Чужак - Саймон Кларк

Всего несколько минут назад по площадке бегали, выкрикивая всякие гадости в адрес Финча, несколько мальчишек, теперь вышедшие из здания полицейские очистили возвышение и образовали вокруг него кордон.

Бен сглотнул. Руки у него дрожали сильнее обычного.

— Господи, уж не собираются ли они расстрелять Финча прямо здесь.

— Может, уйдем отсюда, — предложил я. — Ничего приятного нас не ждет.

— Нет. — Голос его дрожал, но решение он уже принял. — Нет. Я хочу увидеть все до конца. А потом опишу эту историю в газете. Я пристыжу Салливан, пусть всем горожанам будет стыдно.

Но жители Салливана не проявляли ни малейших симптомов стыда или даже сомнения. Из здания суда вышли еще несколько человек, встреченных аплодисментами и приветственными криками. Они вынесли стол. Громоздкий, прочный, не менее восьми футов в длину, с шестью похожими на ствол дерева ножками, настоящая антикварная вещь. Чтобы поднять его на платформу, ребятам пришлось немало повозиться. Через минуту еще двое парней притащили доску, оказавшуюся на самом деле дверью, снятой, по-видимому, с какого-то кабинета.

— Что, черт возьми, они делают? — Бен озадаченно покачал головой.

— Не знаю, но приятного ждать не стоит.

Толпа с криками подалась к площадке. Возбуждение нарастало. В воздухе запахло местью.

На протяжении следующего получаса разгоряченные зрители стали свидетелями некоей таинственной, если не сказать жутковато-непонятной, активности. Сначала подъехал грузовик с кирпичами. Потом к сцене подкатила машина скорой помощи.

Ясно. Теперь я все понял. Финча выведут на возвышение. Расстрельная команда готова. Пли! — старик падает. Тело загружают в машину скорой помощи. Спектакль окончен, господа. Смотреть больше нечего.

Но они спланировали кое-что похуже.

Мисс Бертолли ловко поднялась по ступенькам, подошла к столу. Словно в ожидании скорых похорон, она была во всем черном. Еще один член Совещания, в котором я узнал Кроутера-старшего, подал ей подключенный к усилителю микрофон.

Толпа мгновенно смолкла, едва женщина начала говорить.

— Послушайте меня, пожалуйста… будьте добры, минуточку внимания. Спасибо. Сегодня черный день для Салливана. Но самое мрачное впереди. Сегодня мы должны осуществить акт, который навеки запечатлится в нашей памяти. Потому что мы не можем допустить повторения преступления, совершенного Чарльзом Финчем. Если подобное случится еще раз, если чужаки будут допущены в наш город, единственное в округе безопасное место, это станет концом для всех нас. Мы не можем позволить себе такое. Никто из нас не хочет смерти наших жен, мужей или детей. Пусть же все знают: Финч признан виновным в том, что подверг опасности заражения город Салливан. Чужаки могли быть инфицированы; существовал риск того, что они заразят и нас. К счастью, эти люди не сходили с яхты, поэтому вероятность проявления болезни невелика. На заседании Совещания с присутствием судьи Абрахамса принято решение, что наказание за это ужасное преступление против всего сообщества должно быть самым жестоким из имеющихся в нашем распоряжении. Смерть. — Она сделала паузу и обвела собравшихся холодным взглядом, возможно, отыскивая признаки несогласия. Таковые отсутствовали. Люди согласно кивали. Какой-то мужчина крикнул: «Правильно!»

— Однако, — продолжила мисс Бертолли, и ее усиленный динамиком голос эхом загремел между домами, — нам представляется, что казнь для Финча — наказание недостаточное. Если он умрет сейчас, то фактически избежит мук совести, которых заслуживает своим деянием.

Мы с Беном переглянулись. О чем это она говорит? Уж не рехнулась ли бывшая адвокатесса?

— Исходя из вышеизложенного… — Ее голос спугнул голубей, сидевших до того на крышах, — смертная казнь будет применена к дочери Чарльза Финча, Линн Маргарет Вагнер.

Дождались. Безумие началось. Сердце застучало, накачивая вены яростью, и я, сжав кулаки, двинулся к сцене.

— По решению Совещания приговор будет приведен в исполнение немедленно.

Я слышал слова… слышал их отчетливо и ясно, но они почему-то утратили всякий смысл. Чувство было такое, словно в привычную реальность ворвался некий страшный кошмар.

А женщина все говорила и говорила этим бесстрастным, ледяным голосом служителя закона.

— Совещание также постановило, чтобы каждый присутствующий принял участие в исполнении приговора. — Она перевела взгляд на одного из стоявших в оцеплении полицейских. — Сержант Марш, приступайте к своим обязанностям.

Толпа подалась к сцене. Меня сдавили со всех сторон мужчины и женщины, жаждавшие увидеть, что будет дальше. Потные, разгоряченные тела, тяжелое возбужденное дыхание, горящие глаза… Запах их плоти бил мне в нос — черт побери, я дышал их мерзкими испарениями. Людей охватила лихорадка, безумная страсть, чувство могучее и неуправляемое.

Нечто, похожее на то, что овладевало мной, когда я убивал.

Но меня это всеобщее безумие не затронуло. Сдавленный пышущими жаром телами, я не чувствовал ничего, кроме бесконечного холода пустоты.

— Линн…

Ее вывели из скорой помощи прямо на бетонные ступеньки. Впервые я подумал о ней как о «моей Линн», о прекрасной женщине, время от времени заглядывающей в мою берлогу, чтобы приготовить мне завтрак. Той, которая дразнила меня своей сексуальной походкой. Той, которую я когда-то сжимал в объятьях.

Она прищурилась от яркого солнечного света и прикрыла глаза ладонью. Потом растерянно оглянулась, наверное, надеясь, что все это не более чем неудачный розыгрыш. В следующую секунду Линн увидела своего отца. Финча вывели из здания суда, чтобы показать результат его преступления.

Полицейские усадили приговоренную на стол. Затем, прежде чем она сообразила, что происходит, заставили лечь на спину. Они обращались с ней вежливо, почти бережно, применяя лишь минимум насилия. Со стороны могло показаться, что Линн готовят к некоей необычной операции под открытым небом.

Двое мужчин положили ей на грудь дверь. Получилась фигура, похожая на крест, если смотреть сверху, голова и шея Линн, как и ее ноги, выглядывали из-под двери, которая закрывала грудь и живот.

— Нет… — Я услышал ее голос совершенно отчетливо. Словно очнувшись от сна, она зашевелилась, попыталась подняться. — Нет… отпустите. Да что же это вы делаете?

Линн повернула голову и взглянула на отца, стоявшего в наручниках под охраной двух полицейских. Лицо Финча застыло, превратившись в маску ужаса, будто высеченную из гранита.

И только слова Бертолли звенели, как кубики льда в стакане.

— Каждый мужчина и каждая женщина получает по кирпичу. Вы выстроитесь в шеренгу у того края платформы, где стоит мистер Кроутер-младший. Вы будете подходить по одному, и класть кирпич на дверь. Процедура завершится тогда, когда класть кирпичи будет некуда…

Возбуждение достигло предела. Толпа стала тучей, насыщенной электричеством. В стремлении быть первыми люди хлынули к сцене. Общий поток увлек и меняю. Мое собственное желание тут ничего не значило. Вынесенный вперед, я увидел, как боролась Линн, как пыталась сбросить проклятую доску, как дрожали ее напрягшиеся мышцы. Но уже через секунду она затихла.

Я закричал. Наверное, мне хотелось верить, что крик поможет проснуться. То, что происходило, должно было быть кошмаром. Но события, набрав ход. Безжалостно катились вперед. Мужчины и женщины получали по кирпичу, поднимались по ступенькам и подходили туда, где лежала на столе Линн. Каждый клал свой кирпич на дверь, которую удерживали стоявшие по обе стороны от стола полицейские.

Для меня, пребывающего в состоянии шока, процедура не имела абсолютно никакого смысла. Зачем они это делают? Зачем положили дверь на грудь Линн?

Мимо стола прошли, наверное, с десяток человек, когда я услышал ее крик.

— Снимите! Мне тяжело! Мне больно, слышите? Мне больно!

Вот так.

С каждым положенным кирпичом дверь становилось все тяжелее. Соседи, знакомые, просто горожане играли свои роли в этом смертельном шоу.

О, Боже. Да, мисс Бертолли была права. Такое запомнится надолго. Вряд ли кто-то забудет, как помогал убить мать двоих детей, выдавливать жизнь из прекрасной женщины, преступление которой заключалось лишь в том, что она приходилась дочерью Чарльзу Финчу.

Задыхаясь от гнева и крика, я пробился через толпу к помосту. Ее лицо горело. Длинные волосы свисали со стола. Глаза сощурились от боли. Она уже не кричала, а только шептала, едва слышно, с трудом шевеля синеющими губами:

— Нет… пожалуйста… прекратите. Прекратите.

Ей стало трудно дышать. Лицо побагровело, губы как будто распухли. Я видел, как она пыталась облизать их.

— Прекратите! — завопил я. — Отпустите ее!

К этому времени горка из кирпичей поднялась примерно на фут и занимала добрую половину площади двери. Давление было огромное.