Меморист - М. Роуз

— Неужели вы подозреваете ее… — начал было Себастьян.

— Нет, мистер Отто, — оборвал его Фиске, — как не подозреваю и вас, однако и к вам у меня будет та же самая просьба.

Он протянул Меер блокнот и ручку и подождал, пока та запишет название гостиницы и последовательность цифр.

— Мой сотовый телефон еще не включен, но это его номер, — объяснила она.

— Все в порядке. А теперь, мистер Отто, давайте мы с вами продолжим в коридоре, дав мисс Логан возможность позвонить своему отцу.

После второго звонка ответил мужской голос. Меер попросила позвать своего отца, и в течение долгой паузы она попыталась, но тщетно, представить себе его на больничной койке…

— Меер, я очень сожалею, что именно ты обнаружила Рут. Милая моя, у тебя все хорошо?

Девушка тотчас же интуитивно откликнулась на отцовский голос — он был подобен сильному ветру, прогнавшему все остальные звуки, — и прикусила губу, чтобы сдержать свои чувства. Она уже давно не плакала и не собиралась расплакаться сейчас, когда за дверью ее ждали полиция, Себастьян и коллеги отца.

— У меня? Да, все в порядке. А как у тебя дела? Что произошло? Полиция говорит, это было ограбление?

— Да, но ты обо мне не беспокойся. Врач сказал, что грабители усыпили нас хлороформом. У меня немного побаливает голова… но ничего страшного не произошло.

По голосу отца Меер слышала, что он старается скрыть от нее свою усталость. Представив, как он сейчас выглядит, она решила, что у него на лице должна быть «маска» — так она сама называла непроницаемое, безразличное выражение, которому его научил его отец. Наследие гитлеровского режима. «Никогда не показывай глубину своих чувств. Не раскрывай себя. Не давай этим врагу оружие против себя».

Общаясь с дочерью, Джереми часто надевал эту маску. Меер понимала, что делает он это, чтобы избавить ее от ненужной боли. Отец старался скрыть от нее так много — свою тревогу относительно ее страхов, беспокойство по поводу тщетных усилий врачей принести ей облегчение, затем мучительное переживание на протяжении всех тех долгих недель, когда она лежала в больнице, вызванное неопределенностью относительно того, сможет ли она двигаться, когда срастется сломанный позвоночник. Позднее отец прилагал все усилия, чтобы скрыть охлаждение отношений с матерью, а затем развод. Но Меер знала, что разбило семью. То же самое, что сломало ей позвоночник.

— Дорогая, у моего друга доктора Сметтеринга сердечный приступ. Он… по-видимому, его сердце не выдержало резкого скачка давления, вызванного стрессом… Сейчас врачи разыскивают его сына, он отправился в путешествие. До тех пор пока его не найдут, мне лучше оставаться здесь, но только я очень беспокоюсь о тебе и не хочу, чтобы ты оставалась там одна.

Мать всегда думала только о том, как оградить себя от дочери; отец же старался оградить Меер от опасностей.

— Обо мне беспокоиться не надо, — неестественно спокойным голосом произнесла Меер, повторяя те самые слова, которые уже не одну сотню раз говорила отцу.

— Я все равно ничего не могу с собой поделать.

— Ну, пожалуйста! Я остановилась в прекрасной гостинице, там очень хорошее обслуживание. Со мной все будет в порядке.

— Я очень жалею о том, что меня нет рядом. Больше, чем о чем бы то ни было, сожалею о том, что это тебе выпало обнаружить Рут. Бедняжка Рут…

Меер услышала в голосе отца скорбь и чувство вины. Уставившись на фотографию себя в детстве с матерью, она поймала себя на том, что, сколько она ни старалась, ей никогда не удавалось облегчить боль близких.

— Извини, что все так получилось.

— Себастьян тебя нашел? — спросил отец.

— Да, нашел. Он приехал через несколько минут после меня. Он по-прежнему рядом со мной.

— Рад это слышать. Если тебе что-нибудь понадобится, пожалуйста, спрашивай у него, хорошо?

— Ладно, но у меня все в порядке.

— Меер, меня зовет врач, я должен идти.

— Подожди. Почему убили Рут? Имеет ли это какое-то отношение к тому, что произошло с тобой в Швейцарии? Папа, что ищут эти люди?

Она услышала в трубке шумный вздох.

— Я все расскажу тебе завтра… завтра, когда мы с тобой встретимся, — сказал отец. — Будем надеяться, завтра я вернусь домой. А сейчас я должен поговорить с врачом. Я перезвоню тебе позже.

— Еще один только вопрос… — Меер должна была узнать правду.

— Какой, дорогая?

— Это ведь как-то связано со шкатулкой, правда?

ГЛАВА 19

Нью-Йорк

Суббота, 26 апреля, 09.45

Люсиан Гласс и его начальник, глава БПИ Дуглас Коумли, сидели за однонаправленным зеркалом и наблюдали за тем, как следователь нью-йоркского управления полиции Барри Брэнч беседует с Малахаем Самюэльсом. На потертом столике между ними лежала тонкая темно-синяя книжечка размером приблизительно пять квадратных дюймов. На обложке тиснение золотом: слово «Паспорт», изображение орла и более мелким шрифтом «Соединенные Штаты Америки».

Малахай не протягивал к книжечке руку, даже не смотрел на нее. Люсиан это знал, потому что успел зарисовать в альбоме мириады выражений, сменяющих друг друга на лице специалиста по переселению душ.

На протяжении нескольких месяцев он почти ежедневно видел Самюэльса, однако ему редко предоставлялась возможность внимательно исследовать его лицо. И вот сейчас Люсиана завораживали его непроницаемый взгляд и бесконечное самообладание. Малахай был слишком спокоен. Даже невиновные нервничают, когда их допрашивает полиция. Возможно ли, что Самюэльс загипнотизировал себя, заставив погрузиться в это состояние полного безразличия? В конце концов, он мастер гипноза и регулярно использует эту технику, исцеляя своих юных пациентов.

Перевернув лист, Люсиан начал набрасывать новый портрет.

— Поэтому мы официально закрываем наше расследование, — раздраженно произнес следователь Брэнч, словно винил в этом Малахая.

Яростным движением он переместил паспорт через невидимую границу, проходящую посередине столика.

Малахай не спеша взял книжечку, даже не взглянув на нее.

— Итак, вы наконец нашли этого злодея. И кто же это?

На протяжении нескольких месяцев Гласс слушал медоточивый голос Самюэльса, однако неторопливая, размеренная речь доктора по-прежнему выводила его из себя. Она была слишком обдуманной. Подобно расслабленным манерам Малахая, его голос что-то скрывал. Вот и сейчас он сидел перед следователем Брэнчем, словно испанский дворянин XVII века, позирующий Ван Дейку, излучая властную самоуверенность и аристократизм. Люсиан был убежден, что все поведение Малахая — это сознательная, тщательно спланированная дымовая завеса. Окружающие видят только то, что он сам хочет им показать: целеустремленного психолога, самоотверженного исследователя-иконоборца. Но за самоуверенным, претенциозным фасадом Гласс видел несчастного, испуганного человека, отчаянно жаждавшего… чего? Люсиан видел только само страстное желание, но не его объект.

— Я ничего не могу вам сообщить до тех пор, пока подозреваемому не будет предъявлено официальное обвинение, — сказал следователь Брэнч.

— Этот человек заслуживает самого сурового наказания. На его совести несколько зверских преступлений.

Взгляд Люсиана заметил сострадание, сверкнувшее в черных глазах Малахая, такое искреннее, что никто даже не заподозрил бы, что этот психолог с мировым именем, потомок старинного, влиятельного нью-йоркского семейства способен приказать отнять человеческую жизнь.

Брэнч, мужчина лет под шестьдесят, судя по виду, последние несколько лет просидевший на кабинетной работе, поставил руки на стол и рывком поднялся на ноги.

— Позвольте вас проводить, мистер Самюэльс.

За однонаправленным зеркалом Дуглас Коумли тоже встал.

— Надеюсь, художник, чутье тебя не подводит. Я должен через десять дней свернуть твою лавочку, а не выделять дополнительное финансирование. Из-за тебя я рискую собственной задницей. Уже в который раз.

— И часто чутье меня подводило? — спросил Люсиан.

— Однако раньше у тебя всегда находилось для меня что-нибудь еще. Что-нибудь такое… можно ли назвать это доказательствами?

— Я хорошо знаю этого человека. Несколько месяцев я наблюдал за ним, слушал его разговоры. Малахай Самюэльс не сможет устоять перед соблазном выследить второй «инструмент памяти».

— Он не сможет? — скептически спросил Коумли. — Или ты не сможешь?

Времени для споров не было. Малахай получил пропуск на выход и в самое ближайшее время покинет здание, и Гласс последует за ним, куда бы он ни направился. По крайней мере, в течение ближайших десяти дней. А в настоящий момент, хотелось надеяться, это означало посадку на самолет, вылетающий в Вену.

ГЛАВА 20