Азимут бегства - Стивен Котлер

Его план прост и ясен, такими и бывают планы, когда нет выбора, когда ты несешься как одержимый и каким-то чудом обретаешь спасение. Джип стоит там, где он его припарковал, ключи в кармане. Заводя двигатель, он краем глаза видит дверной молоток в виде горгульи. Страшная птица взлетает в воздух, и ворота резко распахиваются. Сквозь шум дождя он слышит громкий выстрел, но только на следующий день обнаруживает пулевое отверстие в спинке пассажирского сиденья. В течение недели он опасается, что будет погоня, но потом успокаивается в объятиях светлоглазой серферши, которая вообразила, что Анхель будет неплохим завершением дня.

Только потом, после долгой бурной ночи, после чрезмерно обильного возлияния ромового пунша, на котором здесь, кажется, все помешались, он выскальзывает в чулан и садится читать папку под беспощадным светом голой лампы. Он читает медленно и внимательно и постепенно осознает, в какое дерьмо он влип.

Скоро ужин. Окна открыты, в воздухе уже чувствуется прохлада. Исосселес стоит в верхней келье звонницы и пристально смотрит на кровать, где совсем недавно лежала Пена. Внизу собрались братья, они ждут его благословения. Пусть ждут. Он и так ходит по острию ножа. По монастырю поползли слухи, что это он убил Пену. Это не так, но пусть думают, что хотят.

Именно в этой келье он впервые обнаружил ту рукопись. Здесь начал он изучать Каббалу. И что из этого вышло?

Кровать уже разобрали и вынесли за дверь. Завтра надо будет проследить, чтобы ее снесли в подвал. Он волочит матрац на середину комнаты, бросает на каменный пол. У ног падре стоит маленькая канистра с бензином. Он нагибается, поднимает канистру, отвинчивает колпачок и медленно льет бензин на матрац. Он льет долго, до тех пор, пока расплывающееся пятно не начинает растекаться по полу. Вот еще одна головоломка для братии — почему он хочет спалить матрац здесь, почему не выбросить его в окно и сжечь во дворе вместе с другим мусором? Какова бы ни была причина смерти Пены, она умерла не от инфекции в бактериальном смысле этого слова. В углу валяется спасательный жилет тусклого оранжевого цвета, одна из надувных подушек надорвана по краю. Он пересекает келью, поднимает с пола жилет, несет его назад и бросает на середину матраца, выливает на него остаток бензина и идет к двери. Встав в проеме, он чиркает спичкой и бросает ее. Матрац вспыхивает мгновенно, пламя встает рыжей стеной, языки его жадно лижут потолок, келья стремительно заполняется дымом.

Он прикрывает лицо рукой от невыносимого жара и задом пятится в коридор. Дым закоптит потолок и стены, и сколько бы их потом ни отмывали, эта сажа останется здесь навечно. Копоть покроет подоконник. Пол почернеет от пепла, но огонь не расползется дальше, он умрет в этой келье. Это старый монастырь, он целиком выстроен из камня, здесь нечему гореть, кроме старой постели, вместилища памяти. Здесь рождение и смерть и все, что между ними. Театральный жест, со злостью думает он, идя по коридору.

13

Такие игры существовали всегда, в них нет ровным счетом ничего удивительного, но взять и оказаться в самой ее гуще? Анхель упирает одну руку в бок, босой ногой находит педаль пианино, гладкий холодок меди соответствует холодку в спине, который уже не покидает его.

Он сидит в дешевом серферском баре, где-то возле залива Магдалены. Входная дверь полуоткрыта и болтается на петлях. Стойка и несколько стульев. Посетителей и того меньше. Какая-то бабка смотрит на него сзади из-за своего стола. Пианино стоит в центре на просевшем полу, покачиваясь на доске, согнувшейся под его тяжестью. В один прекрасный день пианино провалится сквозь пол, и люди будут показывать дыру в полу, где раньше была музыка. Сейчас Анхель трогает разбитые клавиши. Мелодия совсем не похожа на ту, какую он хотел извлечь, да и педали слишком тугие. В музыке Анхель всегда любил медленное исчезающее, как неясный отзвук, эхо. Скамейка сделана из темного вишневого дерева, в том месте, где отвалилась щепка, видно более светлое дерево. Обивки нет, и приходится сидеть на выщербленном голом дереве.

Как он мог так глупо влипнуть, даже не понимая, куда сует голову? Это Общество основал Боргезе, и оно было таким тайным, что ему даже не дали имени. Его привыкли называть просто Обществом. Обществом, и все. Анхель явственно представляет себе, как с течением лет оно заслуживает написание с заглавной буквы. Его отец играл в покер вечерами по вторникам. То было общество пьянства, традиции и… Но Анхель не может припомнить полного названия, да, собственно, это и не имело никакого значения, так как отец был слишком занят собой и просто говорил, что сегодня пойдет на собрание общества или просто в общество, а для Анхеля это слово стало привычным и избитым.

Трудно сказать, имеет ли Исосселес что-то общее с Обществом. Если и имеет, то связи его весьма поверхностные. В папке деление проведено очень отчетливо — есть «мы» и есть «они». Возможно, это безжалостная конкуренция. Определенно, Общество было создано папством, а Исосселес — творение Бога. Может быть, это часть истории, пока неизвестная Анхелю, но даже если бы он знал? Трудно сказать, что он стал бы делать не так. Сейчас он понимает только одно — ему очень не хватает Пены, и если она выбрала его на роль своего протеже, то это было очень приятно.

Энергичным кивком он вытряхивает из головы все беды и принимается играть вступление к «Мг. Bojangles», смеясь своим мыслям. Бабушка встает и на мгновение задерживается в двери. Он понимает, что кто-то хочет послушать, и продолжает играть, закончив первую пьесу, он играет еще несколько песенок, а потом садится в прохладе зала и погружается в свои думы.

В эпоху Возрождения расцвело знание, и нашлись люди, пожелавшие утаить его часть. Это было совершенно новым видом искусства, безымянной вещью, искусством сокрытия, умением прятать все на ровном месте. Они построили библиотеку в библиотеке.

Кто знает, какова была их первоначальная цель — знать своего врага как себя, иметь право неподобающе вести себя, обладать, владеть и отрицать. В разгар богатейшей эпохи в мировой истории они пожелали предаться собственному богатству. Они хотели, чтобы вокруг царило запустение и беспредельность. Они хотели знать, что особенного было в том, что целый народ вдруг покинул Египет и всю жизнь целого поколения скитался в пустыне. Они хотели получить сокровища другого народа, который жил на высоких плато в Гималаях. Они хотели овладеть тайной пряности. Они хотели, хотели и снова хотели, и в конце концов они поняли, что у них нет души для полного овладения. Они стали обладателями пустых сокровищ, но и это стало призванием, ибо если не остается ничего другого, то остается само обладание.

14

Анхель пересекает Калифорнию под мрачным небом. Тяжелый свет, густой настолько, что кажется, что он вот-вот взорвется, придает каждому предмету свой, уникальный и неповторимый вес. Свет струится отовсюду — из океана, отражается от островов, от какого-то гудящего всю ночь котла. Рыбаки побережья кожей чувствуют этот свет и понимают, что надо укрыться от него дома. Здесь, на границе, нет места, где можно было бы спрятаться, ни одного убежища, только неумолимое и неизбежное — позади и впереди, и чувство того, что тебя застало в самой середине. Здесь рано включают свет, на машинах зажигаются фары, добела высвечивающие лица. Свет усиливается выше всякого мыслимого порога, раскаляется добела, свет, откалывающийся ослепительными полосами от преломляющих его углов. Мостовая светится, как раскаленный металл. Это и впрямь ослепляет. На протяжении всех бесконечных миль вдоль дороги выстраиваются мексиканцы — просто посмотреть на дорогу.

Джип въезжает в Энсенаду, и Анхель тратит два дня на то, чтобы пешком дойти до побережья. На выезде из Тихуаны он останавливает какого-то торговца кактусами, на визитной карточке которого значится «Торговля экзотическими растениями», но и он сам, и Анхель прекрасно понимают, что все это маскировка и прикрытие, и нет ничего легального в этих переездах из Мексики и обратно. Парень говорит, что он обыкновенный маклер, просто меняет деньги, и его не надо опасаться.

Он не подмигивает, и это единственная причина, почему Анхель садится в его машину. За ними на дороге натужно пыхтит ржавый рыдван, набитый детьми, их крошечные пальчики стучат в оконные стекла, еще дальше «форд-бронко» на толстых шинах, а дальше все теряется в дымке. Но там, позади, в безумной пустыне, где-то — задавая вопросы твердолобым серферам — движется по его следам Исосселес.

Поначалу он хочет вернуться в Нью-Мексико, но потом решает держаться побережья Тихого океана. Может быть, уехать в Орегон. Маленькие, обшитые вагонкой городки, где чуть свет открываются кафе: лесорубы — ранние пташки. Анхель разлюбил плоские пустынные пространства, в них появилось нечто зловещее. Это будет еще одна строка счета, который он, когда настанет срок, предъявит Исосселесу. Анхель отрастил бороду, по крайней мере пытается это сделать, редкая щетина покрывает его подбородок и верхнюю губу; скудная поросль волос. Ничего, для маскировки сгодится и это.