Заговор небес - Анна Литвинова

Боречка рос настоящим «сыном полка». Сыном Желтой казармы. Мальчика здесь обожали. Спортсменки играли с ним, как с хорошенькой куклой, а спортсмены делали ему бумажные самолетики и учили говорить: «Не паласют, а па-р-р-ра-шют, понял?!»

Почти все выходные Боречка проводил вместе с мамой-одиночкой на аэродроме.

– Бабульки опять взбунтовались! С внуком сидеть не хотят, – докладывала Маша, устраивая мальчика на самой мягкой кровати в Желтой казарме. Борис хлопал огромными глазищами, застенчиво улыбался и охотно принимал конфеты и бутерброды, которыми его потчевали спортсмены.

Мальчик был красивым, хрупким и задумчивым – не чета Маше, простоватой и порой грубой. Больше всего Боря обожал перебираться со своей теплой кровати на «первом этаже» в уголок на верхотуре – и оттуда наблюдать за спортсменами, собравшимися в комнате, прислушиваться к их разговорам.

Маша, которая всегда принимала самое деятельное участие в казарменных посиделках, периодически прикрикивала:

– Борис! Спускайся и ложись спать!

В ответ на приказание матери мальчик еще глубже забивался в угол и принимался беспомощно хлопать длинными ресницами. И у него тут же находились защитники:

– Да ладно, оставь его, Машка. Пусть посидит. Все равно мы шумим – не уснет…

Кто был Бориным папой – на аэродроме осталось загадкой.

Несколько раз спортсмены устраивали диверсии: пытались напоить Машу до беспамятства и выведать-таки, кто же Борин отец. Но это ни разу не удавалось. Мария в легкую уничтожала двухдневный запас спиртных напитков, а потом принималась петь или хамить – в зависимости от настроения. Но на коварные вопросы отвечала неизменно: «Ален Делон его папа. Или Бельмондо – точно не помню».

Маша одной из первых на аэродроме купила свой собственный парашют – новенький ПО-17, сделанный на Щелковской парашютной фабрике. Новейшая разработка отечественной промышленности, «купол два в одном»: и основной, и запаска находятся на спине, в одном ранце. Это не то что казенные «мешки» с запаской на пузе. Маша придумала называть запаску старой модели «беременной», и словечко на аэродроме мгновенно прижилось.

Свою собственность, парашют, получивший слегка двусмысленное имя Пострел, Мэри берегла, как золотой слиток. Даже в изрядном подпитии и растрепэ она держала ненаглядный Пострел под рукой и нежно поглаживала прочную ткань ранца.

Машины недруги осуждающе говорили: «Она парашют больше сына любит».

Сама же Маша говорила, что она любит их – одинаково.

И еще Мария любит выпить.

…Машин тайный поклонник Гоша восхищенно наблюдает за тем, как лихо, без всяких тостов, она опрокидывает очередной стопарь, и замечает:

– К прыжкам завтра не встанешь…

На Гошу не цыкнешь – он далеко не перворазник, двести прыжков за плечами. Мэри только передергивает плечами:

– Ну и не встану. Что с того. Больше денег останется…

Маша очень переживает из-за того, что прыжки теперь платные. Даже не оттого, что денег жалко, – «капуста» у нее водится, хотя никто не знает, откуда. Ей просто грустно, что разрушена парашютная тусовка. Что они теперь – не одна большая семья, живущая под строгим оком инструктора. А каждый, как и принято при наступающем капитализме, сам по себе. Накопил денег – прыгаешь. Не накопил – смотришь с земли. И спорт как таковой теперь никому не нужен. Вон она, Маша, – кандидат в мастера спорта. Ну и что с того? Платит за прыжки, как все. А замаячили соревнования в Румынии – пожалуйста, можно поехать. Только за свой счет. Глупость какая-то… Черти бы взяли эту перестройку!

Гоша внимательно наблюдает за Марией. Он понимает ее. И жалеет – сам застал кусочек старых времен. А еще ему не нравится то, что она стала много пить. Он осторожно вынимает из Машиных рук пустой стакан:

– Машутик, пошли пройдемся!

Она вяло возражает:

– Сдурел? Холодина на улице.

– Зато красиво. Звезды. Я тебе свою куртку дам.

Гоша – счастливый обладатель настоящей летной куртки – теплой и стильной.

– А сам в чем пойдешь? – не забывает о хорошем тоне Маша.

– Ватник вон у Макса возьму.

Гоша незаметно подмигивает Максу. Тот с готовностью жертвует одежкой. Для Машки – не жалко.

– Только до утра не шляйтесь! – предупреждает Макс. – А то мы спать ложимся.

– Да уж, вы ляжете. Водки еще полно, – фыркает Мария.

Она забирается в Гошину летную куртку и решительным – без всяких покачиваний! – шагом направляется к выходу.

– Опять кочегар бастует, – вздохнула Катя, безуспешно пытаясь поплотней закутаться в тонкое казенное одеяло. – Вообще не топит, паразит…

В комнате холодно, в незаклеенное окно бьется холодный февральский ветер, стекла изрисованы морозным узором. Из угла комнаты подглядывает красный глаз обогревателя, включенного на полную мощность.

Валя, которая выпросилась спать на нижней кровати, поближе к спасительному камину, замечает:

– Тут тоже дубак. Все тепло на второй этаж ушло.

– Так давай махнемся! – Катя с радостью бы спустилась со своей верхней кровати.

Но Валя не отвечает: лезть на второй этаж ей не хочется. Она долго возится с одеялом, укрывается так, чтобы не осталось ни одной щелки, – но толку мало.

– Хоть вставай и иди водку пить!

– Думаешь, еще пьют? Время – полпервого.

– В казарме – до утра пьют, а то сама не знаешь.

Катя минуту раздумывает:

– Не. Не хочу. Вставать лень.

– И я не хочу, – соглашается Валя. И добавляет: – Но кочегар – скотина. Совсем не работает… Дегенерат… Кстати, говорят, он Бурана зажарил и съел.

Бурана, пса, прикормленного на аэродромной кухне, любили все.

– Да брось ты, – ужасается Катя.

– А ты его видела? Нет Бурана. Я в прошлые выходные его искала, хотела колбасу порченую отдать.

– Фу, Валька, прекрати!

– Мне в столовке сказали! Одна шкура, говорят, осталась.

Катя вздыхает. От Валентины – чего только не услышишь.

– Слушай, может, в парашют замотаться? – меняет тему Катя. – Он воздух не пропускает, сразу согреемся.

– Ну да, а завтра – укладывать.

– Подумаешь, десять минут!

– Нет, тогда на первый взлет не успеем. Давай лучше чайку горячего… Все равно не спится.

Обстоятельная Валя всегда привозит с собой хозяйственные причиндалы. Кипятильник в кожаном чехольчике, чай в банке. Даже ложечки с собой таскает, чтобы не клянчить в столовке. А воду она запасла еще с вечера.

– Катрин, ты про сахар не забыла?

Катя не забыла и про банку дефицитных шпрот, и про хлеб. А сахару дома не оказалось. Думала купить по дороге, но тогда бы она опоздала на электричку…

– С вами все ясно, – вздыхает Валюха. – Придется с вареньем.

– А откуда варенье?

– Из банки, вестимо. Помнишь, я осенью в малинник ходила?

– Мы ж всю малину тогда в электричке слопали!

– Что дала – то и слопали, – высокомерно замечает Валя. – А три кэгэ я до Москвы довезла. И варила весь вечер.

– А результат – тот же. Все равно я все съем! – Катя радостно спрыгивает с верхней кровати.

– Да тише ты! Пыль подымаешь! – Валя всем телом наклоняется над стаканами с водой.

– Фу, зануда. Откуда тут пыль?

– С одеял. В них, небось, еще и блохи живут. За что только деньги платим… Гостиница называется…

Катя сомневается в том, что в одеялах живут блохи. Но в спор не вступает. Пусть Валентина поворчит, ей не жалко.

Над стаканами с чаем поднимаются клубы аппетитного пара. Катя вдыхает запах – Валя всегда добавляет в заварку какие-то травы, отчего чай получается особенно вкусным – и вкрадчиво предлагает:

– Ну что, где варенье? Давай я банку открою!

– Уж Герман бли-изится, а по-олночи все нет! – распевает во весь голос Настя.

Ей скучно. Она за рулем уже больше часа. Дорога отвратная, гололед да ямы, особо не разгонишься. Радио уже не ловится, а останавливаться и доставать кассеты ей не хочется. Несколько раз она пыталась залезть в бардачок на ходу – но машина тут же начинала вилять по скользкой дороге, и Настя прекращала попытки.

Она получила права всего неделю назад. Ее личный пробег составлял триста километров. Зато у машины – тысяч четыреста, не меньше, судя по тому, как вяло автомобиль бежит по ночному шоссе. Канареечного «жигуленка» тринадцатой модели Настя приобрела за астрономическую сумму в двести американских долларов. Баксы покупала у барыги в подворотне, дрожа от страха, что налетит какой-нибудь КГБ. Но что поделаешь, хозяин этого горе-Росинанта уезжал на ПМЖ в Штаты и требовал именно доллары. Зато – что сейчас будет на аэродроме! Народ прибалдеет! Побыстрей бы доехать. Настя поджала газу – Росинант взревел и боком заскользил по мерзлому шоссе. Она в сердцах стукнула по рулевой колонке:

– Прямо езжай, говорю.

Крутанула, как учили в автошколе, рулем в сторону заноса. Машина послушно выровнялась – то ли от грозных слов, то ли в самом деле от ее рулежки. Вот наконец поворот к аэродрому. Издалека сияет огнями гаишный пост. На дороге – пустота, значит, от ментов не отвертеться. Обязательно остановят. Настя быстро прокрутила в уме: моргалка, ручник, потом отстегнуть ремень… О черт, она же не пристегнута! Забыла, совсем забыла… Успею? Нет, уже нет. Вот он, гаишничек, бежит к ней с полосатой палкой наперевес.