Токио - Мо Хайдер

— Моя работа — певец. Я — поющий японский мальчик номер один. — Он махнул рукой, приглашая всех к нему прислушаться. — И мой новый друг, — он махнул сигарой в сторону черной фигуры в инвалидном кресле, — мистер Фуйюки, человек номер один в Токио! — Он крепко сжал кулак. — Самый старый в Токио, но здоровый и сильный, как в тридцать лет. Сильный, очень сильный. — Он пьяно развернулся и громко сказал по-японски, словно старик был глухим. — Фуйюки-сан, ты очень сильный. Ты самый сильный и самый старый человек, которого я знаю. Фуйюки кивнул.

— Да, да, — прошептал он. — Сегодня я сильнее, чем был в двадцать лет.

Бизон поднял бокал.

— За самого сильного человека в Токио.

— За самого сильного человека в Токио! — подхватил хор голосов.

Хвастовство к добру не приводит — никогда не знаешь, что с тобой произойдет в следующий момент: можешь оказаться в глупом положении. Не прошло и получаса после хвастливого заявления, как Фуйюки почувствовал себя неважно. Никто не обратил на это внимания, но я заметила, что старик стал тяжело дышать, пробормотал что-то и схватил за руку человека с хвостом. Тот наклонился над стариком, выслушал его с бесстрастным выражением лица. Затем кивнул, поднялся из-за стола, огладил свитер и резко задвинул стул под столешницу. Подошел к алькову, у входа помедлил и вошел внутрь.

Еще один мужчина, сидевший недалеко от Фуйюки, незаметно на него поглядывал. Я заметила, что и остальные делали вид, будто ничего не случилось: должно быть, считали неприличным привлекать внимание к попавшему в неловкое положение старику. Только я смотрела вслед человеку с хвостом. Увидела, что в алькове Джейсон разговаривает с медсестрой. Лицо его оставалось в тени. Наступила минутная пауза, затем медсестра сунула в карман руку и вынула аптечку, из которой достала флакончик. Наклонила, постучала по нему длинными белыми пальцами и высыпала из него что-то в стакан. Наполнила водой из стоявшего на столе кувшина, подала хвостатому человеку, а тот накрыл стакан белой салфеткой и, вернувшись к столу, протянул его Фуйюки.

Старик взял стакан дрожащей рукой, сделал глоток, другой. Я заметила на дне осадок, напоминавший молотый мускатный орех. Тем временем в алькове медсестра вернула аптечку в карман, после чего разгладила парик большими руками.

Бизон возле меня тихо хихикнул. Он сидел, опершись локтем о стол, пальцы запачканы сигарным пеплом. Он с интересом смотрел, как Фуйюки допил питье, поставил стакан на стол и бессильно прислонился к спинке кресла. Руки его лежали на подлокотниках, голова откинута, из крошечного носика вырывалось тяжелое дыхание.

Бизон начал смеяться. Он мотал головой и хохотал, так что тело тряслось, а лицо краснело. Перегнулся через меня и громко, пьяно заговорил с Фуйюки.

— Эй, онии-сан, — сказал он и указал на стакан своей сигарой. — Может, у тебя найдется и для меня лекарство? Чтобы я стал таким же гордым, каким был в двадцать лет.

Фуйюки не ответил. Его дыхание было таким же тяжелым.

— Ты знаешь, что я имею в виду, ты, старый козел. Лекарство, которое делает тебя таким же сильным, каким ты был в двадцать лет.

Разговоры за столом прекратились, люди стали на него оглядываться. Бизон чмокнул губами и взмахнул рукой.

— Такое лекарство, чтобы дамы были довольны, а? — Он грубо подтолкнул меня локтем. — Тебе бы понравилось, да? Тебе понравился бы двадцатилетний парень, у которого все в порядке. — Он вскочил на ноги, споткнулся, со стола упала тарелка. — Вот чего я хочу. Хочу быть таким, как мистер Фуйюки! Как мой онии-сан, хочу жить вечно!

Сосед тронул Бизона за рукав, другой мужчина приложил к губам палец.

— Я хочу, чтобы у меня все было так, как раньше, — профессионально пропел Бизон, приставив руки к груди. — Хочу, чтобы все было крепко, как в восемнадцать. О, скажи мне, ками самаnote 40, неужели я прошу слишком много?

Когда никто не рассмеялся, он умолк на полуслове. Все перестали говорить, человек с хвостом, не поднимая глаз, сделал едва заметный жест, прижав к губам большой и указательный пальцы. Улыбка Бизона увяла. Он вопросительно развел руки: что? что я такого сказал? Но человек с хвостом уже убрал пальцы от лица и притворился, что рассматривает свои ногти, словно ничего не случилось. Кто-то смущенно кашлянул. Затем, словно по сигналу, все снова заговорили. Бизон оглядел стол.

— Что? — спросил он сквозь шум. — Что?

Но никто не обращал на него внимания. Все смотрели в разные стороны, находя для обозрения более привлекательные предметы, а для разговора — более интересные темы. Они крутили в руках бокалы, откашливались, зажигали сигары.

После долгой заминки он очень медленно опустился на стул. Взял горячее полотенце, поднес к лицу, подышал в него.

— О, Господи, — пробормотал он, положил полотенце на стол, озабоченно взглянул в сторону алькова, где по стене двигалась тень медсестры. — Не может быть, что это правда…

— Что он сказал? — прошипела Ирина, склонившись ко мне. — Что он сказал?

— Не знаю, — пробормотала я, не глядя на нее. — Я не поняла.

Разговор за столом продолжался на высокой, немного вымученной ноте. Фуйюки постепенно оправился. Утер рот, завернул стакан в салфетку, положил его в карман, откинул голову и некоторое время смотрел в потолок. Мужчины беседовали, девушки подливали им напитки, инцидент никто не комментировал. Только Бизон не подключился к разговору. Он сидел, словно оглушенный. Посмотрел на оттопыренный карман пиджака Фуйюки, тот, где лежал стакан, затем взгляд его обратился на зловещую тень медсестры. Щеки у него были мокрыми, глаза водянистыми, на протяжении всего вечера у него судорожно двигался кадык. Казалось, его вот-вот стошнит.

16

Нанкин, 9 декабря 1937 (согласно календарю Шуджин, седьмой день одиннадцатого месяца)

Вгороде царит паника. На прошлой неделе японцы взяли город Сучжоуnote 41 — китайскую Венецию — и начали продвижение к северу от озера Тайху. Идут они быстро, обогнули Янцзы, а сюда пришли, должно быть, с севера, потому что четыре дня назад пала провинция Чжецзян. Генерал Тан поклялся сделать все для обороны города, но люди ему не верят. Тот, кто может, уходит. «Напоминает взятие Тайпинга»note 42, — шепчутся горожане. Грузовики нагружены доверху. Бедняки цепляются за борта, кузова раскачиваются. Я молюсь, чтобы темные пятна, падающие у меня на глазах с железнодорожного парома и исчезающие в тумане, были плохо привязанными пожитками — корзинами или курами. Молю Бога, чтобы это были не дети и не бедняки.

Сегодня Красный Крест выступил с предупреждением. Они создали лагерь беженцев, его центром стал университет. Это недалеко от нашего дома, к югу от железнодорожной линии. Красный Крест призывает гражданское население собраться здесь в целях безопасности. Большая часть аудиторий икабинетов превратилась в спальни. Неужели я нашел решение всех проблем? В зоне безопасности никто не будет говорить о том, чтобы оставить Нанкин, не станет подрывать веру в Гоминьдан. Здесь ясмогу защитить Шуджин.

С такими мыслями я тайком от жены отправился в лагерь иувидел там толпы людей. Они стояли у входа с постельными принадлежностями и прочим скарбом. Над головами орала система оповещения о воздушном нападении. Некоторые беженцы привели с собой живность — кур, уток и даже буйвола. Я видел семью, которая требовала, чтобы администрация разрешила им взять с собой свинью. Их все же убедили оставить животное, и растерянная свинья побежала в толпу. Некоторое время я смотрел на животное, пока другой беженец не обратил на свинью внимание. Он заявил, что это его собственность, и медленно повел ее к тем же воротам. Там снова начался спор с администрацией.

Я еще долго смотрел на бедняков ибродяг. Некоторые кашляли, другие присаживались в канаву, чтобы справить нужду. Должно быть, они привыкли к этому в сельской местности. Наконец я поднял воротник и, повесив голову, пошел домой. Взять туда Шуджин я не могу. Это все равно что тащить ее через Янцзы, обратно в Поянху.

На нашей улице остались только мы да несколько рабочих с ткацкой фабрики. Они живут в здании общежития в начале улицы, и они очень бедны. Должно быть, у них нет родственников и некуда бежать. Иногда я тайком выхожу на дорогу и смотрю на нашу улицу, пытаюсь представить ее глазами японских солдат. Я уверен, что мы в безопасности. Наша улица заканчивается тупиком, исюда редко кто заглядывает. Закроем окна ставнями, никто и не догадается, что дом обитаем. В крошечном дворике, там, где Шуджин сушит овощи на противнях, я поставил поленницу, кувшины с арахисовым маслом, запечатанные воском, несколько мешков с сорго и сушеным мясом. Есть даже корзина с сушеными крабами — деликатес! Думаю, что подготовился я хорошо. У меня даже есть несколько старомодных цистерн с водой, потому что на городское водоснабжение надеяться трудно, а старый колодец на нашем участке нам не помощник.