Солдат никому не пишет (СИ) - "Маркеллиан Летучий"

Продолжая извиваться на пузе, Гейбрину удалось нащупать в потёмках искомый маленький мешочек, добитый в тот памятный день, когда Гернулл изрыгнул свою душу в разгаре злодеяний. На радостях одарив мешочек поцелуем, он бережно взял его в руки и под визг болтов подполз к выходу из палатки. Интенсивность обстрела к тому времени значительно снизилась и каратели, решив, что все, кого можно было застрелить, уже перебиты, высвободили клинки и, издав боевой клич, кинулись к палаткам. Медлить было нельзя. С размаха бросив мешочек в догорающие головни костра, Рохарда быстро откатился назад. В тоже самое время над сонными чащами проревел взрыв, оглушивший своим адским криком всю округу. Ближайшие к костру палатки были сметены чей-то сильной невидимой рукой и теперь беспомощно валялись на скрюченных кустах, а люди, которым не повезло в момент взрыва стоять на ногах, столь же жалко барахтались на спинах, оглушённые силой взрывной волны.

Рохард тяжело поднялся на ноги и покачиваясь, словно опьянев от вина, направился к своим спутникам. Сквозь мучительный звон в ушах и трещание в голове, до него донеслась какофония, поднятая птицами, пробуждёнными от сна, и яростный вой хищников, перепуганных не меньше своих пернатых братьев. Схватив по дороге небольшой горшочек, Рохард тотчас приспособил его к делу, метнув в ползавшего по земле головореза. Дело это было не столь лёгкое, как можно подумать с первого раза, ведь глаза Рохарда будто сошли с ума и носили перед собой тройные, а то и четверные, фантомы реальности, плавающие по кругам в сумбурном танце. Из разбитого горшочка вылилась тёмная, вязкая субстанция, отдающая отчётливым маслянистым запахом. Выхватив из кострища ещё озарённую поцелуем огня головню, охотник метко метнул её вдогонку. Только-но остатки дыхания огня соприкоснулись с жидкостью, как неудержимый поток яркого пламени заполнил собой стоявшую в лагере мглу. Страшный, пробирающий до дрожи костей вопль разом вырвался из нескольких глоток. Соприкоснувшиеся с маслянистой жидкостью люди попали в палящие объятия смертельной стихии, превратившись за раз в ходячие живые факелы, подверженные ещё в этой жизни настоящим геенским мукам. Разражаясь бездонным воплем, тщетно валялись они по земле, пытаясь отделаться и сбить беспощадные языки огня, с ненасытной жадностью пожирающего их плоть. Воспользовавшись замешательством, Рохард подскочил к тому месту, где оставил товарищей. Хоть палатка и превратилась в сито, но, к счастью, живой материал сохранился. Подняв бойцов, он привёл их в более-менее мобильное состояние и в гуще огненного беспорядка уложил последних карателей. Собрав выживших, Гейбрин немногословно приказал хватать всё самое ценное и давать дёру в лесные чаши, пока сюда не подоспели другие, вспомогательные отряды охотников за головами. Начавшие долетать с юга крики лишь подтвердили мудрость его слов.

Когда злосчастная стоянка была составлена позади и охотник, во главе колонны выживших, удалился в зелёную пучину, почти что сразу его глаза узрели страшную картину: возле ствола массивного, как скала, древнего дуба сидел человек, с застывшей гримасе ужаса, от одного вида которой душа уходит в пятки. Разинутый рот был ознаменован торчащим одиноким арбалетным болтом, крепко прибившим Айтина к дереву. Исходя из сугубо прагматично-экономических причин каратели прикинули, что делится значительной частью вознаграждения с прохвостом невыгодно, а посему и решили вычеркнуть его из уравнения, как только он сыграла свою роль. Впрочем, как сказал Кинрир, также опознавший тело и догадавшийся о остальном: «собаке собачья смерть».

Час смертный

Преследуемые, словно дикие звери, отрядами гончих, они неустанно пытались оторваться от погони, целенапраленно выбирая наиболее трудные маршруты через непроглядные дубравы, тёмные чащи, стремительные реки и гиблые болота, но охотника за головами проявляли отнюдь не меньший энтузиазм, решительно преодолевая все возникающие на пути препятствия. Так Рохарду приходилось уходить всё дальше и дальше на север, так что, в день, когда он смотрел на белевшие вдали снежные шипы, в его голове зародился новый рискованный план — перевалить через Тьёорхунские горы и на время осесть в приграничных землях Скральдсона, пока буря немного не стихнет. Хоть осуществление подобного замысла и было сопряжено с величайшим количеством сложностей и опасностей, однако другого способа сбросить с хвоста надоедливых головорезов пока не предвиделось.

Первоначальная реакция партизан на подобное предложение была крайне отрицательной, после ещё одной недели нескончаемой беготни, перелетания с места на место, постоянного трясения в страхе от надвигающейся беды, нервы дали знать своё, и колеблющиеся приняли план перехода, осуществления коего было предпринято немедленно. При помощи географических познаний Ольфирра был выбран наиболее благоприятный и близкий к беглецам перевал, известный в народной среде под обнадёживающим названием Костяной Путь.

Утеплённые самодельными накидками и плащами из шкур подстреленных животных, повстанцы начали свой длинный извилистый путь по узким горным тропам, огороженным, с одной стороны, головокружительными отвесными уступами, а с другой бездонной пропастью. По мере того, как отряд подвигался всё выше и выше по опасной горной дороге, восхождение становилось всё более и более трудным, так что количество привалов возростало прямо пропоционально высоте с математической чёткостью. Под час каждого подобного привала многие повстанцы тревожно подбирались к обрыву, тщательно вглядываясь в распростёртую перед ними синеющую даль: не виднеются ли там, внизу, огни от костров преследующих их по пятам головорезов?

Под вечер, возле линии вечных снегов, где густой холод опутывает путника в своих цепких объятиях, вновь был сделан привал. Избрав в качестве временного пристанища широкий каменистый выступ, с нависающей над ним скалой, беглецы расторопно очистили площадку от обломков горной породы и зажгли костры, в миг наполнив негостеприимные и суровые горные обители хором человеческих голосов. Рохард стоял вдалеке от своих соратников и в глубокой тоске созерцал раскинувшийся перед ним пейзаж родной земли. Смотрел он на великую лампаду, плавно и величаво уходящую на ночной покой за край небосвода, осыпая перед сном земля последними лучами своей милости, окружёнными со всех сторон наступающей стеной синей мглы. Смотрел он на причудливо извивающиеся ленты ручьёв и речушек, бурлящих животворным серебром. Смотрел он и на дорогие сердцу непроходимые леса, тронутые замысловатыми мазками осенних красок, с раскиданными по ним пятнам милых полян с их покрывалом из буйных диких трав и цветов.

— Терзаешь душу перед уходом? — Многозначительно спросил чей-то знакомый голос за спиной.

Обернувшись, Гейбрин увидел Кинрира, заложившего руки за спину и точно так же сосредоточенно созерцавшего картину природы.

— Что поделать, нельзя покинуть Отчизну, не возмутив при этом духа, — серьёзно ответил охотник. — А уходить придётся всё-равно. Или мы уйдём, или ляжем здесь костями навечно.

— Вот это меня и беспокоит, будто у нас два варианта: умереть здесь, во Флодмунде, или там, в Скральдсоне. Ты уж прости, но, как по-мне, если уж умирать, так лучше уж упокоится в земле предков.

— Не совсем тебя понимаю. Мы условились, что перебьёмся в Скральдсоне месяц-другой, пока вся эта завирюха не утихнет, а затем проскользнём обратно.

— Хорошо сказать, «перебьёмся», но кто нас там ждёт, гм? Ты мне не скажешь?

Кинрир с похвальной меткостью поразил больное место. Помыслы Рохарда в последнее время как раз обуревались этой тяжёлой мыслью, которая из раза в раз приводила всегда к одному и тому же заключению и следующему за ним мучительному решению.

— Никто. — мрачно ответил Рохард. — Нам придётся идти по стопам Людбина Этрийсуоксого.

Судя по непоколебимому выражению лица Кинрира, именно такой ответ он и ожидал услышать. Но в разговор вмешалось третье лицо.