Мэр Кестербриджа - Томас Гарди

«Да, странно, странно, что меня так влечет к этому юноше! — подумал он. — Должно быть, оттого, что я совсем одинок. Я готов отдать ему третью часть в деле, только бы он остался!»

Глава IX

Когда Элизабет-Джейн утром открыла окно, на нее пахнуло благоуханным воздухом, и она почувствовала дыхание близкой осени почти так же ясно, как если бы находилась не в городе, а в самой глухой деревушке. Кестербридж был своего рода продолжением окружающей его сельской местности, а не ее противоположностью— в том смысле, в каком обычно город противопоставляется деревне. Пчелы и бабочки, перелетая с пшеничных полей, окаймлявших его с одной стороны, на луга, примыкавшие к другой, летели не вокруг города, а прямо над Главной улицей, видимо не подозревая, что пересекают чуждые им широты. Осенью легкие, как воздух, пушистые шарики семян чертополоха плыли над этой улицей, садились на фасады лавок и падали в канавы, а бесчисленные рыжие и желтые листья скользили по мостовой и проникали под двери домов в передние, нерешительно шурша по полу, словно юбки робких посетительниц.

Заслышав голоса — один из них звучал совсем близко, — девушка немного отодвинулась и, притаившись за оконными занавесками, стала смотреть на улицу. Мистер Хенчард — сегодня он был одет уже не так, как одеваются важные персоны, а как преуспевающие дельцы — остановился посреди улицы, а шотландец высунулся из окна, соседнего с окном Элизабет. Очевидно, Хенчард заметил своего вчерашнего знакомца, уже миновав гостиницу. Он сделал несколько шагов назад, а Доналд Фарфрэ шире распахнул окно.

— Скоро в путь? — спросил Хенчард, глядя вверх.

— Да… как раз собираюсь выходить, сэр, — ответил Доналд. — Хочу пройтись… карета нагонит меня.

— В какую сторону пойдете?

— Туда же, куда шли вы.

— Так пойдемте вместе до окраины города.

— Подождите минутку, — ответил шотландец.

Спустя несколько минут он вышел с дорожной сумкой в руке. Хенчард посмотрел на сумку, как на врага. Очевидно, молодой человек действительно решил уехать.

— Ах, дружок, будь вы человеком разумным, вы бы остались у меня, — сказал Хенчард.

— Да, да… пожалуй, это было бы разумнее, — согласился Доналд, пристально всматриваясь в самые дальние дома. — Сказать вам правду, я и сам еще не знаю, что буду делать.

Они отошли от гостиницы, и Элизабет-Джейн больше не слышала их слов. Но она видела, что они продолжают разговаривать, и Хенчард, поворачиваясь к собеседнику, иногда подчеркивает жестом какую-нибудь фразу. Так они миновали гостиницу «Королевский герб», торговые ряды и кладбищенскую ограду, дошли до конца длинной улицы — теперь они казались маленькими, как два пшеничных зерна, — потом вдруг свернули вправо, на Бристольскую дорогу, и скрылись из виду.

«Он хороший человек… и вот… ушел, — подумала девушка. — Он ведь и внимания на меня не обратил, так с какой же стати было ему прощаться со мной».

Эта простая мысль, немного обидная, пришла ей в голову на основании одного незначительного факта: спустившись на улицу, шотландец случайно взглянул вверх, увидел девушку и отвернулся, не кивнув ей, не улыбнувшись, не сказав ни слова.

— Вы все думаете, матушка, — проговорила Элизабет, отойдя от окна.

— Да, я думаю о том, как мистеру Хенчарду вдруг полюбился этот юноша. Он всегда был такой. Но если он тепло относится к совсем чужому человеку, может быть, он так же тепло отнесется и к своим родным?

В это время по улице проехали пять огромных возов сена высотой до второго этажа. Возы прибыли в город из деревни, и лошади, от которых шел пар, очевидно, везли их почти всю ночь. На дышлах всех повозок были прибиты дощечки, на которых белыми буквами значилось: «Хенчард. Оптовая торговля зерном и сеном». При виде этих возов жена Хенчарда яснее прежнего поняла, что она обязана кое-чем поступиться ради дочери.

За завтраком они говорили все о том же, и миссис Хенчард наконец решила, что, к добру или к худу, но надо послать к Хенчарду Элизабет-Джейн, которая сообщит ему, что его родственница Сьюзен, вдова моряка, находится здесь, в городе, а он пусть уж сам скажет, признаёт он ее или нет. К этому решению ее привели два обстоятельства. Люди говорили, что Хенчард — одинокий вдовец, а сам он сказал, что стыдится одного своего поступка. И то и другое давало повод для надежд.

— Если он скажет «нет», — наставляла она Элизабет-Джейн, которая стояла перед ней в капоре, готовая идти, — если он считает, что раз он достиг здесь такого высокого положения, то ему не подобает признать… позволить нам, как… как его дальним родственницам, прийти к нему, ты скажи: «В таком случае, сэр, мы не станем вам докучать; мы уйдем из Кестербриджа так же незаметно, как пришли сюда, и вернемся к себе домой…» Мне почти хочется, чтобы он отказал нам, ведь я не видела его столько лет, и мы… в таком дальнем родстве с ним!

— А если он скажет «да»? — спросила девушка, настроенная более оптимистично.

— Тогда попроси его написать мне записку и сказать, где и как он хочет встретиться с нами… или со мной, — осторожно ответила миссис Хенчард.

Элизабет-Джейн направилась к лестнице.

— И еще скажи ему, — продолжала мать, — что я вполне понимаю, что он мне ничем не обязан… я радуюсь его успехам и надеюсь, что он будет жить долго и счастливо… ну, иди!

Так, не очень охотно, почти против воли, послала к Хенчарду эта несчастная, все простившая женщина свою ничего не ведавшую дочь.

Это было в базарный день, около десяти часов утра; Элизабет-Джейн шла по Главной улице, не торопясь: ведь она считала себя просто бедной девушкой, посланной к богатому родственнику. Стояла теплая осенняя погода, и парадные двери почти всех жилых домов были распахнуты настежь, так как мирных горожан не тревожила мысль о том, что их зонтики могут украсть. За дверями виднелись длинные коридоры, похожие на туннели, а за ними — поросшие мхом сады, пестревшие яркими красками настурций, фуксий, красной герани, желтофиоли, жабрея, георгин, и этот костер цветов пылал на фоне серых каменных стен — остатков былого Кестербриджа, еще более древнего, чем тот старинный Кестербридж, что встречал прохожего на улице. Старомодные фасады домов, задние стены которых были еще старомоднее, непосредственно примыкали к тротуару, а на него, как бастионы, выдвигались окна-фонари, вынуждая спешащего прохожего проделывать через каждые несколько ярдов красивую танцевальную фигуру, именуемую «шассэ-дешассэ». Кроме того, прохожему волей-неволей приходилось проделывать и другие фигуры Терпсихоры, чтобы обойти ступени подъездов, железные скобы для чистки обуви, входы в погреба, контрфорсы церквей и углы домов, которые когда-то не мешали движению, а теперь покривились и покосились.

Не говоря уже об этих недвижимых препятствиях, которые столь выразительно свидетельствовали о том, как мало стесняли себя строители границами домовладений, тротуары и проезды были постоянно загромождены предметами, находящимися в движении. То были повозки, проезжавшие через Кестербридж по пути из Мелстока, Уэтербери, Хинтокса, Шертон-Аббаса, Кингсбира, Оверкомба и других городков и деревень. А возчиков съезжалось так много, что они, казалось, составляли целое племя; и они так резко отличались от прочих людей, словно были представителями особой расы. Повозки только что прибыли и стояли вплотную друг к другу по обеим сторонам улицы, в некоторых местах образуя стену между тротуаром и проездом. Кроме того, все владельцы лавок раскладывали половину товаров на козлах и ящиках, выставленных прямо на тротуар; причем они каждую неделю все расширяли свою выставку и, несмотря на увещевания двух дряхлых стариков-квартальных, выдвигались все дальше и дальше на проезд, так что экипажам приходилось проезжать извилистой вереницей по середине улицы, а их возницы имели полную возможность показать свое искусство в обращении с вожжами. Остается добавить, что на солнечной стороне улицы над тротуаром нависали тенты, устроенные так, чтобы сбивать с проезжих шляпы, которые слетали, словно от удара невидимых рук кранстоунского бесенка-пажа, воспетого романтической поэзией.

Лошадей, приведенных на продажу, привязывали в ряд к коновязи, и они, стоя передними ногами на тротуаре, а задними на мостовой, случалось, хватали зубами за плечи мальчиков, идущих в школу. А всеми уютными нишами в фасадах домов, скромно отступивших от границы улицы, завладевали продавцы свиней, превращая их в загоны для скота.

Мелкие землевладельцы, фермеры, продавцы молочных продуктов и горожане, прибывшие по делам на эти древние улицы, беседовали друг с другом не только при помощи членораздельной речи. В больших городах, если вы не слышите слов собеседника, вы не поймете, что он хочет сказать. Здесь же и лицо, и руки, и шляпа, и палка, и все тело говорили наравне с языком. Если кестербриджский торговец хотел выразить удовлетворение, он, подчеркивая свои слова, раздувал щеки, прищуривал глаза, откидывал назад плечи, — и люди, стоящие на другой стороне улицы, понимали его вполне. Когда же он удивлялся, то, даже если мимо него с грохотом проезжали все повозки и фургоны Хенчарда, вы догадывались, что он удивлен, так как видели его красное нёбо и округлившиеся, как мишень, глаза. Решительность выливалась у него в яростные атаки на покрывающий соседние стены мох, который он сбивал концом палки, меняя положение своей шляпы с горизонтального на менее горизонтальное; в минуты скуки все тело его обмякало, колени подгибались и вывертывались, словно между ними был вписан ромб, а руки будто сводило судорогой. Жульничество и мошенничество, видимо, были редким явлением на улицах этого честного города, и говорили даже, будто юристы в суде, защищая интересы своих клиентов, порой выдвигали веский довод в пользу противной стороны из чисто великодушных побуждений (хотя в действительности — по ошибке).