Леди в саване - Брэм Стокер

Мистер Сент-Леджер, бывший всего лишь младшим офицером, погиб в битве при Майванде[60], и вдова его осталась действительно нищей. К счастью, она умерла — сестра ее пустила молву, что от потрясения и горя, — умерла прежде, чем дать жизнь ребенку, которого она носила. Все это случилось, когда мой кузен, а точнее, кузен моего отца и мой двоюродный дядя был еще совсем мал. Его мать послала за мисс Макелпи, свояченицей мужнина брата, приглашая ее под свой кров, на что та согласилась — ведь у нищих нет выбора — и стала воспитательницей юного Сент-Леджера.

Помню, мой отец однажды наградил меня совереном за мою остроумную шутку по ее адресу. Я был тогда еще маленьким мальчиком, но у нас в роду все смышлены с пеленок, к тому же отец как раз рассказывал мне о семействе Сент-Леджер. Моя семья, конечно же, не виделась ни с кем из них после смерти капитана Сент-Леджера — круг, к которому принадлежали мы, пренебрегал бедными родственниками. Отец как раз объяснял мне, кто такая мисс Макелпи. Что-то вроде бонны. Миссис Сент-Леджер как-то сообщила ему, что та помогала ей воспитывать ее ребенка.

— Тогда, отец, — заметил я, — если уж она помогала воспитывать ребенка, ей следовало бы называться мисс Мактресни.

Когда моему двоюродному дяде Руперту было двенадцать, его мать умерла, и он больше года горевал о ней. Мисс Мактресни все это время оставалась при нем. Покинула бы она его, как же! Женщины такого сорта не пойдут в богадельню, если могут избежать этого. Мой отец как глава рода был, конечно же, одним из попечителей согласно завещанию, а дядя Руперта Роджер, брат покойной, — другим. Третьим попечителем был генерал Макелпи, обедневший шотландский лэрд, владевший немалым количеством мало пригодной земли в Круме, в графстве Росс.[61] Помню, как я получил от отца новенькую купюру в десять фунтов — когда перебил его за рассказом о недальновидном младшем Сент-Леджере, заметив, что тот ошибся в отношении земли. Из прежде слышанного мною о поместье Макелпи я заключил, что эта земля производит одну вещь, и на вопрос отца: «Какую?» — я ответил: «Закладные!» Отец, как я знал, незадолго перед тем скупил их предостаточно и по «убийственной цене», пользуясь выражением моего приятеля по колледжу, приехавшего из Чикаго. Когда я высказал недоумение и поинтересовался у отца, зачем вообще их покупать, а также спросил, какое из родовых имений унаследую я сам, отец дал мне ответ, который я никогда не забуду.

— Я сделал это для того, чтобы держать в подчинении храброго генерала в случае, если он когда-нибудь вздумает причинить нам беспокойство. И уж если дела у нас пойдут не лучшим образом, то Крум — отличное место для тетеревов и оленей!

Мой отец был прозорлив, как то и пристало мужчинам.

Когда моим кузеном — впредь в этом отчете я стану называть его «кузеном», дабы возможные недоброжелатели, которые будут читать отчет, не подумали, будто я намерен насмешничать над Рупертом Сент-Леджером из-за его несколько скромного положения и подчеркивать Рупертово, на самом деле отдаленное родство с нашей фамилией, — когда моим кузеном овладело желание совершить чудовищную глупость — а иначе и не назвать замысленную им финансовую операцию, — он обратился по этому поводу к моему отцу и явился к нам, в наше поместье Хамкрофт, в неурочный час, без позволения, не обнаружив вежливости даже настолько, чтобы предупредить о своем приезде. Мне тогда было всего лет шесть, но я не мог не отметить его жалкого вида. Был он запылен и взъерошен. Узрев его, мой отец — а я вошел в кабинет отца вместе с ним, — ужаснулся и воскликнул:

— Боже милостивый!

Отец был еще больше ошеломлен, когда молодой человек в ответ на его приветствие без смущения подтвердил, что путешествовал третьим классом. Разумеется, все в нашем семействе ездили первым классом, и только слуги — вторым. Отец по-настоящему разгневался, когда услышал, что наш родственник проделал путь от станции до имения пешком.

— Какое зрелище для моих арендаторов и лавочников! Увидеть моего… моего родственника, пусть и дальнего, влачащегося пыльной дорогой, будто бродяга, к моему поместью! А ведь ко мне две мили и пригорок! Неудивительно, что вы грязны и дерзки.

Руперт — здесь я никак не могу назвать его «кузеном» — проявил чудовищную грубость в отношении моего отца.

— Я шел пешком, сэр, потому что не имею денег; но, уверяю вас, я не думал нанести вам оскорбление. Просто я пришел сюда просить вашего совета и поддержки — и не потому, что вы важное лицо и ваша аллея, ведущая к дому, длинна на мою беду, но потому лишь, что вы один из моих попечителей.

— Ваших попечителей, сэр?! — воскликнул отец, пресекая эту речь. — Ваших попечителей?..

— Простите, сэр, — произнес он вполне спокойно, — я имел в виду попечительство согласно завещанию моей покойной матери.

— И что же, позвольте спросить, — проговорил отец, — вы хотите получить в качестве совета от одного из попечителей согласно завещанию?

Руперт сильно покраснел и собирался надерзить — я видел это по выражению его лица, — но вовремя остановился и произнес тем же мягким тоном:

— Я хотел бы получить ваш совет, сэр, в отношении того, как наилучшим образом осуществить нечто, что я желаю осуществить, но, будучи несовершеннолетним, не имею возможности осуществить самостоятельно. Это должно быть сделано через посредство попечителей согласно завещанию.

— И в чем вы добиваетесь поддержки? — поинтересовался отец, опуская руку в карман. Мне известно значение этого жеста по опыту моих обращений к отцу.

— Поддержка, в которой я нуждаюсь, — сделавшись пунцовым, проговорил Руперт, — поддержка от моих… от попечителей касается того, что мне хочется осуществить.

— И что же это? — спросил отец.

— Мне бы хотелось, сэр, передать моей тете Джанет…

Отец, явно не забывший мою остроту, перебил его:

— Мисс Мактресни?

Руперт побагровел, а я отвернулся: мне не хотелось, чтобы он видел мою ухмылку. Он спокойно продолжил:

— Макелпи, сэр! Мисс Джанет Макелпи, моей тете, которая всегда была добра ко мне и которую любила моя мать… Я хочу передать ей деньги, завещанные мне покойной матерью.

Отец вряд ли желал, чтобы дело принимало столь серьезный оборот, а он видел, что в глазах Руперта блестели пока не пролившиеся слезы, и поэтому, немного помолчав, произнес с наигранным, как я знал, возмущением:

— Неужели вы так быстро позабыли о своей матери, Руперт, что хотите освободиться от ее последнего дара, предназначенного вам?

Руперт, в то время сидевший, вскочил и встал напротив отца, сжав кулаки. Теперь он был совершенно бел, а глаза его горели таким огнем, что я опасался, как бы он не причинил вреда моему отцу. Руперт заговорил не своим голосом — слишком сильным и низким для него.