Милли Брэди меняет профессию - Джилл Мэнселл

— Джей Силверхилз, — быстро произнес Хью. С оттенком торжества.

— Да! — закричала Милли. — Подходит. Отлично. Боже, должно быть, вы старый, раз помните «Одинокого рейнджера».

Он засмеялся:

— Большое спасибо. Вы разве не слышали о повторных показах?

— Слабое оправдание.

— Вообще-то мне двадцать восемь.

Знаю, подумала Милли, при этом по всему ее телу бегали мурашки. Я точно знаю, сколько тебе лет. Я даже знаю дату твоего рождения.

— Ладно, если уж зашла речь о повторных показах, мне были больше по душе «Манстеры».

— Могу поспорить, что вы мечтали о длинных черных волосах, как у Лили Манстер.

— Да! Да! — вскрикнула Милли, не в силах сдержать удивление и восторг. — Обычно я часами подражала ее скользящей походке и красила рот красным фломастером, потому что мама не разрешала мне брать ее помаду.

— Но вы не помните главную музыкальную тему.

— Ха, уж я-то помню, — радостно сообщила Милли. — Обожаю эту мелодию, она навечно в моем сердце!

— Кстати, вас как, не тошнит? — спросил Хью, прежде чем она набрала побольше воздуха и с энтузиазмом приступила к исполнению главной темы фильма.

— Тошнит? Позвольте вам сказать, что нет ничего предосудительного в том, чтобы быть поклонником «Манстеров»! Вот увлекаться «Звездным путем» действительно немного странно...

— Я имел в виду утреннюю тошноту.

Милли нахмурилась. Это что, шутка из «Манстеров»? Пару секунд она не находила что ответить.

— Разве вас не мучает тошнота? — спрашивал Хью Эмерсон. — Я полагал, что всех беременных утром тошнит. — Он сделал паузу, дожидаясь, пока до нее дойдет смысл.

Милли действительно почувствовала, что ее начинает тошнить и забормотала:

— Ян-не... я н-не...

Он продолжал холодным тоном:

— Ведь вы та девушка, которая звонила на прошлой неделе? Вы сообщили, что ждете от меня ребенка.

Вечно эта проблема с дырами, никогда их нет, когда хочется провалиться сквозь землю.

Черт, а ей-то было так приятно. Глубокий, глубокий, очень глубокий вдох.

— Извините, мне так жаль, что не выразить словами. Именно поэтому я вам и позвонила, честное слово, я хотела сказать, что все еще ужасно переживаю. — Слова у Милли вылетали с огромной скоростью. — Я хотела написать, но не запомнила ваш адрес, а сегодня утром пришел телефонный счет, а там ваш номер, и я почувствовала, что мне дали второй шанс... но я не смогла сразу сказать, кто я, боялась, вы накричите на меня и бросите трубку, а мне ужасно хотелось, чтобы ваш голос звучал нормально, а не был похож на ледяной душ. Я собиралась признаться. — Она решила сократить этот бесконечный поток извинений. — Клянусь, но потом мы стали общаться, вы были таким милым... мне было так хорошо, поэтому я все откладывала свое признание.

— Никакого кроссворда не было. — Хью Эмерсон говорил без всяких эмоций.

Милли выдавила со вздохом:

— Не было.

Многое можно было бы сказать, чтобы приукрасить правду, — боже, в прошлом у нее это неплохо получалось, — но теперь она чувствовала, что обязана быть честной.

— Акира Куросава, — недоверчиво спросил он. — Откуда вы его знаете?

— Это любимый фильм моего папы, — призналась Милли. — Я подарила ему кассету на Рождество.

— А этот ужасный шотландско-валлийско-ирландский акцент. Откуда вы его взяли?

— Простите. — Милли откинулась на диванные подушки, признавая поражение. — Акценты у меня никогда не получались.

— Пожалуй, это верно. Вы разговаривали как Шон Коннери.

Если честно, это было похоже на прослушивание для главной роли на Бродвее. Зачем он строит из себя такого строгого критика?

— Я ему и подражала, — сказала Милли.

Хью Эмерсон теперь говорил точно как утомленный ассистент режиссера, занимающийся подбором актеров:

— Позвольте открыть вам один секрет. Шотландцы не начинают почти каждое предложение с восклицания «ох».

— Верно. — Милли была уничтожена. — Извините.

— Вы все время это повторяете.

— Но это правда. Я же говорила, что позвонила, чтобы извиниться.

— Понятно, чтобы совесть была чиста, — медленно произнес Хью Эмерсон.

Очевидно, он не хотел облегчить ей задачу. Хотя Милли твердо решила, что не выкрикнет какую-нибудь дерзость и не бросит трубку, но все же она была рада, что он был в двухстах с чем-то милях, в Лондоне.

— Чтобы совесть была чиста? Да, и это тоже. — Она услышала, что ее собственный тон переменился, из униженного превратился в грубоватый. — Вы никогда не совершали случайных промахов, вы это имеете в виду? Вам не знакомо чувство стыда. Всю свою жизнь вы делали и говорили толькото, что надо.

Получилось резко и даже обличающе.

— Конечно, — ответил Хью Эмерсон.

— В таком случае — поздравляю. Вас можно официально признать самым счастливым человеком.

Милли пожалела о сказанном уже через долю секунды после того, как произнесла фразу. Если бы ее язык был длинным и загибающимся, как у муравьеда, она выбросила бы его вперед, поймала бы сказанные слова и проглотила бы их.

Потому что он не был самым счастливым человеком, верно? У него умерла жена.

Ее неумелая попытка съязвить ни к чему хорошему не привела. Теперь он имел все основания прекратить разговор.

Затаив дыхание, Милли готовилась к гневной отповеди.

— Впрочем, я забыл, но раз вы упомянули... — голос Хью Эмерсона был задумчив. — Однажды я сказал девушке: «Ты ела печенье, стряхни с лица крошки». А она ответила: «Это не крошки, это бородавки».

— Нет! — радостно закричала Милли. — Вы не могли! Я вам не верю.

— Это правда, — признался он.

— Наверное, вы извинились?

— Я пытался, — ответил Хью. — Но не уверен, что она меня услышала.

— Почему же?

— Мои шесть друзей в этот момент сильно шумели, хохотали, стучали по столу и кричали: «Молодец, Хью».

Милли засмеялась, наконец осознав, что она останется в живых. Он ее освободил, и она испытывала гигантское облегчение.

— Кстати, спасибо за бумажник, — произнес Хью. — Любопытно, где вы его нашли?

— Здесь, в Ньюки. У ограды на Фернес-лейн. — Он был иногородним, поэтому она объяснила: — Это одна из дорог, которая ведет к морю.

— Я нес пиджак в руке. — Его голос был грустным. — Наверное, бумажник выпал из внутреннего кармана.

— Эх вы, мужчины, не понимаю, как вы обходитесь без сумок, правда не понимаю.

Наступила тишина, и Милли решила, что опять попала впросак. Чем дольше длилась пауза, тем ярче она себе рисовала — с нарастающим ужасом — зловещие картины.

Может, его жена погибла из-за трагической случайности, когда ремешок сумки закрутился у нее вокруг шеи?