Однажды я вернусь! - Татьяна Донская

— Кхм, — я прочистила горло и открыла глаза: мир вокруг снова был цветным. — Я полагаю, мы успешно выбрались?

— Да-а-а-а-а! — зазвучала под ухом ультразвуковая сирена.

Я замотала головой и закрыла уши руками, как хотела уже давно, напрочь забыв, что в одной из них зажат Велигоний. Визжание раздалось с утроенной силой.

— Молча-а-а-ать! — рявкнула я, и ультразвук оборвался в ту же секунду. — Ты можешь разговаривать нормально, а не визжать, как сирена? — спросила, не надеясь на положительный ответ.

В ладони усиленно засопели, запыхтели, завозились, больно царапнули острым коготком кожу и буркнули недовольным голосом, но совсем в другой, более низкой и приятной моему уху тональности:

— Могу, но только если не голодный или очень постараюсь, как сейчас. Я очень хо-о — очу е-е-е-есть! — На последних словах голос Велигония снова сорвался на противный визг.

— А чем ты питаешься?

— Эмоциями! Твоими положительными эмоциями! А сейчас ты ничего вкусненького не излучаешь — только страх и беспокойство. Фу, какая гадость — ешь ты это сама!

— Вот оно что! — удивилась я, выбираясь из кустов на аллею с резными скамейками и развесистыми кетаниями над ними. Мир вокруг снова бушевал яркими красками, а в душе у меня как будто грозовая туча собиралась, угрожая вырваться наружу. Еле сдерживала её.

Да что сегодня со мной творится? Вроде должна радоваться, что нашла то существо, которое, не ведая, создала, а не получается: что-то мешает. Пожалуй, Велик останется голодным, пока я не разберусь в причинах своей столь мрачной настроенности.

Надо же, как его назвала! Самой стало на мгновение смешно. Веселье, взметнувшись яркими всполохами на фоне сгущающейся в моей душе темноты, быстро погасло. Но Велька, видимо, успел-таки отхватить себе немного, ибо заурчал довольно:

— Вот, это вкусненько! Давай ещё! О чём подумала?

— О тебе.

— Я же говорил, что со мною тебе повезло. А что подумала? М-м?

— Про имя твоё думала. Ты теперь будешь сокращённо зваться Велик или Велька.

Пушистик нахмурился и, скрестив лапки на груди, нахально заявил:

— Ещё чего! Я против.

Я ехидно прищурилась и добавила:

— А будешь меня бесить, назову Гонькой. Выбирай!

Маленькая головка мигом скрылась в моей ладони, как и не было. Внутри зафыркали, завозились, запыхтели, а потом резко затихли, обиженно бросив напоследок:

— Ну ты и жадина, Дашка, — усну голодным!

Глава 23

Гений и коварство маленького нахала

Голодной уснула и я, потому что со всеми приключениями пропустила ужин, а также уроки по контролю эмоций, которые собиралась дать мне Ания. Завтра придётся с ней объясняться.

Едва я с Великом в руке дотопала до комнаты, как почувствовала невыносимую усталость, как будто из меня разом выкачали все силы. Их хватило только на то, чтобы с трудом доплестись до ванной и помыться, попутно пристроив Вельку на ночлег в коробку на столике рядом с моей кроватью.

Несмотря на то что сделала сегодня очень важное дело — нашла Велигония, засыпала я в прескверном настроении: что-то важное и весьма необходимое прошло мимо меня. Или я сама проворонила его. Я знала, чувствовала и злилась, потому что никак не могла уловить — что это.

Сон не принёс долгожданного успокоения и облегчения: всю ночь мне снились кошмары. Сначала за что-то отчитывал блондинистый тип, подкарауливший меня на аллее возле кетании, потом в чём-то настойчиво старалась убедить Ания, а под утро и вовсе приснилась баба Маша. Она гонялась за мной по кетаниевой аллее, пытаясь заарканить верёвкой, на манер ковбойского лассо, и верещала противным высоким голосом:

— Отдай мне этого паршивца!

Паршивец, он же Велигоний, он же Велька, он же Велик, в это время стремился спрятаться, зарывшись в узел из моих волос, скрученный на затылке. При этом всё время почему-то промахивался и больно царапал мне шею. Но самым волнующим был чей-то жалобный плач, который периодически затихал и возобновлялся. И сердце моё при его звуке стучало, как заполошное, и рвалось из груди. А в душе набирало силу и зрело чувство вины.

Вот с таким букетом впечатлений, как от толчка — резко и внезапно, я открыла глаза, едва в окне забрезжил рассвет. Стряхнув остатки сна, села на кровати и уставилась в пространство. Сон развеялся, а ощущения и самочувствие остались прежними: сердце стучало так, словно я готовилась совершить затяжной прыжок с парашютом, кожа на шее сзади горела огнём, а в душе разворачивался мой личный армагеддон.

Да что со мною происходит? Который день сама не своя. Ой, только не говорите мне, что это любовь. А то на все душевные метания один ответ — влюбилась! Ни в кого я, естественно, не влюблялась, потому что нет достойных кандидатов — это раз, да и замуж я иду по расчёту — это два. Тут не то что любви, простой привязанности быть не должно, чтобы не горевать потом и муками совести не терзаться, когда домой вернусь.

Да здесь вообще что-то другое, густо замешанное на чувстве вины и моей рассеянности. И чем скорее я разберусь, тем лучше. Начну, пожалуй, прямо сегодня!

Но сегодня не получилось, как и в последующие несколько дней, потому что Ания и другие наставники загрузили меня так, что некогда было голову вверх поднять. Дата представления меня монаршей чете приближалась с неотвратимостью сверхскоростного поезда «Сапсан», а способности мои до сих пор не были, как следует, проявлены и изучены.

О встрече с блондином, как и о том, что потом произошло со мной на кетаниевой аллее, а также о своём маленьком питомце я продолжала упорно молчать. Велигоний в эти дни был предоставлен сам себе, от чего тосковал, голодал и портился характером.

На исходе третьего дня он не выдержал и закатил мне истерику:

— Не любишь ты меня, Дашка, не ценишь и не бережёшь!

Замученная плотной чередой занятий, я не сразу поняла, чего от меня хотят. А хотели банального скандала, вернее хотя бы какого-то проявления эмоций, потому что с момента появления Вельки мои эмоции странным образом законсервировались где-то внутри меня и перестали проявляться вовне.

Как будто в один момент кто-то могущественный взял и перекрыл им выход наружу. От этого страдали мы оба: Велька и я. Только Велик мучился голодом и уже, не морща нос, чтобы выжить, готов был поглощать не только лишь позитив,