Оранжерея - Чарлз Стросс

У меня чешутся ноги. Я импульсивно сбрасываю туфли, радуясь, что избавилась от надоевших каблуков. Стягиваю с плеч черную куртку без карманов, вешаю ее на одну из тех неприятных загогулин и убираю в шкаф. Накатывает внезапное чувство покинутости – очень странное, просто донельзя, как и всё здесь. Как там Сэм, интересно? Я удивляюсь своему беспокойству за него – он ведь и на вводной лекции мандражировал, а если для него вся эта новая обстановка такая же стрессовая, как для меня…

Я жду, пока у меня перестанет кружиться голова, прежде чем вернуться вниз. По пути меня посещает мысль: должна ли я носить в своем доме ту же одежду, что и на публике? У этих людей ярко выраженная дихотомия персонального/общественного – у них, вероятно, разные костюмы для формальных и неформальных мероприятий. В итоге куртку я оставляю в шкафу, а туфли, к большому сожалению, снова надеваю.

Я нахожу Сэма сгорбившимся в углу огромного дивана в гостиной, перед массивной черной коробкой с изогнутой линзой, показывающей красочные, но плоские изображения и производящей много невнятного шума.

– Ты что делаешь? – спрашиваю я, и он чуть из кожи вон не выпрыгивает.

– Смотрю игру ноги и мяча – футбол, – поясняет он. – Это называется телевидение.

– Вот как. – Я обхожу диван и сажусь на него примерно посередине, на расстоянии протянутой руки от Сэма, и вместе с тем – на почтительной дистанции, каковая, вероятно, нужна ему при общении со мной. Всматриваюсь в картинки. Поначалу кажется, что на экране – механоиды, но потом я понимаю, что это ортогуманоиды из плоти и крови, просто в однообразной одежде двух разных расцветок, красной и белой. Вот один из «красных» размашистым ударом ноги отправляет в столпотворение «белых» что-то напоминающее круглую штурмовую мину. «Белые» начинают пасовать ее друг другу. Действо – или ритуал, или игра – напоминает ожесточенную классовую борьбу. Зрители, соответственно, орут, жестикулируют и запрыгивают на выстроенные рядами сиденья.

– Почему ты это смотришь? – спрашиваю я удивленно.

– Похоже, это популярное развлечение. – Сэм качает головой. – Я подумал, если посмотрю, лучше пойму их общество…

– А что самое важное нам сейчас нужно понять? – спрашиваю я, наклоняясь к нему. – Суть эксперимента или жилищные условия?

Он вздыхает, берет черный узловатый прямоугольник, наводит его на коробку и ждет, пока изображение станет черным.

– Планшет посоветовал мне этот вид досуга, – признается он.

– А мой сказал, что завтра надо купить себе одежду. У нас есть лишь то, что в данный момент надето, и, видимо, оно быстро становится грязным и вонючим. Данный вид тканей неэкономно утилизировать, так что нужно иметь смену, которую придется найти в городе. – Тут мне приходит в голову мысль: – А как быть, когда мы проголодаемся?

– Есть кухня. – Он кивает на дверь в комнату, уставленную техникой, которая меня озадачила. – Но, если не знаешь, как всем тамошним пользоваться, можно заказать еду по телефону. Телефон – это сетевой терминал исключительно для голосовой связи.

– В каком смысле если не знаешь? – уточняю я, приподняв бровь.

– Я просто повторяю то, что выдал мне планшет, – открещивается Сэм.

– Дай-ка его мне.

Он слушается, и я быстро прочитываю все, что ему насоветовали. Параграф про домашние обязанности сообщал, что в темные века люди делили работу по принадлежности к тому или иному полу. У мужчин обязанность – добывать деньги, у женщин – убираться на вверенной жилплощади и вести домашнее хозяйство: покупать и готовить еду, стирать одежду, управляться с домашней техникой, пока мужчина на работе.

– Что за дерьмо, – выдыхаю я.

– Думаешь, плохой расклад? – Сэм странно смотрит на меня.

– Ужасный, примитивнее некуда. Ни одно развитое общество не ожидает, что половина его рабочей силы остается дома, разделяя таким образом труд. Не знаю, кто им так в головы нагадил, но подход смехотворен. Такое впечатление, будто кто-то перепутал радикальную предписывающую документацию с описательной. – Постукиваю пальцем по его планшету. – Хотела бы я ознакомиться с серьезными исследованиями местных социальных условий, прежде чем принимать подобную чепуху на веру. В любом случае мы не должны жить так, даже если директива распространяется на большинство здешних зомби. Это ведь просто наставления рекомендательного характера. А так – любой уклад содержит исключения.

Сэм о чем-то задумывается:

– То есть ты думаешь, что они ошиблись.

– Ну, я не собираюсь утверждать наверняка, пока не изучу их первоисточники и не попытаюсь выявить какую-либо предвзятость, но в любом случае не жди, что я тут буду все в одиночку драить. – Я расплываюсь в ухмылке, желая слегка смягчить посыл. – Что ты там говорил про еду, которую можно заказать по телефону?

…На ужин у нас – круглая, запеченная, похожая на хлеб вещь, называемая здесь пиццей. В блюде наличествуют сыр, томатная паста и другие вещи, усиливающие вкус. Она горячая и жирная, приходит к нам через ворота короткой дальности в тамбуре – ее не доставляют на грузовике, что меня несколько разочаровывает. Ладно, значит, знакомство с примитивными технологиями откладывается до завтрашнего дня.

Сэм впадает в дрему после ужина. Я снимаю туфли и чулки и убеждаю его, что он будет чувствовать себя лучше без пиджака и галстука. Долго уговаривать не пришлось.

– Не знаю, почему они это носили, – жалуется он.

– Я изучу вопрос позже. – Мы все еще сидим на диване с открытыми коробками из-под пиццы, балансирующими на коленях, и жирными пальцами отправляем горячие куски блюда в рот. – Сэм, почему ты вызвался участвовать в эксперименте Юрдона?

– Почему? – Он впадает в мимолетную панику.

– Ты застенчивый, не умеешь общаться. В правилах же четко прописано – придется жить в темные века и взаимодействовать со средой десятую долю гигасекунды, без всяких отвлечений. Тебе не кажется, что ты малость сглупил?

– Это очень личное дело. – Он скрещивает руки на груди.

– Твоя правда. – Я замолкаю и смотрю на него. На мгновение он кажется мне таким грустным и подавленным – жаль, не могу взять свои слова обратно.

– Мне понадобилось сбежать, – бурчит он себе под нос.

– От чего? – Я откладываю коробку и по ковру ползу к большому деревянному ларю с ящиками и отделениями, полными бутылок со спиртным. Беру пару стакашек, открываю бутылку, нюхаю содержимое – никогда не узнаешь, пока не попробуешь, – и наливаю. Несу их назад к дивану и передаю ему один стакан.

– Когда я вышел из реабилитационного центра… – Он таращится на телевизор, что странно – аппарат выключен. Под ботинками у него короткие, из толстой ткани чулки. Его пальцы беспокойно дергаются. – …Слишком много людей узнали меня. И это меня испугало. Это, конечно, и моя вина, но, если бы я задержался там – боюсь, кто-нибудь причинил бы мне боль.

– Боль?.. – Сэм – далеко не тщедушный малый, у него почти львиная грива, но он часто кажется неуклюжим и каким-то… уязвимым, что ли. Может, это и хорошо –