Зеленый рыцарь - Айрис Мердок

— Тогда пореви, не смущайся, здесь все так делают.

— Тебе, должно быть, осточертели плаксы и нытики.

— А что, клифтонские девицы все еще хнычут? Ты говорил, что они любят всплакнуть.

— Да. Не сердись на них.

— Я и не сержусь, мне просто интересно. Я уважаю Сефтон. Но все они там свихнулись на моральных ценностях и благопристойных манерах. Кстати, я им завидую. Возможно, они еще вступят на тропу порока. А та собака еще у них?

— Ну вот, теперь тебя заинтересовала собака. Конечно у них.

— Беллами не следовало отказываться от своего питомца. Собаки чертовски преданные существа. Этот пес сбежит от них и погибнет. Вот тогда там будут настоящие слезы.

— Боюсь, ты права.

— Беллами совершенно заблуждается на свой счет. Он глупец.

— Возможно, святой глупец.

— Нелепое словосочетание. Святость требует интеллекта. Лучше всего это понимают лицемеры.

— Не злись на меня.

— Харви, я не злюсь. Я попросту вымоталась. Извини, я пригласила тебя прийти, но ничем не могу тебе помочь.

— Мне помогает уже одно твое присутствие, я чувствую, что ты достигла настоящего понимания.

— Откуда ты набрался таких вычурных выражений?

— Ты считаешь, что моя мать страдает, что ей требуется повышенное внимание?

— Ты предпочитаешь видеть ее в таком свете. Тебе хочется думать, что кто-то заботится о ней. Я люблю ее, успокаиваю, она на редкость колоритная личность, она же ведьма, эльф с волшебным шиллингом в кошелечке, совершенно бесшабашная особа. Своеобразный тонизирующий напиток.

— Я никогда не понимал, как эта особа может быть бесшабашной.

— Это доступно только юным красоткам.

— Ох, Тесса, мне так плохо, я начисто потерял ощущение реальности, чертовски неприятное чувство, меня словно выпотрошили и внутри осталась полная пустота. Я действую как марионетка, во мне все умерло, мне хочется, чтобы ты взялась за мое лечение.

— Это невозможно, милый мальчик.

— Почему невозможно? Ты даже не представляешь, как я несчастен.

— Представляю. Но твой вид несчастья самоисцеляющийся. Целительное средство находится в тебе самом, в твоей собственной душе, оно называется бесстрашием. Твоя мать тоже обладает им. Призови его на помощь, дай ему вырваться на свободу. Кроме того, ты молод, у тебя есть чем жить и за что бороться. Читай, учись, думай.

— Не могу. Я сирота. Впервые я вдруг осознал это. Моя мать, вот кто самый настоящий ребенок. Я не могу сблизиться с Луизой, это табу, в любом случае, она не нуждается во мне…

— Так, пожалуйста, Харви, притормози, не стоит выбирать меня на роль матери. Скажи-ка мне кое-что. Есть известия от Лукаса?

— Насколько я знаю, нет.

— Именно он тебе нужен.

— С чего ты так решила?

— Он способен привести тебя в порядок. Он заставит тебя прыгать. Он инспектор манежа.

— Не знал, что он тебе нравится.

— Вовсе нет. Но он-то как раз живет в самом что ни на есть реальном мире.

— Давай пойдем куда-нибудь, выпьем.

— Нет. Меня еще ждут в других местах. Как говорят в Испании, Дева Мария не всегда следовала по пятам за бородатым святым Иосифом.

Покинув свою «утешительницу», Харви вернулся в квартиру Эмиля и устроился на софе в гостиной. Многочисленные лампы под абажурами отбрасывали мягкие тени, за окнами слышался приглушенный шум уличного движения на Бромптон-роуд. Эмиль коллекционировал картины. В его собрании были работы таких художников, как Боннар, Виллар и Макс Эрнст, Кайботт и Нольде, а также рисунки Пикассо и Отто Дикса и даже несколько ранних работ Хокни.

Трепетно относясь к таким ценностям, Харви никогда не забывал перед уходом включать охранную сигнализацию и таскал с собой целую связку звенящих ключей. Персиково-розовые стены были увешаны картинами, однако имена некоторых художников Харви так и не выяснил у Эмиля, хотя частенько бывал у него. Эмиль любезно согласился предоставить ему свою квартиру, хотя Клайва, как догадывался Харви, не слишком порадовала такая щедрость. Сегодня днем Харви сделал попытку позаниматься. Всем знакомым он говорил, что тем для занятий у него более чем достаточно, к примеру, углубленное изучение Данте. Но его «занятия», похоже, состояли из чтения любимых отрывков и обнаружения того, что их очарование слегка поблекло. Вернувшись от Тессы, он поджарил яичницу на изысканной кухне Эмиля, после чего аккуратно прибрал за собой. Луиза обеспечила Харви продуктами, также создав в квартире изрядные запасы сладостей, но они уже истощились. Вскоре ему самому придется ходить по магазинам: первый признак того, что о нем постепенно начинают забывать. Приглашение Луизы прозвучало неопределенно: «Заезжай к нам в любое время, заглядывай к ужину». Для Харви оно послужило вторым удручающим признаком, и ему все больше не хватало смелости навестить их, хотя очень хотелось увидеться с Луизой, поболтать с Алеф. Он боялся, вернее, стыдился того, что стал неполноценным. Жалость была ему совершенно невыносима, сочувствие могло довести до малодушных слез. Длинноногого и спортивного красавца Харви с недавних пор просто не существовало. Ему теперь даже вымыться толком не удавалось. Он потерпел поражение, смертельный удар, навсегда погибли чувства юношеской гордости, независимости и уверенности в себе. В будущем ему придется довольствоваться лишь попытками скрыть размеры своей ущербности, причем наверняка тщетными. Переключая телевизионные программы, Харви посмотрел какую-то военную передачу, футбольный матч и историю о людях, ведущих достойную жизнь в креслах-каталках. Размышляя о своем отце, он подумал, посещали ли его когда-нибудь воспоминания об оставленном сыне. Сломанная нога постоянно ныла, вызывая тревожные чувства. Врачи сказали, надо будет еще раз снимать гипс. Что, интересно, они там увидят? Может, резкое ухудшение или гниение, требующее немедленной ампутации?

— «…И в объятьях своих согревал ее стан, не давая замерзнуть в холодной и стылой росе!»

— Мне нравится такой вариант исполнения, — сказал Клемент Луизе, слушая доносившееся из Птичника девичье пение.

— Это Алеф.

— У нее красивое сопрано, ей следовало бы позаниматься с учителем.

— В школе у них были уроки музыки.

Клементу хотелось возразить на этот безрадостный и неуместный ответ, но он задумался, почему же сам не догадался нанять Алеф учителя пения. Последнее время жизнь, казалось, стала чаще сообщать ему, что все слишком поздно. Маленькая квартира в Фулеме уже много лет считалась всего лишь скромным pied à terre [29]. Конечно, он частенько бывал в разъездах, и фал в провинциальных театрах или ездил со знакомыми труппами на гастроли в Париж. Одно время он даже подумывал перебраться в Париж на постоянное местожительство. В общем-то, квартира в Фулеме нравилась Клементу, но все-таки он воспринимал ее как временное жилье и не покупал туда хороших вещей. Как говорила Луиза, держал ее в «черном теле». Единственной ценностью была ранняя картинка Мой, изображавшая девочку среди цветов. Клемент все еще ждал того штормового ветра или цунами, способного вынести его на более высокий уровень жизни.

Клемент имел обыкновение (разумеется, с разрешения хозяйки) раз или два в неделю приходить по вечерам к Луизе. Ему нравились прогулки по Лондону. Их вечерние встречи теперь проходили в более непринужденной манере, поскольку Луиза и девочки стали ужинать в разное время: Луиза устраивала себе ранний ужин с чаем около семи часов, а девочки садились за вечернюю трапезу примерно в половине девятого, обычно готовила Мой, а иногда и Сефтон. Под настроение Луиза могла приготовить для дочерей что-нибудь вкусненькое, и тогда они потом просто разогревали еду. Такой порядок, как и многие другие традиции этого дома, сложился как-то сам собой, по совпадению желаний или обоюдному согласию. Девочки, тихо завладевшие Птичником, освоили уже и кухонное пространство. Поэтому Луиза теперь удалялась в свою комнату до того, как дочери, закончив ужин, возвращались в Птичник. Такой режим обеспечивал ей спокойное, элегическое окончание дня. Закрывшись в своей спальне, она читала или шила, слушала музыку или погружалась в размышления. Годы супружества не давали Луизе столь постоянного, ежевечернего уединения. В эту обитель размышлений удачно внедрился Клемент. Возможно, Луиза, наслаждаясь новым миром и спокойствием, также впервые осознала и одиночество. А Клемент, возможно, почувствовал это и пожалел ее. Их отношения, несмотря на многие годы стабильного общения, оставались неопределенными, скромными и сдержанными, даже неловкими. Однако при всем при этом разговоры их носили вполне непринужденный характер. Луиза, не склонная к частым «выходам в свет» или покупке модных нарядов, обычно, невзирая на смену времен года, носила неизменный кардиган с блузкой и юбкой. В этот вечер она, однако, нарядилась в теплое платье насыщенного орехово-коричневого цвета, оттенив его сине-зеленым шелковым шарфом. Клемент подумал, что уже очень давно подарил ей этот симпатичный шарфик. Потом вдруг опомнился: конечно, подарил его Тедди. Зачесанные назад жесткие волосы Луизы открывали чистый и гладкий лоб, подаренный ей природой. Волосы ей время от времени подравнивала Алеф, поскольку Луиза не любила ходить в парикмахерскую. Мягкий взгляд ее золотисто-карих, широко расставленных глаз то и дело обращался к гостю, а по ее полноватым губам блуждала спокойная дружелюбная улыбка. Луиза занималась шитьем, чинила подкладку старого вельветового жакета Сефтон.