Пепел Снежной Королевы - Хакимова Эля

– От души. Но я долго не мог простить ему то, с какой легкостью он распоряжался моей жизнью. Я никак не мог понять, почему я должен расплачиваться за опрометчивость моего отца, добровольно сложившего голову на эшафоте за «доброе, старое дело».

– Да, старый сэр Ричард отличался гораздо большей политической умеренностью. И дальновидностью. Выбирая тебе в жены наследницу одного из правителей Ост-Индской компании, он заботился о твоем будущем и о будущем вашей земли.

– Ты говорил мне это тогда, в Оксфорде. Но услышать и понять все эти доводы я смог только спустя много лет. – Очнувшись от воспоминаний, молодой граф внимательно посмотрел на Корки. – Тогда я был ожесточенным и неопытным юнцом. Так же, как и ты. Но почему же ты понимал тогда больше, чем я? И почему теперь ты повторяешь ошибки моего несчастного отца?

– Дуглас, ты подозреваешь во мне заговорщика?

– Корки, не шути с этим. Из грязных политических игр никто не выходил без потерь. И неизвестно, что проще потерять, занимаясь ими, – честь или жизнь.

– Поскольку в моем распоряжении только этот капитал и есть, позволь мне самому распоряжаться им, – холодно ответил Корки на горячие слова Дугласа.

– Как знаешь. Однако мне будет искренне жаль потерять такого хорошего друга и разумного советчика, как ты, Корки.

– Уверяю вас, милорд, я еще долго намерен пользоваться вашим расположением, столь лестным для такого скромного и простого человека, как я, – с серьезным видом поклонился ему Корки.

– Никого менее подходящего под определения скромности и простоты, чем ты, Корки, мне встречать не доводилось! – не выдержав, рассмеялся Дуглас, глядя на расфранченного Корки. – «Мститель» в будущем месяце выходит в рейс. Ты и на этот раз участвуешь?

– Нет, друг. На сей раз тебе придется обогащаться без меня.

– Я могу ссудить средства для участия в этом предприятии, оно сулит большую выгоду.

– Благодарю, нет.

– Значит, все уже решено, – печально вздохнул друг. – Ну да ладно. Ты знаешь, к кому можешь обратиться в случае нужды.

– Знаю. Итак, я надеюсь увидеться с леди Катериной на балу, – вопросительно взглянул Корки на Дугласа. – Право, друг мой, вы чересчур редко радуете свет вашим обществом.

– Ну, свету вполне довольно и всех остальных. А я не большой любитель отрываться от дел. Мое поместье требует меня ежечасно, как и мою леди. Кстати, мне и теперь пора на деловую встречу с «Бертисон, Вульрич и K°». Для строительства отводных каналов нужен лес.

– Не смею больше отрывать вашу милость от сих достойных господ. Прощай, Дуглас. – Корки, встав, раскланялся с товарищем и, снова заказав кофе, принялся рассеянно оглядывать публику, толпившуюся в кофейне. «Пожалуй, сегодня мне должно повезти в игре», – решил он.

– Милорд, прежде чем допустить к вам владельца труппы, нам надо обговорить судьбу Олафа Лимерика. – Крысолов отвернулся от окна, у которого стоял, пока Энгуса удобнее устраивала на подушках Дженни, а ее муж, личный камердинер графа, брил, пудрил и надевал парик на своего хозяина.

После недавнего приступа, казавшегося последним, Энгус довольно легко оправился, в который раз изумляя врача и друга своим спокойствием и жизнеспособностью.

Став только немногим более слабым, он все же в состоянии был самостоятельно управлять делами, ежедневно встречался с бейлифом поместья, домоправителем и представителями подвластных ему кланов.

– Даже если он только пособник главного злодея, он заслуживает самой суровой кары. – Черты лица графа, обострившиеся от страданий, причиняемых болезнью, при упоминании преступников ожесточились, сделав его похожим на широкоскулых горцев, которые ничего не прощали и мстили за обиды до последней капли крови. – Ты должен проследить, чтобы ему было не легче, чем остальному «черному народу» [15].

– Возможно, для него было бы лучше погибнуть от руки палача, чем быть сосланным в рудники, – кивнул Крысолов. – Но что я должен делать с главным убийцей?

– Если я не доживу до тех времен, когда справедливость восторжествует, тебе надлежит самому казнить его. Невзирая ни на какие преграды.

– Даю вам в том мое слово, милорд.

– А теперь зови сюда комедианта.

Выходя из покоев графа, Крысолов посторонился, пропуская маленького толстого человечка с лицом, которому многочисленные глубокие морщины нисколько не придавали благородства и степенности – так сильно было на нем выражение лукавства и подобострастия.

Облачен он был в кафтан, некогда богато расшитый золотом, но за давностью лет настолько истертый, что бархат местами обнажался до простого сукна.

Парик его был напудрен не рисовой пудрой, а простой мукой, обильно осыпавшейся на полинялые плечи его изношенной одежды.

– Милорд, милорд. – Вошедший вычурно раскланивался, стараясь изящнее отставлять ногу в разваливающемся башмаке и широченных рингравах [16], вышедших из моды лет сорок назад. – Какая честь, милорд, предстать перед вами, поистине…

– Вам сообщили, для чего приглашена ваша труппа? – прервал Энгус излияния актера.

– Весьма лестно, милорд, перед столь просвещенною публикой…

– Достаточно ли в вашей труппе актеров для классического представления, и каково их мастерство?

– Сама блистательнейшая Нэлл Гвин [17] просилась в нашу труппу… однако скромность налагает печать на мои уста, и я не могу сказать, милорд, отчего она была не с нами. – Он притворно опустил глаза и бойко продолжал: – Друри-Лейн [18] неоднократно пытался сманить моих актеров самым бесчестным способом, но они знают разницу между высоким искусством и современными штучками. «Дидона и Эней» величайшего Перселла [19] в нашем исполнении истинное наслаждение для просвещенного и знающего…

– Что из драмы вам знакомо? Надеюсь, никакого Уичерли? [20] – подозрительно перебил Энгус.

– О, нет, как можно! – брезгливо поморщился человечек и с достоинством перечислил: – Джон Драйден [21], Бен Джонсон [22]. Из молодых у нас только Конгрив [23] и Фаркер [24]. Разумеется, Шекспир.

– Сейчас не играют Шекспира. То, что мне доводилось видеть, лишь унизительное и преступное усекновение величайших произведений до позорного фарса.

– О, сэр, – с чувством воскликнул актер, – как я вас понимаю! Я так и слышу своего батюшку. Он был учеником великого Марло [25], времен, когда в Саутворке собиралась самая знающая и благодарная публика, для которой и творил великий гений.

Они увлеченно углубились в беседу о театре, о великих драматургах. О тех временах, когда в театре понимали и актеры, и публика, когда солнце было теплее и вода мокрее.

Глава 17

– Вот раньше жизнь была – людей было много даже в таких небольших городках, как этот. И погода была правильнее, зимой была зима, по крайней мере.

Куки забыла, когда в последний раз высыпалась. Все ночи напролет она проводила, прислушиваясь к бессвязному бормотанию брата.

Вел он себя все так же странно, говорил все так же непонятно и все так же не признавал ее в качестве своей публики. Куки пыталась задавать ему вопросы, он делал вид, что не слышит ее.

– Ты совсем ничего не помнишь? – в который раз повторяла Куки.

– И бабушка на месте, вот странно-то!

Девушка, вздрогнув, похолодела. Бабушкой называлось старое заслуженное кресло в большой гостиной. Оно страшно не вязалось со всей остальной мебелью, но Куки, оставшись почти единоличной хозяйкой (отец обращал на мебель внимания еще меньше, чем на дочь), не допускала даже мысли, чтобы с ним расстаться.