Ветер вернётся - Нина Сергеевна Дашевская

— Не домой ещё?

Мотаю головой. Какое домой! Ещё не устала даже совсем… руки скоро согреются, я знаю.

— Смотри — можно вот туда свернуть, там народу поменьше. Да?

Я опять киваю и иду за ним.

Мимо проехал человек с лопоухой собачкой. Он, значит, на лыжах, а собачка так радостно скачет следом.

Я ведь не как эта собачка, нет? Может, надо было сказать — нет, давай лучше пойдём туда. Чтобы какая-то самостоятельность. Хотя ладно. Он же здесь дома, хозяин — показывает мне, где лучше. Если бы мы были в моём Питере, я бы ему показывала, а он за мной ходил, и ничего такого. Понятно же.

Лес изменился. Из вот этого светлого места, из трассы для лыжников, из места для выгуливания детей и собак лес превратился в другое… совсем.

Вот — как я хотела. Тишина. Никого нет. Впереди только спина и помпон Макса, он идёт уже не спеша: то ли устал, то ли… то ли не хочет, чтобы я уставала. Может же такое быть, бульдоги же внимательны к другим?…

И — деревья смыкаются над головой, мы будто в каком-то туннеле… звук лыж, только один звук. И вдруг — дятел! Я остановилась. А Максим нет, что ему, в самом деле, — дятла не слышал никогда, что ли. Теперь мне опять догонять.

Вдруг впереди просвет, и Макс там стоит… ждёт меня. Мы вышли на просеку, наш путь пересекает линия электропередач, вышки ЛЭП. Макс стоит чего-то, замер, хотя я уже здесь… ой, что это?

Звук — как сотня сверчков, только громче. Электрический какой-то звук.

Макс обернулся ко мне — слышишь?

— Да. Что это — провода? — Я стараюсь не показать ему, что дыхание сбилось… дышу, радуюсь остановке, но не хочется ему это показывать.

— Да. Снег идёт, снежинки трещат около проводов, всегда так.

Надо же, а я впервые слышу: кажется, сам электрический ток звучит. В этой тишине — очень странно. Да, снег идёт… мягкий такой.

Максим вдруг опять рванул вперёд. Ладно; постояли — и дальше. Нечего тут долго стоять… хотя я внутри чувствую — спасибо, спасибо, что показал мне. Я запомню.

Сначала не поняла, почему так тяжело стало идти… устала, что ли? Потом только дошло — мы поднимаемся. Лыжня то есть, то пропадает, и я иду по следам Макса. Темпа уже вообще никакого нет, просто идём, и внезапно мне стало так странно. Мы в лесу, совершенно одни, и с вот этим Максом, с которым только несколько слов и успели сказать.

Левой, правой. Руки зато согрелись, вот это хорошо. И вообще жарко. Ёлки, вернее — ели, огромные… на них шишки… ещё другие деревья, без листьев не поймёшь… за верхушками проглядывает призрак солнца в бледном нежном небе. Там, наверху, ветер беспокоит тонкие ветки; а тут — тишина.

И тут мы резко пошли в гору. Всё выше, выше… не могу… Макс оглядывается: помочь? (Это как он, интересно, собирается помогать?)

Всё, поднимаюсь ёлочкой. Медленно… расстегнула уже куртку. Сердце сейчас выпрыгнет, надо заниматься спортом, что ж ему такая ерундовая нагрузка тяжело даётся… ещё два шага, ну, ещё! Давай… и хочется спросить уже наконец — долго ещё? И вообще… куда мы идём?!

Максим остановился. Стоит наверху. Значит, уже недалеко, там просвет. Всё светлее и светлее… ещё немного — и!

Лес кончился. Мы стоим на высоком склоне — внизу река, и поле с коричневыми сухими стеблями и сухой травой, камыши из-под снега, и деревня, и дым из трубы, и синий лес вдали чернеет, и ель сквозь иней зеленеет — нет, речка подо льдом не блестит, это если бы яркое солнце… сейчас нет. И хорошо: если бы тут было солнце — с ума можно было бы сойти от красоты. Я снимаю перчатку, трогаю в кармане ледяной телефон — да нет. Бессмысленно. Какой тут телефон; эта бесконечность, эта нежность…

Оборачиваюсь — Макс стоит без шапки, тоже в распахнутой куртке, и смотрит. На всё это. И… и лицо у него. Как же я… как же я не рассмотрела! При чём тут собаки, выдумала тоже бульдога какого-то…

Если слепить такую голову из белого гипса — можно поставить её в кабинете рисования. Неловко так разглядывать человека, и после шапки у него волосы смешные… но при чём тут… видно же, какое лицо!

Максим вдруг смотрит на меня. Прямо на меня, я даже вздрогнула. Не улыбается, просто смотрит, легко так. Ничего нет такого страшного в том, чтобы разглядывать человека — тем более, может, никогда больше его вот так не увидишь. Пусть…

— Красиво? — спрашивает он. И, наконец, улыбается — одними глазами.

И я вдруг задохнулась от этого, от того, как он сказал. Вот так просто. Вот так — без страха показаться смешным, или там ещё чего… и что тут ещё скажешь. Если красиво! Так красиво, что…

— Да, очень.

Мы ещё так молчим. И я понимаю, что сейчас это кончится. И больше никогда не будет.

— Не замёрзла? — спрашивает он. — Анна-Мария?

Ой…

— Откуда ты знаешь?…

— Что замёрзла? — Вот, он теперь смеётся по-настоящему.

— Да нет, что ты… нет — моё имя. Ты знал?

— Так мама все уши прожужжала перед вашим приездом!..

…Ну вот… а я не знала, как сказать, что я никакая не Аня.

— А у меня смешная фамилия, скажи? Просто ужас…

— Да, — отвечаю я и сразу пугаюсь — вот же чего ляпнула. Но он смеётся. И спрашивает ещё:

— Точно не замёрзла?

И вдруг подходит… делает два приставных