Память дерева - Тина Валлес

Когда она прикрыла дверь, дедушка посмотрел мне в глаза и сказал:

– За шитьем она смотреть на тебя не будет, но слушать будет внимательно.

Разговор за шитьем

Тут я вспомнил, как в Вилаверде бабушка садилась после обеда в столовой за шитье, дедушка подремывал в кресле, а папа с мамой пытались что-нибудь почитать. У бабушки было много о чем рассказать, пока она чинила носки или подшивала брюки, и мама в конце концов снимала очки и закрывала книгу, а папа уходил читать на террасу или в спальню.

– Ты понимаешь, на перемене я, как обычно, был вратарем…

– Да ты вратарь? Вот так штука! Ну, ты садись, и пока я все зашиваю, расскажешь мне поподробнее.

И пока бабушка зашивает дырку, я рассказываю ей, как я люблю стоять на воротах в ожидании мяча, и пока он не прилетел, передвигаться из стороны в сторону, стараясь угадать, где его ждать, слева или справа, сверху или снизу. И вот он летит, и, если нужно, я бросаюсь прямо на него, потому что не свожу глаз с мяча, а руки и ноги сами знают, что им делать. Вот потому-то я часто и прихожу домой то в рваных штанах, то с разодранным локтем: значит, я кинулся на землю, чтобы мне не забили гол.

Она слушает меня и так орудует иголкой с ниткой, что я глаз не могу оторвать от прорехи на штанах, от бабушкиных рук, от наперстка, пока она молча, размеренными движениями, заштопывает дыру.

Как будто бабушка стоит с гигантской иглой на воротах и изо всех сил штопает, чтобы нам не забили гол.

Гости

– Катерина, мастерица наша, как нам тебя не хватает!

Матильде и Игнасио садятся на диван: сегодня они приехали к нам в гости. В Вилаверде они всегда ходят в шлепках на босу ногу и хлопочут по хозяйству, и мне непривычно видеть их в городских туфлях, в обстановке барселонской квартиры. Оба приоделись для поездки в город, и дедушка говорит, что они выглядят молодцом.

Дедушка увел Игнасио к себе в мастерскую, то есть в чулан, где раньше гладили белье, Матильде с бабушкой расположились в столовой. А я ходил туда-сюда и слушал оба разговора. И про часы, и про ниточки. Игнасио привез дедушке в починку старые часы, а Матильде захватила с собой недавно купленное платье: оно длинновато, и за разговором бабушка подшивает ей подол.

– Что же это за гости, если хозяев за работу усадили? – услышал я, зайдя на кухню к маме с папой.

– Это не работа, это предлог, чтобы навестить друзей, – объясняет мама, и лицо у нее при этом одновременно радостное и грустное. – Пока дедушка подкручивает винтики, Игнасио расскажет, что нового в поселке. Матильде с бабушкой тоже поболтают за шитьем. Они не умеют разговаривать с пустыми руками.

– Я бы не хотел, чтобы за работой меня занимали болтовней, – уперся папа на своем.

– Им нужно, чтобы руки были заняты, и разговор идет от сердца. – Тут мама улыбнулась в пол-лица, улыбкой только для меня, ведь я гораздо лучше папы знаю, о чем она толкует.

Когда руки заняты

Мама и дедушка растолковали мне, что лучше всего разговаривать с бабушкой, когда у нее руки заняты работой. Теперь я думаю о бабушке, когда стою в воротах, и представляю себе, что она ткет вокруг меня воображаемую сетку, в которую не может пролететь ни один мяч: таким хорошим вратарем я еще никогда не был.

– Еще одна дырка, Жан? – добродушно ворчит она, усаживает меня рядом, и мы беседуем о нитках и футболе, а значит, о дедушке. Бабушкины ниточки – это те же дедушкины деревья, в них есть ответ на любой вопрос.

Работой руки у бабушки заняты и тогда, когда она готовит ужин. В последнее время дедушка все чаще дремлет в кресле, и я приноровился делать домашнее задание за кухонным столом, возле бабушки и ее аппетитных блюд.

Иногда она дает кастрюлькам побулькать в одиночестве и садится возле меня с книгой, и между бабушкиным чтением и моими школьными тетрадками протягиваются такие шелковые ниточки молчания, что хочется делать уроки до бесконечности.

Но бабушке случается и уколоться иголкой во время шитья, и пятно на кухне посадить на платье, и задремать нечаянно с книгой в руке – в такие дни нашей двойной пятерке грозит беда.

– Бабушка, а тебе дедушка рассказывал про вербу?

– Да, конечно.

– А может, тогда ты мне расскажешь?

Бабушкина иголка замирает, она поднимает глаза, и мне кажется, что нитка, которой она шила, исчезла, и в ткани снова образовалась прореха, круглая, как буква О.

– Он до сих пор тебе не рассказал?

Дубль пять

– Скажи своему деду, что пора ужинать.

Теперь дедушку всегда зову за стол я, а он почти никогда меня не зовет. А бабушка иногда называет меня Жоаном, а не Жаном, особенно с тех пор, как я подсаживаюсь к дедушке, чтобы помочь ему решить кроссворд. Ведь запах газеты – это дедушкин запах.

Иногда я выхожу из кухни в столовую, а его там нет. Я думаю, он слышит наши голоса на кухне, бесшумно встает с дивана и запирается у себя в чулане. Там на столе до сих пор стоят часы с кукушкой, но к инструментам он и не притрагивается, все они лежат, начищенные до блеска, на своих местах. Теперь он только пыль там вытирает, следит за чистотой.

– Дедушка, бабушка сказала, что ужинать пора.

Мы оповещаем его заранее, пока не пришли родители, чтобы у него хватило времени собраться с мыслями. Дедушка с каждым днем двигается все медленнее. Мы с бабушкой это знаем и никогда об этом не упоминаем, но пытаемся дать ему время, чтобы мама с папой ничего не заметили.

– Бабушка, я ему сказал.

– Спасибо, мой королевич, – отвечает она почти невнятно. – Спасибо тебе за все.

– Дубль пять, пора играть. – И она улыбается мне через силу, с остекленевшими глазами, а дедушка выходит из мастерской и закрывает за собой дверь.

– Пора накрывать на стол?

Мы накрываем на стол

На стол до сих пор накрывает дедушка. Это его обязанность с тех пор, как они переехали к нам, и мы с бабушкой знаем, как для него важно с ней справляться, с каждым разом все важнее. Поэтому мы и предупреждаем его заранее, не говоря ему, что еще не