Юбка - Олег Нестеров

– Поместим их в какое-нибудь спокойное местечко, чтобы информация не расходилась, куда не надо, – Гитлер старался в деталях прорисовать операцию. – Для всех ты их пошлешь в Оберзальцбург, в свою уединенную мастерскую, конструировать какой-нибудь новый объект. Контакты с внешним миром исключим, переписку ограничим. Альберт, я хочу свести к минимуму число посвященных, поэтому прошу тебя помочь с технической организацией. Электрификация гитар, что еще там может понадобиться?

– Звукоусиление. Наверное, и звукозапись.

– Непременно. Если все получится, эти колдовские записи запустим в эфир на коротких волнах. Вот когда мир полюбит немецкий язык! – заходил по кабинету Гитлер. – Мы сделаем его самым модным языком для всего молодого населения земного шара! И молодежь со всего мира съедется в новую столицу рейха – GERMANIA. Мы сделаем всемирный музыкальный праздник, поставив перед сценой полмиллиона людей!

Лени все больше становилось не по себе, но она старалась держаться.

Гитлер продолжал:

– Тем не менее уже сейчас я должен привлечь к проекту доктора Геббельса. Это может стать козырной картой в работе его ведомства.

– Нет! – запротестовала Лени. – Прошу вас, мой фюрер, этот проект никак не должен находиться в его подчинении. Мы же с вами вчера говорили совсем о другом!

Гитлер встал, взял ее ладонь в свои руки и тихо сказал:

– Успокойтесь. Я даю вам слово, все будет хорошо. Может ли быть плохим человек, способный так искренне смеяться, как доктор? – И сам себе ответил: – Нет, тот, кто так смеется, не может быть плохим.

Лени показалось, что он до конца не верил в то, что говорил.

Они вышли из столовой прямо в сад, чтобы дойти до бюро. Министерские сады шли в глубине, вдоль всего правительственного квартала, до самой Паризерплац – это была большая охраняемая территория.

– Альберт, мне кажется, я делаю что-то не так.

– Успокойся, Лени, ты всегда все делаешь как надо. Увела у меня лучшую команду. У меня такой больше ведь не будет, точно знаю. Какая сила их вместе собрала, ума не приложу. Знаешь, всех своих сотрудников я могу сложить арифметически, так же сложится и их потенциал. У этой же четверки все происходит по другим законам. Как минимум, человеческий гений в четвертой степени. Но только когда они вместе. Им всегда нужно быть вместе. Если и в музыке у них все так же хорошо собирается, чувствую, своих орлов я больше в бюро не увижу. – Альберт улыбнулся. – Да, в общем-то, свою часть работы по проекту они уже почти сделали.

– А ты веришь Гитлеру? – задала прямой вопрос Лени.

– Лени, если б он имел хотя бы одного друга, то им был бы я.

– А как так получилось, что ты стал… «Хайль Шпеер»?

– Да случайно все. Студенты затащили меня на встречу нашего Высшего технического училища с Гитлером. Место было ужасное, дыра дырой, может быть, ты знаешь – Хазенхайде, там рабочие за кружкой пива зарплату отмечают. В центре села профессура, по бокам – студенты. И все. Синий костюм, ирония, полный достоинства юмор. Сила убеждения, магия голоса – не вполне при этом благозвучного. Колдовская простота, с которой он подходил к сложным проблемам, – все это завораживало. Ничего общего с тем, как его изображали на карикатурах, – крикливым и вздорным мужичком в коричневой униформе. Сами впечатления были даже более глубокие, чем речь. Меня так пробрало, что я сел в машину и погнал сквозь ночь куда глаза глядят. Мне просто было необходимо побыть в одиночестве. Очнулся в сосновом лесу на берегу Хафеля.

– Знакомая ситуация. Тебе было легче, ты хотя бы мужчина.

– Я вступил в партию, но скорее просто перешел к Гитлеру. Тем более что многие вещи, о которых он говорил, совпадали с художественно-философскими воззрениями моего профессора.

– Он что, разделял их доктрину?

– Вовсе нет. Он бы скорее удивился, если бы узнал, что по некоторым вопросам они с Гитлером совпадают.

– Например?

– Ну, профессор Тессенов был твердо уверен, что стиль выходит из народа, и вполне естественно, что человек любит свою родину. Истинная культура не должна быть интернациональной. Культуру рождает материнское лоно народа. Он так же ненавидел большой город в общепринятом понимании, считая его самой ужасной вещью на земле. Город, говорил он, это хроническое смешение старого и нового. Город – это борьба, и борьба беспощадная, в которой перемалывается самое лучшее.

– И что было дальше?

– Я вступил в НСАК.

– Господи, а это еще что?

– Национал-социалистский автомобильный корпус. Я сразу возглавил секцию по месту жительства, потому как только у меня была машина, причем не какая-нибудь, а родстер BMW, – Альберт улыбнулся. – Остальные ходили по окрестным виллам в Ванзее и высматривали себе авто, которые можно будет экспроприировать, когда начнется революция.

– Ну так почему же ты все-таки приближенный архитектор, а не начальник гаража в рейхсканцелярии?

– В окружной организации я познакомился с приятным парнем – Карлом Ханке, который ее возглавлял, и он, узнав о моей профессии, попросил оформить снятую под штаб виллу. Я постарался, как смог – алые стены в передней, радикально-желтая приемная. Ханке тоже не отставал, предложив обои от «Баухауза». Я его предупредил, что это «коммунистические» обои. На что он сказал фразу, которая мне запомнилась: «Мы отовсюду берем самое лучшее, от коммунистов тоже». Выискивать повсюду все, что сулит успех, – лучшего девиза для партии было не придумать.

– Этот тот Ханке, который сейчас статс-секретарь у доктора?

– Он самый, мы дружим и по сей день. В тридцать втором он опять позвонил, и это опять был счастливый случай, мы с женой уже отвезли на вокзал байдарки и готовились к поездке в Восточную Пруссию. На этот раз мне предложили перестроить здание окружной парторганизации, которую возглавлял доктор. Ханке тогда был уже его заместителем по оргвопросам.

– Вот, вспомнила. В той заметке, которую я вырезала из-за твоей фактурной головки, о чем-то таком как раз и писалось.

– Точно. А потом, когда Геббельс стал рейхсминистром пропаганды, он позвал меня заниматься перестройкой минпроповских помещений на Вильгельмплац, и там мне пришлось переделывать архитектуру Шинкеля под новый имперский стиль.

– Так это твоя работа? Я там недавно как раз в танцзале была. Красиво.

– Так вот, я увидел на столе у друга Ханке план ночной манифестации в Темпельхофе. Похоже было на декорации к стрелковому празднику. Я так ему и сказал. А он в ответ: если сумеешь – сделай лучше. Ну я и сделал. Обошелся малыми силами – в качестве основного объекта у меня было три длинных флага с десятиэтажный дом. Но нужное впечатление производило.

– И тебя заметил Гитлер?

– Не совсем так. Потом перестраивал министерскую квартиру доктору. Кстати, изначально, к большому его восторгу, стены украсили акварелями Нольде.

– Да не может быть! Для него ведь все это, как красная тряпка для быка.

– Лени, у него большая коллекция хорошей живописи. Он только никому ее не показывает.

– Вот бред. Но почему?

– Изначально в проми считали, что Нольде и Мунк – самые достойные представители национал-революционного искусства. Но Гитлер, увидев все это на стенах докторской квартиры, пришел в ярость, и произошла смена вех.

– Печально. И противно.

– А потом меня пригласили оформлять Цеппелинфельд для съезда партии в Нюрнберге.

– И вот тут-то мы с тобой и познакомились. Странно, я думала, что ты уже хорошо знал тогда Гитлера.

– Я познакомился с ним буквально накануне. Сделал на месте наброски, показал своего деревянного орла в тридцать метров, а там – ни да ни нет, никто ответственность на себя брать не хочет.

– Да, бардак был еще тот, – Лени покачала головой.

– Отправили в Мюнхен, в штаб-квартиру партии. Гесс меня увидел, замотал головой – по архитектурным вопросам все к Гитлеру. Я пришел к нему на квартиру, он сидит за круглым столом, скатерть в кружевах сдвинута, и пистолет свой чистит. Я молча положил перед ним свой план. Он, так же молча, его внимательно изучил, а потом кивнул – согласен. Вернулся в Нюрнберг, а там локти все кусают, если б знали, кто это будет утверждать, поехала бы целая делегация, тогда я бы просто постоял в его мюнхенской квартире в заднем ряду.

– И тут-то вы с фюрером и срослись корнями.

– Да нет, что ты. Он меня даже не запомнил. Когда пригласили из Мюнхена его любимого архитектора Трооста, чтобы переоборудовать квартиру рейхсканцлера, решили в помощь дать кого-нибудь, кто ориентировался бы в берлинских строительных фирмах и традициях. Вот и вспомнили про меня. Тогда-то я и стал часто видеть Гитлера, он приходил туда раз тридцать, чтобы держать на контроле все отделочные работы в своих будущих апартаментах.

– А там-то что было переделывать? – удивилась Лени.

– О, ты даже не представляешь, в каком все было виде. Сгнили не только потолочные балки, даже пол был в некоторых местах гнилой и трухлявый. Во всем здании рейхсканцлера – одна ванна, и то начала века. Гитлер постоянно язвил по этому поводу, дескать, его предшественники менялись раз в два-три года, поэтому никто и не хотел всерьез думать о будущем. Да и представительское помещение для рейхсканцлера не особо требовалось – Германия была страна-изгой, и мало кого интересовали визиты в Берлин на высоком уровне. И вот однажды он вдруг прервал мой очередной отчет о работе и пригласил пообедать.