Арктический экзамен - Н. Денисов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже нетрудно предположить, как бухнутся на матрацы в горнице Володя с Акрамом, не помечтав положенного часа, убойно заснут. И даже Лохмач, напрочь забраковав ночной поход в Еланку, помотавшись маятником по дому, тоже как-нибудь успокоится. Разве Никифор не усидит, отправится к Соломатиным, да и то ненадолго. И только Витька, замыслив сегодня встретить Галину, когда она пойдет с вечерней дойки, засидится у стылого окошка, да припоздает из бани Шурка — конюх, бормоча свои недовольства.
Но еще не все произошло, и нам рано заходить в какой-нибудь из нефедовских домов да слушать, о чем говорят хозяева. А говорят сегодня бог весть о чем! Или уж совсем немыслимое взрослым людям — подкрадываться к мерцающим банным окошечкам и на манер деревенских мальчишек подглядывать, как парится женская половина деревеньки. Не стоит и этого делать, потому что ничего хорошего там не высмотреть. Не стоит и потому, что, выйдя из переулка на улицу, Лохмач загорланил:
— Приехали-и!
Тут к розвальням, что приостановились напротив Ерохиных, кинулась Галина, повиснув на тулупе спрыгнувшего с воза Анатолия.
Чемакин уже Егреньку распрягал. Послушный конь похрапывал, стриг ушами, клонил шею, когда снимали хомут, всем своим нетерпением понимая, что прибыл на место.
— Добрались? — коротко спросил Никифор, здороваясь.
— Все в порядке, — бодро ответил Чемакин.
— Да ты отдыхай, Пантелеич, — ребятишки управятся.
«Ребятишки», приотставшие на улице, с возгласами входили в ограду. И вскоре, окружив семилинейную лампу, набросились на письма. Бригадир привез целую пачку.
А в эти самые минуты начиналось другое событие, которое не на день станет предметом разговоров коренных нефедовских жителей, событие, которое не могло остаться незамеченным даже в это вечернее время, когда немногочисленная собачья стая, подравшись за ондатровые тушки, что выбросил в огород Игнаха Яремин, сыто разбрелась по сеновалам, прислушиваясь к шороху падающих звезд и тоскливому подвыванию ветра в дальних чащобах.
* * *В эти минуты в деревеньку въезжал высокий грузовик — вездеход. В кабине машины сидели Валентин и Юрий Саломатины. Вездеход выплеснул из выхлопной ошметья непрогоревшей солярки, тяжело остановился.
— Вот и дом родной, — сказал Юрий, хлопая дверкой кабины и почерпнув в городские ботинки прожигающего тонкие носки снега. В доме замелькали тени, и на крыльцо выбежала Нюра, бросилась обнимать сыновей.
— Неужто в самом деле приехали, — и не удержала слез.
— Ну что ты, мать! Что ты! — приобнял ее Валентин и, передав Юрию, заторопился обратно к машине. Надо было слить из радиатора воду.
Афанасий поздоровался с сыновьями сдержанно, за руку. Поздоровались за руку с рыбаками, что отпыхивались после бани на скамейке. Не было только Чемакина: сразу же с дороги проводили париться.
Юрий как-то быстро оказался на печи, ободряемый возгласами:
— Грейся, грейся… Ишь в каких чибриках приехал! В пимах бы, да с хорошей портянкой, как туз бубей в кабине посиживал… Айда-ка в баню!
Юрий молча улыбался, отодвинув печную занавеску, наблюдал, как хозяйничает уже Валентин, опрастывая дорожную сумку от свертков, кульков, как выстанавливает на стол бутылки с водкой, по-свойски перебрасываясь шутками с рыбаками. От бани отказался и он, сославшись, что мылся накануне в своей ванной.
— Ишь каких я молодцов вырастила! — вышла из кути Нюра, ставя на стол сковородки с жареным, нарезая крупными ломтями хлеб.
— Хорошие ребята, — подтвердил башлык Николай Антонович.
— А тот у меня на печи — Гоголь, — иронически добавил Афанасий. — Ну как, Гоголь, согрелся? Слазь-ка к столу, ушишки свежей похлебаем!
Афанасий рад приезду сыновей. В эти минуты он, кажется, совсем позабыл, что приехали они не просто навестить, как раньше, что уж непременно завтра надо окончательно решиться, как быть с хозяйством, с коровой, с курицами, с Шариком, который недавно вился у ног, когда Афанасий вынес ему остуженной похлебки.
Застолье получилось большим, не хватало сидений, приспособили плаху с полатей. После первой мужчины дружно заработали ложками, и Нюра залюбовалась, вспомнила, как в давнюю пору вот так же весело, артельно ужинали на сенокосном стане. Вспомнила ту пору, когда Нефедовка была другой, многолюдной, когда Митрий, жених Матрены, уводил за гармонью деревенскую молодежь, чтоб, наплясавшись, напевшись до первых петухов, опять ломать дружную колхозную работу.
— Эхе-хе! — в ответ светлым мыслям Нюры вздохнул Афанасий. — Подливай в тарелки, мать! Мужики за столом, гвардейцы! — продолжил бодрей, как бы гордясь, что вот он хозяин дома, привечает такое большое застолье. Но Нюра знала, что скоро Афанасий начнет быстро хмелеть, произносить тосты за «гвардейцев», которых не сломит ни один вражина на земле.
Сыновья относились к этим тостам по-разному. Валентин, бывало, и раньше снисходительно улыбался, пытаясь отобрать рюмку, уложить отца спать. Юрий весь напружинивался, ждал, когда отец заглушит боль песней, — она, эта песня, стояла комком в горле, и Юрий ждал, когда он запоет свою песню, вслушивался в хмельные речи отца, понимая их не так, как старший брат.
Выпили еще. За столом сделалось шумно, кто-то закурил. Вошел с хвостом пара Чемакин, его тут же усадили за стол под руки, как ни отказывался, налили в граненый стакан штрафную.
— Валька, Юрка, молодцы мои! — Афанасий уже захмелел. — Видите! А? У меня хороший народ живет. Я с добрым народом дружбу имею. Гвардейцы! Да мы с таким народом горы перевернем! Как, Николай Антонович?
Опять загудели. Башлык покивал головой, что означало, видимо: «Перевернем, как же!» Но Афанасий не дождался, когда поддержат вслух:
— Маленько неладно вышло с неводом… Да только вы, ребята, не думайте, найдем пакостников…
— Нет, ты подожди, Афанасий Иванович, конечно, найдем, — проговорил Чемакин. — Но и сами промашку дали. Хорошо, с ружьями на нас не двинулись. Собрались бы ваши старички в пристяжку с еланскими механизаторами и дали бы нам шороху… Уж потом дошло — не ладно черпаем рыбу из Белого. Сколько в округе озер, надо туда пробираться. Хлопотно, а надо… Ты, Афанасий, по доброте помалкиваешь, а ведь и сам так дело понимаешь. А те живо решили: попластали невод, и следы замело. Помаялись мы с Анатолием…
— Хороший ты мужик, Пантелеевич! — уронил голову Афанасий. — На фронте не был?
— Не успел.
— Ну да все равно… Мать, а ты тоже выпей с нами, Валентин, плесни матери немного.
— Куды! — замахала руками Нюра. — Ты же знаешь, нельзя мне.
Юрий выпивал со всеми, не отставал. Захмелел. Его пока не тревожили, не приставали с разговорами, и он был рад, хотя моторист нацеливался подсесть поближе. Но собеседники уже распределились, так что на каждом углу стола шел свой разговор. Валентин придвинулся к матери. И Нюра, поджав губы, задумчиво слушала, кивала. Чемакин наклонился к Николаю Антоновичу, говорили о своем.
— Нет, нет, — запротестовал Афанасий, — давайте споем. Юрка, подхватывай!
Дул холодный порывистый ветер,И во фляжке застыла вода,Нашу встречу и тот зимний вечерНе забыть, ни за что, никогда.
Все притихли, и Афанасий, тряхнув жидкими волосами, повторил высоко, надрывно:
Нашу встречу и тот зимний вечерНе забыть, ни за что, никогда.
Потом опять повел ровно мелодию полузабытой фронтовой песни:
Был я ранен, и капляза каплейКровь горячая стыла в снегу.Наши близко, но силы иссякли,И не страшен я больше врагу.Не сдавайся ты смертушке лютой.Докажи, что ты парень — герой!Медсестра, дорогая Анюта,Подползла, прошептала: «Живой!»
На этом куплете Афанасий всегда ронял слезу. Нюра произносила: «Ну вот опять…» И трогала мужа за плечо: «Афоня!..»
— Ну вот опять! — вздохнула Нюра. И у Юрия сдавило в груди, он потянулся за куревом, но, не справясь с чувствами, накинув пальто, выбежал на улицу.
А в избу уже набивалось народу. Пришел, стуча тросточкой, Лаврен Михалев на пару с Ишахой Яреминым. Не усидел дома Никифор. За ним увязался Лохмач. В бутылках кончалось, и Нюра сходила за самогоном к Матрене.
— Правильно, мать, — одобрил Афанасий и затянул:
Последний нынешний денечекГуляет…
— Хватит уж, — одернула Нюра.
Афанасия скоро увели в горницу, разули, положили поверх одеяла на кровать. Он требовал, чтоб сходили за командиром батальона Батраковым, но тут же заснул.
— Много ли надо? — как бы оправдываясь, сказала Нюра, выставляя дополнительную посуду.
Застолье наладилось снова. От самогонки отказался только башлык Николай Антонович, тяжело полез на полати, забросив туда снятый с вешалки полушубок.