История московских кладбищ. Под кровом вечной тишины - Рябинин Юрий Валерьевич

За недолгое свое настоятельское служение матушке Серафиме удалось сделать в обители довольно многое. Но, может быть, главная ее заслуга — это царящая среди сестер атмосфера редкостного радушия и благорасположения ко всем гостям их обители. Они, хотя бы и были при исполнении какого-либо послушания, никогда не отмахнуться от досужих посетителей. Всегда внимательно выслушают. Расскажут, все, что им самим известно. Объяснят, посоветуют. Увы, в большинстве московских монастырей так поступать почему-то не принято. Матушка Серафима сама была человеком в высшей степени великодушным: она могла принять и выслушать любого, кто бы ни постучал к ней в дверь. Очевидно, она и сестрам заповедовала жить так же. После ее смерти сестры устроили в память о своей возлюбленной игуменье мемориальную комнату в Успенской церкви. По воскресеньям комната открыта для посещения.

Матушка Серафима дождалась, когда были восстановлены, на этот раз уже православными мастерами, снесенные бурей кресты на Смоленском соборе, и тогда с миром почила. Ее могила — это всего-навсего девяносто пятое захоронение на пятисотлетнем кладбище.

Кладбище одной могилы

Новоспасский монастырь

Многие московские монастыри благолепием своим не уступают Новоспасскому. Но, пожалуй, нет в столице другого монастыря, который был бы так же заметен среди городской застройки, так же доминировал бы на местности. Побывавший в Москве в эпоху царя Алексея Михайловича иноземный путешественник таким увидел Новоспасский: «…Местоположенье его открытое более чем всех других монастырей, находящихся вне этого города, по причинам высоты места, где он стоит, и занимаемого им положения среди окрестностей. … Словом, это монастырь неприступный, со множеством пушек, и виднеется из города, как голубь, ибо весь выбелен известью». Это было время, когда монастырь, стоящий средь зеленыя дубравы, имел по соседству единственно избы смирных поселян. Но и в наши дни, когда большинство московских сторож, оказавшихся теперь в центре города, почти потерялись в многоэтажных дебрях, Новоспасский по-прежнему сохраняет свое редкостной красоты открытое положение среди окрестностей.

Особенно живописно монастырь смотрится со стороны Москвы-реки: приблизительно так же, наверное, выглядел прежний белокаменный Кремль. Своими могучими стенами и коренастыми башнями под островерхими кровлями Новоспасский монастырь напоминает северные обители, особенно Соловецкий. Исполинская же его колокольня, хотя и построенная без запланированного пятого яруса, до сих пор остается важным московским ориентиром — ее, например, прекрасно видно с Калужской площади или с Автозаводского моста, то есть довольно издалека даже по современным меркам.

Но любоваться и поныне Новоспасским монастырем мы можем лишь по счастливой случайности. В советское время был разработан такой проект застройки Краснохолмской набережной, по которому монастырь должен был оказаться скрытым за длинным и высоким домом. Собственно, отчасти этот проект осуществить удалось: когда едешь на трамвае через Новоспасский мост и глаз не можешь оторвать от белых монастырских стен и золотых куполов, вдруг — будто занавес закрывается в самом интересном месте представления, — на монастырь надвигается многоэтажный дом, что стоит на углу Саринского проезда. Но это все-таки неприятность невеликая, по сравнению с тем, что планировалось: по замыслу высокопоставленных моралистов старого режима, монастырь, чтобы он не провоцировал советских трудящихся на размышления о какой-то еще вере, кроме веры в светлое коммунистическое будущее, не должен быть виден ни с моста, ни вообще от реки, — именно с тех мест, откуда на него открывается самый восхитительный вид. Этот дом на углу Саринского, этот Г-образный в плане монументальный воинствующий атеист, представляет собою лишь фрагмент той громады, что должна была протянуться по Краснохолмской набережной вдоль всей западной монастырской стены и еще загнуться там за угловой башней, чтобы уж наверняка скрыть нежелательный для советского человека вид на наследие темного прошлого. К счастью, по какой-то причине этот план вполне осуществлен не был. Может быть, неизменный социалистический дефицит кирпича спас монастырь от полного огораживания?

Если архитектурный ансамбль Новоспасского монастыря сохранился до нашего времени довольно неплохо, практически без потерь, то монастырское кладбище, увы, не сохранилось вовсе. В 1932 году решением Моссовета оно было полностью — до последней могилки! — ликвидировано. Захоронения еще остались лишь под храмами. Да и то не все. А когда-то в Новоспасском были погребены многие покойные из княжеских и боярских родов Гагариных, Оболенских, Сицких, Троекуровых, Трубецких, Куракиных, Нарышкиных, графов Шереметевых.

Но, прежде всего, Новоспасский монастырь был известен, как место погребения бояр Романовых — предков правящей в России династии. Первым из них, еще в 7006 (1498-м по Р. Х.) году, здесь был похоронен Василий Юрьевич Кошкин-Захарьин. А спустя сорок пять лет — в 1543 году — Роман Юрьевич Захарьин, по имени которого все последующие потомки и стали называться Романовыми.

Но окончательно утвердил Новоспасский монастырь как романовский пантеон не кто-нибудь, а царь Димитрий Иоаннович (Григорий Отрепьев). Он велел перенести в монастырь останки внуков Романа Юрьевича — Василия Никитича, Александра Никитича и Михаила Никитича Романовых, которые, как написано в «Кормовой книге Новоспасского монастыря», «преставились в заточении от царя Бориса». Романовы в свое время попали в немилость к Годунову, и тот разослал их по разным северным волостям, где они все вскоре и погибли. У Димитрия был свой интерес в этом собирании и захоронении в Москве останков репрессированных бояр: ему непременно хотелось показать, что он, как истый Рюрикович, очень почитает своих родственников Романовых, пострадавших от самозванца Годунова.

После этого в монастыре были еще похоронены довольно многие из Романовых, в том числе и брат трех упомянутых Никитичей — Иоанн Никитич. Всех их в родовой усыпальнице под Спасо-Преображенском собором насчитывалось до семидесяти гробов. До нашего времени сохранилось существенно меньше: по рассказам нынешних новоспасских причетников — порядка двадцати. Большинство из них, впрочем, было уничтожено не в советские годы, а еще в 1812-ом.

Но именно в наше время усыпальница Романовых пополнилась еще одним их родственником — великим князем Сергеем Александровичем (1857–1905).

Этот российский государственный деятель рубежа XIX–XX веков, скорее всего, совершенно не сохранил бы о себе памяти, как не осталось ровно никакой памяти о десятках других великих князей и царских сановниках, если бы не его громкая во всех отношениях кончина. Естественным образом, советская историография изображала великого князя жестоким и недалеким сатрапом, повинным в катастрофе на Ходынке и более заслуг не имеющим, а его казненного впоследствии убийцу — благородным страдальцем за счастье народа. Но с переменой власти в стране, переменилось на прямо противоположное и отношение к тому и другому: теперь убийца почитается слепым фанатиком, выродком, а князь — благородным страдальцем. Нынче нередко рассуждают так: если в советское время кто-то был гоним, значит, он непременно достойный, симпатичный человек. Сергей же Александрович у нынешних монархистов вообще в популярности уступает разве что своему августейшему племяннику. Но вот что писал о нем в своих воспоминаниях «На службе трех Императоров» его современник директор Пажеского корпуса генерал Н. А. Епанчин: «Великий князь Сергей Александрович был человек упрямый, неумный, заносчивый, черствый, холодный и на редкость обидчивый, но имел чрезвычайно высокое мнение о себе».

Упрекнуть генерала Епанчина в нелюбви к монархии и царской фамилии уж никак невозможно: это был чуть ли не единственный из военачальников, кто в марте 1917-го выступил решительно против отречения Николая. Генерал Епанчин, по собственному его признанию, на службе у императоров всегда исповедовал такое правило: «Делай все, что прикажет начальник, а против Государя не делай».