Приказ – погибнуть - Анатолий Гончар

Проснулся он с чувством жуткого голода и обнаружил, что в палате все еще темно, и лишь комар, невесть как попавший в госпитальные пределы, нарушал ночную тишину в поисках легкой поживы.

Кровожадное насекомое сделало облет палаты и с точностью бомбардировщика спикировало на высовывающийся из-под одеяла нос Виктора. «И не стыдно тебе пить кровь у больного человека? Эх, комар-комар, да и не комар ты вовсе, а комариха. Все вы, женщины, одинаковые! – с досадой подумал Виктор и шлепнул рукой по носу. – Ишь присосалась».

Она тихо вошла и аккуратно прикрыла дверь. В палате что-то изменилось, но в первое мгновение девушка не поняла, что именно, затем увидела глаза, пристально смотревшие на нее. Серые, пронзительные, они ощупали ее с ног до головы, а потом, словно бы смутившись своей дерзости, закрылись.

Она улыбнулась, польщенная таким вниманием, затем сделала шаг вперед и спросила:

– Как мы себя чувствуем?

Виктор хотел было ответить что-то бодрое, но вместо этого из горла вырвался хрип, похожий на крик раненого лисенка. Он хотел поднять руку, но и это у него не получилось.

– Лежи, лежи, – успокоила его медсестра, – еще успеешь наговориться, а пока придется полежать. Ратушный так и сказал: «Придет в себя, не давайте ему переутомляться», так что лежи тихо и спокойно, а то и мне из-за тебя попадет. Сейчас принесу завтрак, и мы покушаем, – прощебетала она. – Будем есть с ложечки, как маленькие, и не мотай головой. Хочешь, я сама покормлю тебя?

Виктор поборол смущение и, глядя на красивый девичий профиль, на черные вьющиеся волосы, энергично кивнул головой. От этого кивка у него затрещало в ушах, а по голове словно хватили молотом, накатила тошнота, темная пелена затуманила взор, и он вырубился.

Она хотела крикнуть врача, но почему-то не могла сдвинуться с места, и вместо того, чтобы хоть что-нибудь делать, стояла и напряженно смотрела, как к пациенту медленно возвращается сознание.

Виктор заморгал и попросил пить. Она схватила стоявший на столике стакан и поднесла к его ссохшимся губам. Он пил жадно, едва не захлебываясь, несмотря на то что каждый глоток отдавался болью. Наконец мучительная процедура поглощения влаги была закончена, и стакан, опустевший едва ли наполовину, возвратился на свое место.

Он лежал и неторопливо перебирал в памяти свое прошлое.

– Витька! – кричала кареглазая веснушчатая девчонка. – Бежим на речку, быстрее! – И он, размахивая рубахой, устремляется за ней вслед…

Усталый отец возвращается с поля…

Мать, копающаяся в огороде…

Выпускной вечер в школе – а он, забыв про своих товарищей и учителей, спешит домой к той веснушчатой и кареглазой, уже превратившейся в стройную высокую девушку…

Воспоминание о ней рождало боль и чувство досады, а может быть, даже злость. Он отчетливо вспомнил ее заплаканные глаза, такие глаза не могли лгать. «Я буду ждать», – говорила она. И он верил, как он ей верил! Он поднимал ее на руки и нес, нес на край света, не зная усталости, не замечая быстрого течения времени, весь мир тонул в этих глазах. Она взяла его за руку и повела куда-то, ему было безразлично куда, лишь бы идти так и идти. В заброшенной бане, служившей приютом таким же бездомникам, как и они, она подошла к нему и, жадно впиваясь в него губами, прижалась к его телу, колени ее подогнулись, и она опустилась на холодные доски пола. Она желала его, это он понял по ее прерывистому дыханию, по рукам, нежно порхающим по его телу, по безвольно раскинутым ногам. Но он не сделал того, чего они оба страстно желали. Жалость? Нет, это была не жалость, а что-то другое, возможно, боязнь нанести любимому человеку непоправимый вред. Он отстранил ее хрупкое тело и, опасаясь поддаться соблазну, прекратил ласки. А она, не догадываясь о чувствах, боровшихся в нем, тянула к нему руки и шептала:

– Любимый, я хочу быть твоей, хочу принадлежать тебе, целуй меня, целуй, иди ко мне!

В ее прерывистом шепоте Виктор угадывал свои слова, которые он говорил всего лишь день назад. Один день, а казалось, что прошла вечность. Совсем недавно он стремился добиться своего со всеми усилиями начинающего ловеласа. И вот теперь не принял ее дар.

Он писал ей письма часто, очень часто, как только выпадала возможность взять ручку, и сам часто получал от нее пахнущие духами конверты.

Гром грянул посреди безоблачного неба.

«Виктор, – писал его бывший одноклассник и друг, – долго не хотел тебе сообщать, может быть, и сейчас не стоило бы, но ты крепкий мужик и выдержишь, и вообще, ты ведь знаешь, что бабы – такой народ…», и он долго распространялся на тему, какой народ бабы, лишь затем перешел к делу.

«Виктор, в общем, дело было так: через два дня после того, как тебя забрали, Ольга стала встречаться, – при этих словах у Виктора защемило сердце, – с Володькой Лошаковым, ты его знаешь, он осенью пришел из армии, так он говорит (но это было давно), что трахнул ее через неделю. Я ему не поверил и чуть было с ним не подрался, но он говорил правду. С тех пор она со многими встречалась, и все говорят, что она дает, в общем, пошла по рукам, поверь мне, я долго не верил сам, но неделю назад убедился в этом. Она была с Юркой Саневым в бане, я следил за ними и все видел. Забудь ее, друг, и прости, может, я зря написал тебе это».

На этом письмо заканчивалось.

Виктор ему больше не писал; не то чтобы он ему не поверил, просто желание верить в нее было так велико, что он предпочел позабыть старого друга. А через полгода она во всем призналась сама и умоляла простить. Писала, что ее взяли силой, причем всего один раз. «Это сделал Лошак, – писала она, – один раз, всего один раз, разве это так много, чтобы нельзя было простить?!» А до дембеля оставалось два месяца. Получив это письмо, он окончательно расстался с иллюзиями. Для него «доармейская» жизнь кончилась. Он хотел написать ей резкое письмо, но вместо этого написал другу…

Потекли однообразные серые дни, не запомнившиеся ничем, кроме бесконечных перевязок, уколов и прочих процедур. Постепенно силы возвращались к нему.

Однажды тихо приоткрылась дверь, и в палату, улыбаясь, вошла та самая медсестра, что была здесь в самый первый день его воскрешения. Продолжая улыбаться, она подошла к изголовью его кровати и, слегка наклонив голову, с легкой укоризной спросила:

– А почему ты не спрашиваешь, как меня зовут?

Виктор растерянно заморгал, собираясь с мыслями, и ляпнул:

– А почему, собственно, я должен об этом спрашивать?

Она слегка порозовела и, пожав плечами, ответила:

– Просто я привыкла, что ваш брат в первую очередь спешит знакомиться.

– А-а-а… – протянул Виктор, – а я как-то и не подумал. Что ж, надо исправлять ошибку. Виктор Владимирович Бебишев собственной персоной, – он церемонно склонил голову и приложил руку к груди. – А как тебя звать-величать?

Она, еще больше смутившись, отвела глаза, затем сделала шаг вперед и со смехом, подражая ему, произнесла:

– Светлана Валерьевна Морева. – И повернулась, чтобы уйти.

– Подожди, не уходи, – попросил Виктор. – Можно задам вопрос? – И, не дожидаясь согласия, спросил: – Ты случайно не знаешь, как я здесь очутился?

– Что, хочешь о своих подвигах рассказать? – с ехидной ноткой в голосе ответила медсестра.

– Рассказать? Да нет, вряд ли. Дело в том, что мне самому бы интересно послушать: «мои подвиги» покрыты завесой тумана.

– Ну да? – с иронией начала Светлана, но внезапно остановилась. – Ты что, не помнишь, как тебя ранило?

– Нет, – честно признался Виктор. – Как собирались на боевые, помню, а дальше ничего.

– А почему ты врачу ничего не сказал? – строго произнесла сестра.

– Он об этом не спрашивал, а я как-то постеснялся, – и Виктор неопределенно пожал плечами.

– Постеснялся, – передразнила Светлана. – Ну давай я расскажу тебе то, что слышала от ребят, как-то заходили, – добавила она, а у Виктора захолонуло сердце. Ему захотелось расспросить ее о ребятах, но не стал ее перебивать, решив, что она и так обо всем расскажет.

– По их рассказам, ты у нас просто герой, прямо Святогор-богатырь. Хотя, глядя на тебя сейчас, этого не скажешь. Они рассказали, что в тот день вы брали караван, а душманов оказалось намного больше, чем вас. Вы долго отстреливались. Убило командира. Ты остался за него, потом около тебя разорвался то ли выстрел гранатомета, то ли просто граната, я не помню точно, что. В общем, тебя изрешетило осколками и контузило. Так ты попал к нам, долго лежал без сознания; несколько дней вообще думали, что не выживешь. Когда ты пошел на поправку, Ратушный сказал, что это чудо. Вот, в общем, и все. А еще ты бредил, говорил про какие-то камни и прочую чепуху нес.

«Взводного убили, – с тоской подумал Виктор, а в мозгу завертелось: – Камни… Камни определенно были. Какие-то камни были, но не те, что в горах, какие-то другие. Какие? Нет, не вспомнить».