Гротенберг. Песнь старого города - Александр Деворс

— Они говорят о будущем, которое может не произойти. Не должно произойти. Они говорят о страданиях, через которые пройдет их народ, если у вас ничего не получится. Правда... правда за это придётся очень много заплатить, юный Сэмюель. Очень много.

Через белёсые глаза Сегелю казалось, что она смотрит в его глаза, рассматривает, и изучает. Ему показалось, словно незримые руки касались его головы, его разума. Он сталкивался время от времени с гадалками на улицах Китгорфа. В сути своей их предсказания были настолько размытыми, что чтобы не произошло, то можно было приплести к этому размытому предсказанию. Но сейчас? Сейчас ему казалось, что все тревоги последнего месяца ухватились за нить этого предсказания.

— А... моя сестра... — начал было Сегель, но оракул оборвала его жестом.

— Жива.

Наёмник кивнул ей. Это было самое важное, что он хотел знать. Стоит ли спрашивать, сможет ли он её спасти? Поджав губы, мужчина почувствовал, как в горле пересохло, и подавил малодушное желание расспросить о грядущем. Ему всегда хотелось верить в то, что не вечно отсутствующие божества определяют то, что случится, а они сами — люди.

— И каково это? Лгать всем, что богов нет, и прекрасно осознавать, что это — неправда? — Словно уловив ход мыслей Сегеля, заинтересованно спросила Оракул.

— Не очень-то и тяжело. — Пожал он плечами. — Всё одно божества людям не помогают настолько,насколько те на них молятся каждый раз — ну, быть может, кроме служителей Ваканта. Откровенно говоря, я никогда не видел смысла в том, чтобы жертвовать других и себя им. — Сегель потер ладонь. — Думаю, это оправдано: мы сами должны уметь жить, не надеясь на помощь по ту сторону. — Он позволил себе улыбнуться. — В любом случае, — Сегель осторожно сел на единственный свободный стул, и продолжил. — Вы ведь хотели меня видеть, чем очень рассердили, кажется, одну из Жриц.

— Ах, Элеонора. Славная девочка была во времена прошлого первого Жреца, Йотира.

— Я помню его. При нем в Храм хлынули прихожане. Говорили, что он ведет проповеди открыто, не разделяя священнослужителей, и простых людей вроде нас, но не уповает целиком на божеств. Призывает становиться людей сильнее... но, — Сегель усмехнулся, — мне никогда не удавалось побывать на них. Времени не было. Да и не хотелось. Максимализм, знаете ли...

— Основатель ордена... — со всем уважением протянула Назая. — Он мог привести Гротенберг по Пути к Свету. Жаль, что зло добралось до него раньше. — Женщина тяжело вздохнула. — В любом случае, я пригласила тебя не просто так, чтобы увидеть воочую каждого из Просветленного Вакантом, а чтобы предупредить тебя. Ритуал на вас действует как яд, а боги говорят мне, что выжечь тебя слишком рано, выжечь твою сущность должно мнимое правосудие, направленная злоба, а не вера.

Сегель поджал губы. Вот теперь эти пророчества ему снова казались такими, какими он видел прорицательниц на улице. Это не радовало его, но что поделать? Кроме того, что ритуал опасен, Сегель ничего и не почерпнул из слов.

— Что же мне, бежать теперь надо?

Госпожа Назая покачала головой с улыбкой.

— Принять ритуал и слушать голос.

3.8

* * *

Сегель глубоко вздохнул. Тут, в этом ритуальном кругу ему было не по себе. Не от того, что это ему казалось все еще глупостью, а от того, что чем дольше он находился в нем, тем сильнее чувствовал, что снова погружается в свои страхи. Он вспомнил ледяные объятия оков, он вспомнил, как нестерпимый голод мешал ему сосредоточиться хоть на чем-то. Как время потеряло всякое значение в этих катакомбах. Как утекала жизнь капля за каплей. Это место беспощадно ломало его. Ломало волю, ломало жажду жизни. Все, чего он желал тогда — выжить.

Однако этот страх остался с ним на всю жизнь.

Звучали тихие удары по барабанам, приглушённые, сверху. Флейты подыгрывали им, а хор голосов извергал из себя горловое пение. Если бы он закрыл уши, то всё равно бы слышал их голоса. Женская партитура зачитывала древние тексты. Потерянный язык, который знали только служители божеств. Чем больше он слушал музыку, тем больше ощущал слабость.

То, что скрывала от него его память, словно в этом круге вскрывалось. Медленно и болезненно. Он упал на колени, и обхватил голову руками, слыша в ушах уже не молитвы фанатиков, а крики заключённых под пытками, и последние слова своих товарищей. Он кричал с ними, срывая, как ему казалось, голос. Силы покидали его. Он слабел, он чувствовал свою правую руку бесконечно тяжелой, и неподатливой.

Часы наполнялись. Он слышал через крики агонии и песнь, как сыпется песок. Часы нависали над ним. Он чувствовал, что его силы на исходе. Чувствовал, что с ними по капле начинает утекать и жизнь.

Это было неправильно.

Нет, все правильно. Ты совершал ужасные поступки. Это — твоя расплата. Справедливый суд Киран. Ты заслужил это. Нужно приклонить колени, и отдать себя во власть божеств, надеясь, что они смилуются над ним. Может, так и должно быть.

Нет. Это место убьёт его, если он просто сдастся.

Сегель чувствовал, что не хочет умирать здесь. Его страшила пустота, которая ждала его, раскрывающая свои радушные объятия. Наемник ощутил, как испуганной птицей колотится его сердце, а воздуха начинает не хватать. Задыхаясь, он поднял взгляд вверх, протягивая тяжелую руку едва-едва. Спастись. Спрятаться. Остановить это безумие.