Кикимора - Валерия Перуанская

Он тоже поднялся, стоял между нею и дверью, куда с плачем убежала его дочка, и опять увиделся Анне Константиновне старым, слабым и беззащитным, отчего сердце у нее, как у него сейчас, разрывалось на две части.

– Я вас очень прошу, – сказал он, – одну только минутку подождите... Посидите в саду, я сейчас к вам приду.

– Ни к чему это, – пробормотала она, но невозможно было в чем бы то ни было сейчас отказать ему, нанести еще одну обиду. – Ладно, подожду... Вы с ней не ссорьтесь, – взмолилась она. – Дочки-то другой не будет, а я и правда человек посторонний.

– Опять чепуху городите? – резко оборвал он, а наткнувшись на ее грустно-укоряющий взгляд, попросил: – Не обижайтесь. Вы же умница, вы должны понять.

Она лишь вздохнула прерывисто. Этот вздох облегчил, освободил немного сердце, до боли чем-то зажатое.

Она вышла в сад, прошла подальше от дома, села на скамеечке под сосной в глухом уголке сада.

Села и задумалась, кручинясь. Ей Таню хотелось понять. Кто и что ей плохого сделал? За что отца судит, осуждает? Осуждать тогда можно, была уверена Анна Константиновна, если кому-нибудь вред или несчастье, другим или самому. А тут – кому вред, кому несчастье?.. И ведь сама отчего-то страдает, плачет. За кого ей обидно, кого жаль? Анна Константиновна решительно не могла найти, кого бы следовало до этой минуты жалеть. Теперь-то всех можно жалеть: и Таню, и Антона Николаевича, и ее, Анну Константиновну... Если дочь о памяти матери хлопочет, так никто эту память не осквернил, ничем не ущемил. Таня небось за эти два месяца ни разу на Ваганьковское не съездила, а Антон Николаевич и сам не раз и не два был, и вместе с Анной Константиновной тоже – посидели около могилы, цветы положили. Пустяки, конечно, но тоже кое о чем говорит, если бы Таня хоть о чем-то знать хотела или к чему-то в них, в отце, Анне Константиновне, прислушалась... Отец такой чуткий, тонкий, а она что же? В кого она-то у них?

«Может, сын приедет, все расставит по местам? – без большой веры подумала Анна Константиновна. – Все-таки мужчины спокойней, рассудительней. Женщины накричат, нашумят, а с мужчиной можно вести диалог, они хоть слушать других умеют».

Ну ладно, допустим, он уговорит сестру не трогать отца, позволить ему жить как хочется. А дальше что? Куда им деваться? Деваться им все равно некуда.

Под ногой у Анны Константиновны белела ромашка, она сорвала ее и, как в далекие свои годы, когда в ней еще жили надежды, стала обрывать лепестки: да – нет, да – нет, да – нет... Она не знала, что «да» и что «нет», но если получится «да», то все обойдется, а если «нет»... Последний лепесток выпал на «нет», и Анна Константиновна отбросила раздетый стебель в траву. И верно, что нет, на что тут надеяться, на что рассчитывать?

И вдруг мысль блеснула: комната Наташи и Димы!.. Ключи от нее они оставили Анне Константиновне. Можно им написать, попросить, они, наверно, согласятся.

За все время от них пришла одна открыточка: доехали хорошо, очень им там все интересно, а подробно обещали написать потом. Пишут еще. Да ведь не короткий путь письму с Сахалина в Москву. Зато адрес у нее уже есть.

Соседка в той квартире тихая старушка, к тому же большей частью живет у сестры. И комната почти двадцать метров, как у Жариковых... Анна Константиновна от своей замечательной идеи до того разволновалась, что вскочила тут же бежать за Антоном Николаевичем: не надо нервничать, друг друга расстраивать, все можно превосходным образом устроить. Пусть придется немножко подождать, так ведь не на поезд торопятся? В крайнем случае.телеграмму пошлем...

Сначала она шла быстрым шагом, потом в чем-то засомневалась, замедлила порывистое движение к дому, однако ноги дальше довели сами.

Деревья под ветром качались и шумели разросшимися от дождей листьями, кроме них, Анна Константиновна ничего не слышала, даже когда оказалась вплотную к веранде. Стояла в нерешительности. Вызвать Антона Николаевича сюда или самой подняться и при Тане прямо сказать? Что именно и как сказать? Нет, надо заранее подготовить слова, а то как бы не получилось еще хуже.

И тут Таня стремительно выскочила на веранду. Заметалась там, как в клетке: то ли из вещей что-то искала, то ли себе не могла места найти. Когда пробегала мимо дверного проема, Анна Константиновна сквозь куст сирени хорошо ее видела: гневно поджатые губы, сосредоточенные на одной какой-то мысли глаза, болтающийся по спине «конский хвост».

«И долго она так будет? – пожалела ее Анна Константиновна. – Неизвестно из-за чего с ума сходит».

Таня зачем-то подошла к двери, остановилась спиной, словно выдохлась бегать. Нервно хлопнула себя по шее (комара убила) и крикнула в глубь комнат, отцу:

– Это же просто старческий маразм, извини меня!.. Восьмой десяток, люди же смеются!.. И еще такую... такую... кикимору где-то выкопал, что, у тебя глаз нет?..

Анна Константиновна попятилась от веранды. Не заметила бы ее Таня!.. Не того опасалась, что при виде Анны Константиновны еще обидней и злее слова скажет, чего выдержать будет уже невозможно, а того, что стыдно ей станет, а в этом для Анны Константиновны тоже мало приятного – человека смутить.

Однако Таня отошла внутрь и замолчала. Вероятно, отец, что-то отвечал, а она решила набраться терпения, послушать и его.

А что тут ответишь? – посочувствовала ему Анна Константиновна. Сказать, что не смеются вовсе люди? А они, наверно, и правда смеются. Наверно, и правда смешно: два увлеченных друг другом, занятых друг другом старика... Справедливо или нет, а со стороны, кроме смешного, вряд ли что еще можно увидеть. И насчет «кикиморы» не возразишь. Если сама Анна Константиновна не устает удивляться его выбору?.. Правильно Таня считает, что мог бы выбрать получше, выбор-то у него почти неограниченный. Даже в возрасте Анны Константиновны (а куда ему моложе?) женщины бывают вполне привлекательные. Конечно, ему больше подошла бы какая-нибудь такая, тогда и Татьяна, возможно, меньше шумела...

Того не соображает, что этакая пятидесятилетняя модница в первую очередь ее и прижала бы, доказала бы всем свое право, и никаким криком никто бы с ней не сладил.

А на тихого человека чего не поорать?

Нет, ехать надо, как бы Антон Николаевич ни просил. Раз он не находит, что дочке на ее оскорбления и неуважение ответить. Надо же: старческий маразм!.. Как язык повернулся? Отхлестать бы ее по щекам, ожесточаясь от обиды, мечтала Анна Константиновна. Чтобы знала. Да где там. Нынче пятилетнего ребенка родителям не тронь, «непедагогично»... Оттого болванами и вырастают. Чего ж тут-то говорить?.. Терпи.

А слов его Татьяна, конечно, не слышит, они мимо проскальзывают, рикошетом по ушам, которые от всего, что против ее собственных понятий и убеждений, наглухо забронированы... Люди часто друг друга вроде бы слушают, а – не слышат. Вот точно таким образом.

Нет, надо ехать. Сумка, досада какая, осталась на веранде. А там деньги, без денег далеко не уедешь. Без жакетки бы еще можно, а без сумки никак.

Долго они еще будут отношения выяснять? Все уж, кажется, ясно. «Мне вашего не нужно, отдайте мне мое – и до свиданья» – вот как надо сказать. Понимала, что на Антона Николаевича сердится без оснований, но ничего поделать с собой не могла. Сейчас здесь были две стороны – они, отец с дочкой, со всем, что их объединяло, что было у них общего, начиная – или кончая, неважно, – этой дачей, и она, Анна Константиновна, у которой если что-то и есть общее с Антоном Николаевичем, то такое ирреальное, эфемерное, что руками не охватишь, не удержишь. Не дача небось, усмехнулась Анна Константиновна и вышла из кустов.

С веранды, с грохотом простучав по ступенькам, прямо на нее наскочила Таня: только что с ног не сбила. Казалось, кого-кого, а уж меньше всего она ожидала увидеть здесь Анну Константиновну. Не сразу сообразила (лицо у нее было белое, искаженное, глаза выпучены, Анна Константиновна в первую секунду предположила, что отец ее отчитал как следует, прогнал от себя), кто перед ней, но, сообразив, какие-то свои намерения переменила.

– Врача нужно! – выкрикнула она чуть не в лицо Анне Константиновне, а когда та не поняла, кому врача и зачем, сорвавшимся на визг голосом выпалила: – Папе плохо! Что вы стоите?

«Довела все-таки», – едва не вырвалось у Анны Константиновны с двояким чувством страха за него и непрощения ей. Да некогда было рассуждать.

– Где вызвать? Откуда? Может, я лучше с ним пока побуду? – залепетала бессвязно и испуганно. – А соседки, Елены Георгиевны, нету?

– Что вы такое говорите, ей-Богу! Будто я без вас бы не сообразила!.. Сама я с ним побуду...

Она объяснила, куда надо бежать: вторая улица направо, четвертый или пятый дом («зимний, увидите») по левой стороне. Андрей Андреевич.

– А если дома нет?

– Есть, есть он дома! – Таня раздраженно подтолкнула ее в плечо: – Скорей!

Она заспешила обратно к отцу, а Анна Константиновна ринулась в противоположную сторону.