Странствия Лагардера - Поль Феваль

– Монсеньор регент, – ответил первый.

– Мадам герцогиня Неверская, – сказал второй. И оба добавили в один голос:

– Нам поручено нагнать шевалье Анри де Лагардера.

– Это я!

Гонцы, почтительно склонившись, передали ему два посла­ния.

Ко второму был приложен кошель с вышитым на нем гер­бом матери Авроры. Кошель этот был набит золотом.

Лагардер быстро пробежал письма.

– А теперь простимся! – произнес он. – Я получил все, что нужно для победы.

Фловиль обнял его, и они поцеловались… Слезы брызнули из глаз мадам Льебо, но Анри смахнул их быстрым поцелуем. Это был все тот же красавец Лагардер, прекрасный и бесстрашный рыцарь.

А полицейский прево по-прежнему сидел, забившись в кресло и не смея поднять взора. Впрочем, никто не обращал на него внимания.

Через несколько секунд Лагардер уже был в седле. Подняв на дыбы коня, он крикнул своим верным спутникам:

– Вперед! За Аврору и – смерть презренному Гонзага!

Те, кто видел троих людей, вихрем промчавшихся по доро­ге к Орлеану, наверняка подумали, что ветер решил принять человеческое обличье.

По зрелом размышлении шевалье перестал терзаться из-за того, что ему пришлось задержаться в Шартре. В конце кон­цов это было необходимо; несмотря на всю свою доблесть и безграничную уверенность в торжестве над Филиппом Мантуанским, он понимал, что без паспорта и без денег – а следо­вательно, не имея возможности менять лошадей – ему было бы гораздо труднее достичь цели.

Однако враги, несомненно, воспользовались предоставлен­ной им возможностью сполна. Пробыв в Шартре бесконечно долгие полдня, он потерял их из виду, и это раздражало его больше всего. К тому же Гонзага мог расставить новые ловуш­ки, ибо располагал временем, далеко оторвавшись от преследо­вателей.

Предчувствие не обманывало Лагардера.

Когда поздним вечером он подъезжал к Орлеану, город уже спал; однако на крепостных стенах стояли двойные карау­лы, а у крепостных ворот их поджидал отряд солдат.

Это обещало повторить во всех деталях приключение, пере­житое в Шартре.

На лице Лагардера появилась сардоническая усмешка.

– Не узнаю принца Гонзага! – сказал он самому себе. – Неужели ему неизвестно, что лиса никогда не попадается дваж­ды в одну и ту же западню?

Шевалье находился в весьма дурном расположении духа, и в такую минуту перечить ему было опасно: он намеревался раз­метать не только эту жалкую кучку людей, но и сами стены города, если потребуется.

В этом пришлось убедиться первому же, кто встал на его пути. Вместо того чтобы назвать свое имя и титул по требова­нию унтер-офицера, Анри всадил шпоры в бока лошади, послав ее вперед, и непрошеный собеседник кубарем покатился в грязь.

– Следуйте за мной, – приказал шевалье своим спутни­кам, поворачиваясь в седле, – и не обращайте внимания на этих вояк.

Взбешенный унтер-офицер, вскочив на ноги, ухватил за по­вод коня, который так невежливо с ним обошелся, но тут же с криком отдернул руку: Лагардер хлестнул его шпагой, словно кнутом.

Стена штыков мгновенно выросла перед тремя друзьями.

Анри нахмурил брови.

– Назад! – грозно крикнул он.

Солдаты, устрашенные этим властным голосом, попятились, а некоторые даже опустили свои мушкеты. В эту минуту поя­вился запыхавшийся офицер.

Это вы командуете здешним караулом? – спросил ше­валье.

– Да, я.

– В таком случае извольте пропустить меня… и не меш­кая… приказ регента!

– Я ничего об этом не знаю, – ответил офицер, – и мой приказ вам – немедленно спешиться!

Дело происходило у городских ворот. Висевший на крюке фонарь отбрасывал круг слабого света.

Лагардер, достав из-за пазухи пергаментный свиток, раз­вернул его и сунул под нос офицеру, не выпуская, однако, из рук.

– Читайте! – сказал он.

Едва взглянув на бумагу, офицер почтительно склонился, умоляя простить его за невольную дерзость. Ибо в самом низу официального паспорта была сделана приписка – рукой чело­века, перед которым обязан был обнажать голову любой фран­цуз. Она гласила:

«Повелеваем шевалье де Лагардеру отыскать Филиппа Поликсена Мантуанского, принца Гонзага, в какой бы час­ти королевства тот ни находился, с разрешением убить в честном бою означенного принца. Такова воля короля, ко­торой никто воспротивиться да не смеет.

Филипп Орлеанский, Регент».

Текст был скреплен королевской печатью и заверен подписью Марка-Рене д'Аржансона, начальника королевской полиции.

– Когда принц Гонзага выехал из Орлеана? – спросил Анри, сворачивая свиток.

– Ровно в полдень, по Турской дороге… Он, впрочем, пробыл здесь не больше часа: ровно столько, сколько надо, чтобы перекусить и сменить лошадей.

– Свежие лошади и мне нужны… Где я могу их взять?

– В такое время это нелегко… но у вас имеется волшеб­ный талисман, перед которым откроются все двери. Я провожу вас.

Капитан, ставший необыкновенно предупредительным и лю­безным, сдержал слово. Через несколько минут трое путешест­венников пересели на отдохнувших лошадей.

– Дьявольщина, лысенький мой! – сказал Кокардас бра­ту Амаблю. – Хорошо, что в Шартре нам удалось попиро­вать… Больше не придется! Боюсь, теперь мы не будем ни есть, ни спать.

Паспуаль лишь с грустью кивнул. Он страдал, В этой бес­конечной скачке ему пришлось изрядно растрясти свой жирок, а впереди его ожидали еще более тяжкие испытания. Между тем он искренне полагал, что женские сердца покоряются толь­ко дородному мужчине.

После Орлеана все дни стали походить один на другой. Троица на одном дыхании промчалась мимо Блуа, Тура, Шательро, оставив за спиной многие десятки лье. В Пуатье преследователи все-таки задержались на одну ночь, ибо если Лагардер не ведал усталости, то о спутниках его этого нельзя было сказать: Кокардас с Паспуалем уже просто валились с седла.

Всюду Анри находил следы похитителей, одновременно убеждаясь, что отстает от них все больше. Было от чего прий­ти в отчаяние! Если бы он мог хотя бы издали увидеть Авро­ру, как это случилось у стен Шартра!

Правда, до испанской границы было еще далеко. В конце концов Гонзага тоже не был застрахован от неожиданностей: его отряд мог попасть в какую-нибудь переделку… у кареты могла сломаться ось… Да мало ли что еще поджидает путников в долгой и опасной дороге?

Но, несмотря на эти утешительные рассуждения, Лагардер был мрачен и почти не раскрывал рта.

Впрочем, даже Кокардас потерял свою говорливость; ему достаточно было взглянуть на Маленького Парижанина, чтобы забыть обо всех шутках и божбах… Чего уж там! Порой гасконец забывал даже о вине.