BASE 66 - Йефто Дедьер

Как можно спокойнее я сказал Бернару, что мне надо кое-что уладить и до квартиры Скотта я доберусь позже. Конечно, он спросил, что случилось, и пришлось опять поднять штанину и показать всю эту красоту. К сожалению, пожилая женщина, сидевшая напротив, увидела мою окровавленную ногу и завопила: «A-a-a-a-a-a-a-a!»

Она, должно быть, была одной из тех людей, которые не могут выдержать вида крови.

Бернар сказал мне о хорошей больнице около собора Нотр-Дам. Дыра в ноге выглядела так чисто, как будто кто-то сделал её острым ножом. Я подумал о зверском приземлении и вспомнил, что здорово ударился о что-то правой ногой как раз перед тем, как грохнуться на спину.

Мы выбежали из метро и стали искать такси. В час пик в Париже, как наверное, и везде, свободное такси найти нелегко, но удача оказалась на нашей стороне. Я заметил пару, собиравшуюся сесть в такси, показал им свою окровавленную ногу и вежливо спросил, не позволят ли они сесть туда нам. При виде моей раны муж вытащил жену из машины, и несколько минут спустя я дохромал до приёмного покоя больницы Отель-Дье, опираясь на Бернара.

Я потерял довольно мало крови и чувствовал только головокружение. Пациентов, должно быть, в тот вечер было мало, потому что вокруг меня собрались целых пять молодых людей в белых халатах, расспрашивая: «Как это случилось? Чем тебя ударили?»

Мою рану обсудили в медицинских терминах и положили меня на стол, чтобы осмотреть. Носок на раненой ноге был тяжелым от крови и имел жалкий вид. Он немедленно отправился в мусор. Я спросил, нельзя ли поговорить с дежурным доктором, но мне ответили, что он неизвестно где. Они исследовали рану и стали приводить в ней всё в порядок, чтобы затем зашить. На вопросы, что случилось, я ответил, что упал с эскалатора. Это, похоже, их нисколько не удивило. Я мельком увидел лицо Бернара, которое было тревожно бледным. Вскоре он вышел. Он видел слишком много крови.

Когда люди в белых халатах начали обсуждать, должно ли сухожилие пойти выше или ниже мускула, у меня возникло некое подозрительное ощущение. Я чувствовал себя не так плохо, чтобы не понимать, что делается вокруг, и не мог не подумать, что они говорят что-то не то. Мой взгляд наткнулся на небольшую табличку, приколотую на груди одного из них, и я прочёл там имя, а ниже — слово «Стажер». Я посмотрел на такие же значки у других, и у всех было написано то же самое: «Стажер».

Что, черт возьми, такое! Оказывается, это студенты, которые не разбираются в том, что делают! Я был разъярен. У меня тут серьезная рана, а они не знают, где должно быть сухожилие, а где мускул.

Я стал кричать, ругаться и требовать дежурного доктора. Он появился через несколько минут. Ему было лет сорок, и ногу мою он осмотрел уверенно, но почему-то решил зашить рану без анестезии, что оказалось не очень приятно. Доктор заметил, что мне не терпелось уйти восвояси, и работал быстро. Вскоре, припадая на ногу, украшенную 17 стежками, я дохромал до такси, ожидавшего рядом с больницей. По дороге к квартире Скотта я думал об ошибке, которую сделал, и как легко, похоже, отделался, поскольку вполне мог закончить свой жизненный путь, лёжа на спине под той лестницей.

Дверь в квартиру Скотта была приоткрыта, и изнутри слышалась музыка в стиле блюграсс. Войдя, мы с Бернаром увидели, что Скотт сидит на кровати, и одна его нога на подушке. Мария, Арин и Элена сидели с ним рядом и разговаривали. Увидев, что мы пришли, Скотт с большим усилием встал и обнял нас обоих.

— Мы сделали это, — прошептал он мне в ухо.

Скотт, похоже, серьезно травмировался. Его нога распухла и посинела. Он был бледен, на лбу выступил пот.

Я сел рядом и похвастался своей раненой ногой. Он посмеялся над историей о студентах, которые не знали, куда девать сухожилие. Скотт подозревал, что его собственная нога сломана, но надеялся, что ошибается. Он, однако, уже дважды ломал эту ногу: однажды, когда ему было десять лет, упав с лестницы, и в другой раз, катаясь на горных лыжах. Мы поблагодарили девушек за помощь и попросили, чтобы они уехали. Нам надо было поговорить кое о чём, что для женских ушей могло быть слишком.

Несмотря на рану, Скотт вынул банджо и сыграл несколько мелодий. Мы стали подробно обсуждать наши прыжки, и тут Скотт рассказал кое-что, от чего у меня по коже поползли мурашки.

Отделился он правильно, точно согласно рекомендациям Карла и Джин Бениш, высоко подняв голову и направив взгляд на горизонт. После четырех секунд свободного падения он отпустил вытяжной парашют. И тут началось: купол открылся носом прямо к зданию, и Скотт врезался в окно. Оттолкнувшись от него ногами, он улетел прочь. После столкновения со зданием Скотт был несколько не в себе и приземлился небрежно. И он слышал, как в момент приземления нога хрустнула.

Скотт смеялся над мыслью о том, что, возможно, какая-нибудь секретарша видела, как он летит к окну ее офиса на высоте 330 футов над землей. Интересно, как она потом рассказывала об этом? «Идите скорее сюда! Кто-то хочет влететь ко мне в окно!»

Бернар, наименее опытный из нас, сделал прекрасный, от отделения до приземления, прыжок безо всяких неприятностей.

Все мы после этих приключений были физически и психологически измотаны и думали теперь только о том, как бы поскорее уснуть в теплой удобной кровати. Бернар отправился к своим родителям в Байи, парижский пригород. Я остался со Скоттом. Мы решили, что так будет лучше — сможем помочь друг другу, если что, поскольку оба временно были не в лучшей форме. Я рассказал, как объяснил свою рану больничному персоналу, и мы согласились не говорить никому правду о том, как получили наши травмы. Если рассказывать всю историю о наших прыжках каждому, кто спросит: «Что случилось?», у нас не хватит терпения. Более практично будет состряпать короткий правдоподобный рассказик. После некоторого обсуждения мы придумали следующее:

«Мы изрядно выпивши возвращались с вечеринки в другом конце города. У эскалатора метро мы в шутку начали бороться — толкались, тянули друг друга за одежду и всякое такое. Ступив на эскалатор, Скотт внезапно потерял равновесие, и мы покатились по ступенькам. Скотт сломал лодыжку, а я краем ступеньки разрезал ногу».

Вот что мы расскажем всем любопытным, кто спросит о наших повреждениях. Я волновался, что никто нам не поверит, но тут уж ничего не поделаешь.

Утром я пробудился с ужасной болью в ноге. Она была жесткой, как бревно, и ей было трудно даже пошевелить. До ванной я добрался только с помощью Скотта. Пока я чистил зубы, решил, что Ильфе Бертельсон надо сказать правду. Будет несправедливо лгать ей. Она ведь в своё время отпустила меня на день, чтобы прыгнуть с Кохертальбрюкке. Ну, а все мои коллеги услышат искусственную версию.

Чтобы одеться, мне пришлось мобилизовать все силы. Никогда прежде я не испытывал боли только от того, что надевал носки.

Я дохромал до лифта, спустился вниз и, запинаясь за всё, что попадалось на пути, вышел на улицу. До метро было футов 1000, и при каждом шаге мне казалось, что всё, больше не могу. Оказавшись наконец в метро, я был на грани обморока. Каким-то образом, несмотря на полубессознательное состояние и утренний час пик, я всё же добрался до «Фаси».

Первый человек, с кем я столкнулся, был Рэнси. Он посмотрел на меня и спросил, серьезна ли рана. Я попросил, чтобы он пошел со мной в туалет, и я покажу ему её. Там я поставил ногу на унитаз, и Рэнси исследовал мою рану. От вьетнамской войны у него остался обширный опыт обращения со всеми видами телесных повреждений, и он оценил время моего восстановления в четыре месяца.

Когда Ильфа услышала мою историю, то рассмеялась. Она не могла поверить, что я прыгнул с башни Монпарнас, и сказала, что никогда в жизни не слышала ничего столь сумасшедшего. Когда в конце концов она поняла, что я говорю правду, то, к моему приятному удивлению, спросила, каковы ощущения в свободном падении со здания и сколько секунд я падал. Ильфа ничего не знала о BASE-прыжках, но очень интересовалась спортом. Она часто ходила на лыжах и любила всё необычное.

Ильфа сообщила мне, что генеральный директор Стеллан Хорвиц как-то узнал о моём прыжке и травме и хочет видеть меня в своём кабинете. Стеллан Хорвиц был директором компании уже год. Он был высоким, худощавым, с темно-коричневыми волосами, всегда одевался в элегантные костюмы и носил французские ботинки Weston. Я постучал в дверь его кабинета и вошёл. Он сидел за столом, сложив руки на полированном дереве.

— Что ж, — начал он. — Я знаю, что с тобой произошло. Больше не делай ничего подобного. Пойми, что, пока ты работаешь здесь как стажер, я отвечаю за тебя. Просто будь более ответственным.

Я спокойно слушал то, что он должен был сказать. Он понял, что в теперешнем состоянии я совершенно не гожусь для работы, и дал мне отпуск на две недели. Когда я собирался уйти, он остановил меня и спросил: