Любовь и дружба в 6 'Ю' - Диана Ю. Лапшина

Он даже не повернул головы в мою сторону, наверное, не ожидал, что в зимний дачный поселок, где кроме него никого не было, кто-то приедет именно к нему и именно за ним. И уж меньше всего он ждал меня – своего бывшего лучшего друга.

Удивительный все-таки человек этот Бочкин.

Он не пропал бы в тайге за Уральским хребтом, это было очевидно.

И он не плакал, это тоже было ясно.

– Ну ты и дурак, Бочкин, – сказал я в широкую спину и сел прямо в снег. – Мы с Ленкой решили, что ты и правда рванул к Уральскому хребту. А ты на дачу!

Бочкин обернулся, и широкая улыбка растянулась от одного побелевшего уха до другого. То есть он просто стоял над всеми этими дровами, молчал и глупо улыбался. Топор сверкал в его руке – это внезапно выглянуло яркое, почти зимнее солнце. Я встал и обнял его, конечно, не так, как обнимаются девчонки, но все-таки крепко. Мне было и легко, и весело, и немного стыдно, но главное, Бочкин был здесь – живой и здоровый, вспотевший и замерзший одновременно, понимаете?

По моим следам уже бежали родители Бочкина и Долгорукая. Мама Бочкина схватила его, прижала к себе с такой силой, что я, кажется, услышал, как хрустнули его ребра. Отец Бочкина схватил их обоих, и они втроем затихли. В руке Бочкина все еще был топор. Долгорукая подошла и осторожно забрала его. В лучах солнца, с топором в руках, с длинными золотыми волосами она была похожа на амазонку. Она улыбалась…

– Как акула? – хохотнул парень с телефоном и подмигнул мне.

– …как кинозвезда, – сказал я.

Мы вошли в теплый дом, и я снова поразился, как много рисует Бочкин – все стены были увешаны рамами, рамками и просто листами, и по всем поверхностям плыли, спешили, летели вперед удивительные Бочкинские корабли. А в простенке между окнами висел ботик Петра I и под ним рукой Бочкина была выведена надпись: «Наш самый лучший день!»

А еще он нарисовал Долгорукую.

И меня.

Она вышла хорошо, а я не очень – как дурак с оттопыренными ушами. Но я не обиделся. Еще никто никогда не рисовал моего портрета, и Бочкину даже удалось сделать этого ушастого дурака похожим на меня.

В общем, он не терял времени зря.

В понедельник перед первым уроком я постучался в дверь директорского кабинета. Это было непросто. Сами понимаете.

Я репетировал и готовился. Я раз двадцать объяснил своему испуганному отражению в зеркале, зачем оговорил Ольгу Дмитриевну и назвался чужим именем. Выходила какая-то подлая глупость, но Бочкин сказал, что директор поймет, а Долгорукая…

Она сказала, что тоже пойдет, если нужно, но ни в чем признаваться не будет. Просто кивнет, если что. Но если я хоть когда-нибудь, хоть полсловом заикнусь о ее роли, она уйдет в другую школу и больше никогда, ни за что и так далее.

Так сказала прекрасная Долгорукая и показала мне кулак.

А кабинет был закрыт, и пришлось перенести этот жуткий разговор с понедельника на другой день.

– Погоди-ка! А Бочкин? – спросила старушка.

– Да, а как же Бочкин? – спросил мужчина с портфелем. – Он вообще собирался извиняться?

– Вас простили? – спросил мужчина с коляской.

– О, это пока не известно, – сказал я, – мы как раз идем туда. Все вместе. Просто я пришел чуть раньше, но, кажется, вон они, видите? Мои лучшие друзья – Бочкин и Долгорукая. Ну, пока всем!

Я встал и пошел им навстречу.