточном уровне. Каждая клетка становится автономной ячейкой тебя. Каждая клетка имеет силу, способность к восстановлению. Каждая клетка может питаться, чувствовать голод и так далее. Гуль разберешь, как это всё объяснить, но мне так рассказывал Бидон. В общем, сравнивать себя с людьми — не советую. От тебя ещё кое-что осталось, но ненадолго. Вкусишь мясо и окончательно изменишься. Твоё тело, само по себе, от макушки до кончиков пальцев будет твоими внутренними органами, артериями, венами и прочей херотой, необходимой для жизни людей.

Мохнатый рассказал мне достаточно. Местами даже больше, чем я мог переварить. Но остался ещё один вопрос. Я долго мялся, боялся его задавать, но всё же спросил. Мохнатый ухмыльнулся и долго мотал головой:

— А ты не перестаёшь меня удивлять, Тимофей.

… … …

Дома я сидел за кухонным столом и старался притупить голод. Раньше мне это удавалось. Я обманывал себя. Говорил, что боль в животе, слюни и эти дурацкие мысли — ни что иное, как выдумки моего мозга. Теперь, услышав о том, как изменяется тело гуля и мозг, принять это было сложнее. К сводящему с ума голоду прибавилась слабость. С каждым днём моё тело становилось всё тяжелее. Я быстрее уставал, хуже соображал. У меня не было ни одной причины думать, что Мохнатый мне врал. Через неделю я сорвусь. Моё тело, вне зависимости от моих человеческих желаний и убеждений, подготавливало меня к этому. Я стал забывать имена. Причем, с памятью всё было хорошо. Провалы в памяти касались людей. Я забывал имена и фамилии знакомых, соседей, дальних родственников. С большим трудом мог вспомнить истории, которые нас связывали. Тело очищало память, чтобы я легче решился на убийство. Затирало человеческие воспоминания, желая сделать меня бесчувственным. Я это понимал и обливался холодным потом. А ещё были сны. Теперь я видел их каждый раз, стоило лишь закрыть глаза. Там я был гулем. И там я ел. Много, сытно, самое вкусное, самое свежее мясо. Просыпался и расстраивался, как расстраивался, когда прерывался хороший сон. Мне требовалось время, чтобы переключить себя и объяснить, что нехер тут расстраиваться. Я не собираюсь есть человеческую плоть! Обычно спустя время я расстраивался ещё сильнее, понимая, что рано или поздно я не смогу убедить самого себя… Если меня не толкнёт на это голод, то рано или поздно меня толкнёт на это четкое осознание того, что я всё делаю правильно. Я терял себя самого. Забывал себя, становился другим.

Но шанс ещё оставался. Мохнатый ответил неоднозначно, но дал понять, что это может сработать. Он не слышал, чтобы зародыши хоть раз ели железы. Он скривился и надолго замолчал, потому что толком и представить подобного не мог. Но он понял ход моих мыслей и посмеялся:

— Может, что-то у тебя и получится…

Глава 9. Признать виновным!

На самом деле фраза Мохнатого: «Может, что-то у тебя и получится…» звучала чуть иначе. А точнее у неё было продолжение:

— Может, что-то у тебя и получится, но скорее всего, гуль придушит тебя, проделает несколько сквозных дырок в животе, оторвёт голову, а конечности раскидает по округе. Зародыш не в состоянии тягаться с полноценным гулем.

Прозвучало довольно убедительно. И я бы обязательно прислушался, если бы у меня был выбор. В конечном счете в этой фразе, пускай Мохнатый этого и не знал, уже крылась ошибка. Зародыш был в состоянии потягаться с гулем. Может быть, не слишком сильным, неопытным и пугливым, да ещё с использованием не самого честного приёма, но один раз уже получилось. Если бы Москвина тогда не остановилась, то кто знает, чем бы всё это закончилось…

Да и в целом я смотрел на баланс сил иначе. Да, гули априори сильнее зародышей. Они быстрее регенерируют, сильнее бьют, а ещё могут погружаться в состояние бешенства, при котором их глаза светятся красным. Всё это чертовски неприятно. Но я посчитал, что разница сил складывается в основном в мощности. Во всяком случае я хотел так думать. Хрупкая и стеснительная Москвина была сильнее меня. Вспомнить хотя бы, как она прижала меня к стулу. Мне не хватило сил, чтобы сдвинуться даже на сантиметр. Но ведь я прекрасно помнил, чем закончилась эта драка. Я вышел оттуда победителем благодаря реакции и скорости мышления. Чего-чего, а этого у меня было не отнять. Когда дело касалось решения быстрых мозговых задач, я всегда схватывал на лету. Владимир Матвеевич часто отправлял меня обратно на своё место, предлагая ещё подумать, потому как задача была решена неверно. Но я настаивал посмотреть внимательнее, и потом он долго удивлялся моему необычному подходу к решению. Тоже самое касалось и реакции. Худоба, малый вес, плюс природная прыть. Девять из десяти падающих телефонов я ловил, до того, как они касались пола. В борьбе на руку Москвина бы меня выиграла. Не просто выиграла, а сломала бы кость в четырёх местах и расплющила кисть. Но я был умнее и не предоставил ей возможности драться лоб в лоб. За эту тонкую грань я и держался. Гуль сильный. Он может выбить металлическую дверь, взмахом руки поломать самую крепкую мебель, пнуть и наградить множественными внутренними кровотечениями. Зародыш… Зародыш слабее… Но слабее не в десять раз. А если разница в силе не столь велика, то её могут покрыть мои сильные стороны. Речь идет не про альгулей — существ, обучившихся менять форму, а обычных гулей. Обычных… сильных… кровожадных… сметающих всё на своём пути ради мяса… готовых сожрать твои мозги… ублюдков, незнающих жалости…

Время шло даже не на дни — на часы. Я чувствовал, что голод захватывает надо мной контроль, и потому я действовал быстро. Два дня я потратил на то, чтобы найти его. Ещё два дня я проводил подготовительную работу, а на шестой позвонил из таксофона:

— Павел Леонидович?

— Да, — ответил мужчина деловым голосом.

— Здравствуйте…. Я…, — я шморгнул носом. — Я хотел бы воспользоваться вашими услугами.

— Позвоните моей секретарше, я сейчас занят и…

— Не думаю, что об этом должен знать кто-то ещё.

— Вот как? — в голосе появились заинтересованные нотки.

— Вы не могли бы найти время и встретиться со мной, Павел Леонидович?

… … …

Павел Леонидович Горшков статный мужчина сорока двух лет шел по коридору офиса со стеклянными стенами. На нём был приталенный коричневый пиджак, в цвет ему — брюки и начищенные до блеска туфли с длинным носом. Павел Леонидович шел медленно, будто каждым своим шагов пробовал твёрдость напольного покрытия. При этом он бросал недобрые взгляды в кабинеты. Сотрудники при его приближении поправлялись в креслах, кто-то замирал в дебильной позе, кто-то принимался долбить по клавиатуре или изображал разговор по телефону. ПЛ дошел до приёмной и остановился возле секретарши. Тридцатилетняя цыпа с накаченными губами в полупрозрачной блузке ласково ему улыбнулась, а затем вдруг изобразила извинение и прижала трубку к левой сиське: