Итальянская новелла Возрождения - Джиральди Чинтио

И подойдя, он увидел волка, который лежал около бочки, но не казался мертвым, и стал кричать: «Волк! волк! волк!..» А когда подошли люди, сбежавшиеся на шум со всех сторон, они увидели мертвого волка и мальчика в бочке. То один, то другой, крестясь, спрашивал мальчика: «Кто ты такой? Что все это значит?»

Мальчик, ни жив ни мертв, едва переводя дыхание, говорил:

— Умоляю вас, ради бога, выслушайте меня и не обижайте.

Крестьяне выслушали его, чтобы узнать причину столь диковинного случая, и он рассказал все, что с ним приключилось, начиная от потери бумаг. И крепко пожалели его крестьяне и сказали ему:

— Сынок, уж очень тебе не повезло, но дело обстоит не так плохо, как ты думаешь. В Пистойе есть распоряжение, что всякий, кто убьет волка и представит его в коммуну, получит от нее пятьдесят лир.

Мальчик малость ожил, когда они предложили отвести его и помочь ему дотащить означенного волка. Он согласился и вместе с теми, кто помогал ему нести волка, добрался до постоялого двора у моста Альяна, откуда он пришел, и хозяин означенного двора, как и следовало ожидать, подивился и сказал, что купцы уже отбыли и что он и они, видя, что мальчик не возвращается, думали, что его волки зарезали или схватили грабители. Наконец мальчик представил волка в пистойскую коммуну, от которой, когда услышали, как было дело, он получил пятьдесят лир, пять из них он истратил на угощение всей компании, простившись с которой он с остальными сорока пятью вернулся к отцу, попросил у него прощения, рассказал все, что с ним случилось и отдал ему сорок пять лир. Отец, как человек небогатый, охотно их взял и простил его. И из означенных денег часть ушла у него на то, чтобы оплатить копии бумаг, а на остальные он смело продолжал, судиться.

Вот почему никогда не следует отчаиваться, ибо часто судьба как возьмет, так и даст, и как даст, так и отнимет. Кто бы мог подумать, что бумаги, унесенные потоком воды, будут восстановлены благодаря волку, просунувшему хвост в бочку и пойманному столь диковинным способом?

Действительно, этот случай — пример того, как не следует не то что отчаиваться, но и унывать и сетовать, что бы ни случилось.

Новелла XXI

О том, как Бассо делла Пенна в свой смертный час странным образом завещает мухам ежегодно корзину прелых груш, и доводы, которые он приводит для объяснения, почему он это делает

Сейчас я перехожу к новелле о прелых грушах и о последней шутке Бассо[15], ибо это была его предсмертная шутка. Когда он умирал — а время было летнее и смертность такова, что жена не подходила к мужу, сын бежал от отца и брат от брата, ибо велика была сила заразы, что хорошо известно каждому, кто это видел, — он решил составить завещание. Видя себя всеми покинутым, он приказал нотариусу записать, что он завещает своим, детям и наследникам обязательство ежегодно в июле месяце в день св. Якова давать мухам в определенном месте, им назначенном, корзину, вмещающую меру прелых груш. Когда же нотариус ему сказал: «Бассо, ты всегда шутишь», Бассо ответил:

— Пишите, как я вам говорю, ибо за всю мою болезнь не было у меня ни друга, ни родственника, который бы меня не покинул, кроме одних мух. И потому, будучи им настолько обязанным, я полагаю, что господь меня не помилует, если я не воздам им по заслугам. А чтобы вы удостоверились, что я не шучу, а говорю взаправду, напишите, что, если это не будет ежегодно выполняться, я лишаю своих детей наследства и все мое добро передаю такому-то духовному братству.

И нотариусу пришлось-таки в конце концов на это согласиться. Вот как рассудительно поступил Бассо в отношении этой крохотной скотинки.

Немного спустя, когда он уже стал отходить и был почти без памяти, к нему пришла одна из соседок, как это у них принято. Звали ее донна Буона[16], и она сказала:

— Бассо, да хранит тебя господь, я твоя соседка, монна Буона.

А он с великим трудом посмотрел на нее и еле слышно произнес:

— Теперь хоть я и умираю, но ухожу счастливым, ведь вот уже восемьдесят лет как я живу на свете, но ни одной доброй женщины никогда еще не встречал.

При этих словах никто из окружающих не мог удержаться от хохота, и под этот хохот Бассо вскоре и помер.

О его смерти я, об этом пишущий, и многие другие, жившие тогда, горевали, ибо всякий, кто бывал в Ферраре, знает, что он был душой города. А разве не велика была его рассудительность по отношению к мухам? Не говоря уже о том, что это было крайне постыдно для всего его семейства. Ведь много таких, что в подобных случаях бросают тех, за которых они должны были бы положить свою жизнь; и такова наша любовь, что дети не только не отдают своей жизни за отцов, но по большей части желают их смерти, дабы самим жилось посвободнее.

Новелла XXVII

Маркиз Обиццо да Эсти приказывает шуту Гонелле немедленно убраться с глаз долой и не сметь ступать на его землю, и что из этого вышло

Гонелла, веселый шутник, или, вернее, придворный шут, преподал урок феррарскому маркизу не хуже, чем это сделал Бартолино[17]. Однажды, потому ли, что означенный шут каким-то пустяком прогневил маркиза Обиццо или маркиз захотел над ним позабавиться, но он строго-настрого приказал ему больше не ступать на его землю, а если тот ступит, то ему отрубят голову. Гонелла же, верный себе, отправился в Болонью, купил там тележку, насыпал в нее болонской земли и, договорившись с возницей о цене, влез на тележку и вернулся пред светлые очи маркиза Обиццо. Увидев Гонеллу, подъезжавшего к нему в таком виде, маркиз удивился и сказал:

— Гонелла, я же велел тебе» не ступать на мою землю, а ты являешься передо мной на тележке? Что это значит? Или ты не ставишь меня ни во что? — и в ярости приказал своим телохранителям его схватить.

А Гонелла и говорит:

— Господин мой, ради бога, выслушайте меня, будьте справедливы, и если я виноват, повесьте меня.

Синьор был не прочь послушать его, предполагая, что он в свое оправдание приведет какой-нибудь неслыханный довод, и сказал:

— Повремените немного, пока он не скажет то, что хотел.

Тогда Гонелла сказал:

— Синьор, вы мне приказали никогда больше не ступать на вашу землю, поэтому я тотчас же отправился в Болонью, и насыпал на эту тележку болонской земли, и ступил на нее, и стою сейчас не на вашей и не на феррарской земле.

Маркиз, выслушав его с большим удовлетворением, согласился с его доводом, говоря:

— Гонелла, ты — обманчивая юбка[18], такая пестрая, что против твоего коварства мне не хватает ни ума, ни смекалки. Ступай на что хочешь, я признаю себя побежденным.

И благодаря этой забавной хитрости Гонелла остался в Ферраре, отправил тележку назад в Болонью, и маркиз стал считаться с ним еще больше, чем прежде.

Так, сославшись на неслыханный закон, на который ни один юрист не сумел бы сослаться, Гонелла сделал это так, что маркиз ничего не сумел возразить на его довод, а Гонелла на этом кое-что заработал.

Новелла XXVIII

Сер Тиначчо, священник из Кастелло, кладет к своей дочке в постель юношу, которого он принял за женщину, и из этого получается отменно веселая история

Еще более невиданным и хитроумным было представление, разыгранное тем, кто в нижеследующей новелле, будучи мужчиной, представился женщиной. Однако приступаю к новелле.

В мое время в Кастелло, Флорентийской округи, в одной из тамошних церквей священником был некто по имени Тиначчо. Он был уже стариком, но в прошлом имел друга (или недруга) в лице красивой девушки из Борго Оньисанти и прижил с ней девочку, которая в мое время была красавицей на выданье, и всюду шла о ней молва, что племянница священника хороша хоть куда. Неподалеку от нее проживал юноша, об имени и фамилии которого я умолчу и который, влюбившись в нее, выдумал хороший способ, чтобы побыть с ней, что ему и удалось. Однажды в дождливый вечер он оделся и повязался, как крестьянка, и напихал себе под платье соломы и тряпок, чтобы быть похожим на беременную женщину, которую раздуло по самое горло. Затем пошел в церковь к исповеди, как это делают женщины на сносях.

Когда он дошел до церкви, было около часа ночи. Он постучался, и когда служка ему открыл, он попросил священника. Служка сказал:

— Он только что понес кому-то причастие и скоро вернется.

Роженица говорит:

— Ой, худо мне! Я, несчастная, совсем измучилась!

И, вытирая себе лицо платком, скорее чтобы его не узнали, чем от пота, якобы выступавшего на лбу, он с большим трудом уселся, говоря:

— Буду ждать его. Я так отяжелела, что вернуться уже не в силах. И даже если господу угодно будет меня прибраться больше мешкать не могу.

А служка говорит:

— Ну что же, в добрый час.

Наконец он дождался священника, который прибыл в час ночи. Приход у него был большой, и много было прихожанок, которых он в лицо не знал. И видит он в полутьме мнимую женщину, которая в великой тоске вытирает себе лицо и говорит ему, что ждала его, и о том, что случилось и почему. И священник стал ее исповедовать. Женщина-мужчина затянула исповедь как могла, чтобы ночь успела вступить в свои права.