Нападение - Александр Щелоков

– Хватит, Тырин! Ваши страхи нам хорошо известны. Я смотрел ваш формуляр в библиотеке. Там записаны одни детективы. От такого чтива у вас в голове сплошная криминальная каша. Надо чаще обращаться к уставам. – Повернувшись к инспектору, Иконников добавил: – До базы лейтенант Тырин служил в Закавказье. Оттуда и привез все свои страхи…

– У вас все, товарищ подполковник? – спросил Нырков с подчеркнутой вежливостью.

Иконников кивнул утвердительно.

– Ваши соображения, товарищ лейтенант, – сказал Нырков, глядя на Тырина с симпатией, – кажутся мне крайне интересными. А то, что вы сравниваете положение на базе с тем, что узнали в Закавказье, называется стремлением обобщить боевой опыт. Когда вы писали рапорт?

– Знаете что, товарищ майор, кончим эту игру. Я ведь не мальчик. Мне весь наш разговор напоминает анекдот…

– Серьезно? – В голосе Ныркова не слышалось ни раздражения, ни обиды. – Какой именно?

– Старшина проверяет, насколько находчив солдат. Дает ему вводную: «Вы стоите на железнодорожном переезде. Видите, как по одному пути навстречу друг другу летят два поезда. Ваши действия?» – «Подаю сигнал опасности руками». – «Дело происходит ночью, и рук не видно». – «Подаю сигнал фонариком». – «У вас его нет с собой». – «Тогда я отбегу подальше, потому что бэмс будет ой какой сильный!»

Солдаты засмеялись, лишь Иконников и Якушев сидели нахмурившись.

– И что, – спросил Нырков, – вам кажется, наш разговор идет по той же схеме?

– Почти.

– Значит, мы друг друга не поняли. Меня в самом деле интересует, найдется ли у вас красный флажок и фонарик. Солдат на переезде меньше всего отвечает за столкновение поездов. Для этого на железной дороге существуют стрелочники и обходчики. Вы же поставлены охранять секретный военный объект. Чтобы не попасть впросак, нужно предусмотреть все мелочи.

– Мы к этому готовы, – сказал Иконников. – К сожалению, в ногу у нас идет только Тырин.

Никто не засмеялся. Эта молчаливая демонстрация солидарности позволила Ныркову понять, что солдаты относятся к беспокойному лейтенанту совсем по-иному, нежели Иконников и Якушев.

Нырков встретился взглядом со светлоглазым сержантом-крепышом. Он сидел во втором ряду, расправив ровные, сильные плечи, и за все время ни разу не улыбнулся.

– А у вас, товарищ сержант, – спросил Нырков, обращаясь к нему, – есть предложения?

– Естественно, есть.

– Какие именно?

– Я считаю, товарищ майор, что на постах стоило бы оборудовать бетонные стенки. Хотя бы в полроста. И лучше полукруглые.

– Для чего? – удивился Нырков.

– На седьмом посту часовые чувствуют себя очень неуютно. Площадка голая, а вокруг лес. И никакого укрытия. Если произойдет нападение, то из темноты можно снять часового без особого труда.

Иконников засмеялся и укоризненно закачал головой:

– Вот уж от вас не ожидал, сержант Елизаров! Что такое на всех сегодня напало? Можно подумать, что мы в Ольстере или в ЮАР. Бетонные стенки… Предложите еще вооружить часовых противотанковыми ракетами…

– Понял вас, товарищ подполковник, – сказал сержант и сел.

– Видите, товарищ майор, – прозвучал голос из заднего ряда, – на наши заботы здесь всегда есть ответ: не надо – и все.

– Кто вы? – спросил Нырков.

– Рядовой Борцов, – поднялся с места и назвал себя неприметный с виду круглолицый солдат. – Теперь в армии служат «от» и «до», не больше и не меньше.

– Почему вы так считаете? – спросил Нырков. – Это очень серьезное обвинение.

– Чтобы служить по чести, нужно иметь убежденность в том, что это твоя обязанность.

– Разве служба в армии перестала быть делом чести?

– Для меня – да. Это скорее крепостная повинность для дурака из простой рабочей семьи.

– Я из семьи инженеров, однако тоже служу, – сказал Нырков.

– Вы сами избрали профессию. Учились. Теперь тянете лямку. А меня в армию забрали…

– Призвали.

– В народе говорят «взяли». Что в тюрьму – что в армию. Забрали. Загребли. Потому что призывают под знамена добровольцев. Нас же забирали. И люди с этим мирились, потому что одна участь была у всех парней. Теперь демократы сочли, что все должно быть иначе…

– Рядовой Борцов, – сказал Иконников сурово, – вы полегче с разными обобщениями.

– Запрещаете говорить? Пожалуйста, замолчу. Это тоже вполне демократично.

– Почему? Говорите, – пожал плечами Иконников. – Только не надо лозунгов. Давайте факты.

– Хорошо, слушайте факты. Я здесь почему? Да потому, что недавно служить были обязаны все. Тяжесть раскладывалась поровну на каждого. Потом сделали финт ушами – приняли закон, и теперь представители славной интеллигенции служить в армии не обязаны. Они, видите ли, все как один студенты. Раньше дворяне барствовали по усадьбам, но дети их в военные шли первыми. Так и позже было. Мне тьфу на Сталина, но у него сын погиб в плену. Сын Фрунзе был убит на фронте. Сын Хрущева погиб, и сын Микояна тоже. А уж какие высокие посты их отцы занимали в государстве! Это уже позже заботливые папы из партийных властей и советские боссы сделали для своих чад исключения. Теперь вот демократическое дворянство от военной службы себя избавило напрочь. Подняли ручки в Верховном Совете, и лямку будут тянуть крепостной мужик Иван и татарин Ахмед. Только и я теперь не защитник! В случае чего мы окажемся на разных сторонах баррикады. Терпение не может быть беспредельным. До поры до времени одни книжечки почитывают, сопромат изучают, чаек с сахаром пьют, а другие день и ночь под ружьем, сахаро-водородные бомбы стерегут. Долго такое продолжаться не может. Сколько войн было, и нас, русских солдат, в них дурили. Кровь – наша, синяки и шишки – наши, выгода, пироги и пышки – другим. Дед мой в финскую войну во славу Отечества ногу отстегнул, а ему хрен в зубы сунули. Ни пенсии, ни славы не заработал, вроде такой войны и не случалось. Старший брат Иван на Афгане пальцы с руки отбросил. Теперь я тут двух студентов грудью прикрываю. Учитесь, становитесь предпринимателями. Потом меня в услуги возьмете. Так? А я говорю – не выйдет. Вечно Иваны всех прикрывать не будут!

– Борцов, – сказал Иконников раздраженно, – у нас в стране студентом может стать каждый молодой человек. Это – раз. И потом, нынешнее положение – временное. Это – два.

– Извините, товарищ подполковник, но сейчас не то время, чтобы мне лапшу на уши вешали, а я молчал. Если бы вы ценили слова, то не сказали бы «каждый». Потому что ребята из рабочих семей становятся студентами самое большее – один из тридцати поступавших в институт. Что касается временного положения – живите в нем, это ваше дело. Я живу в период бесправия, на положении крепостного. И для таких, как я, это явление постоянное…

– Как же вы можете служить с таким настроением? – спросил Нырков с болью. – Да это же…

– А вот так и служу! Мне остался месяц до увольнения. И я дотяну до финиша. Честно дотяну лямку. Хотя давал присягу Советскому Союзу, а теперь даже не знаю, кому служу. И учтите, товарищ майор, все это я сказал, чтобы вы поняли: не в дополнениях к инструкциям дело, а в людях, которые во всем разуверились. В потере взаимного уважения и честности. Вот в чем…

Когда беседа окончилась, солдаты с шумом повалили из класса. В коридоре Елизаров догнал и придержал за локоть Борцова.

– Ты что, Николай, вдруг выскочил? Больше всех надо?

– Спрашивал человек, я ему объяснил.

– Нужно было! Он уедет и все забудет, а Иконников здесь останется. У него климакс – год до пенсии. Он и лютует. На кой тебе?

– Спрашивал человек, – упрямо стоял на своем Борцов.

– Да брось ты! Он для отмазки спрашивал. А ты поверил… Ему надо было свой пастушеский сан обозначить перед нами.

– Не понял, какой сан?

– Что тут понимать? Люди, Коля, бараны. Политики – пастухи. Бараны верят, что их пастух самый умный, что знает, где самая сочная трава, и гонит отару именно туда. Поэтому бараны послушно бегут и блеют от радости. Бегут и попадают на бойню. Им невдомек, что у пастухов свой интерес. Что пастухи вовсе не хозяева своей отары, что их забота не столько о баранах, сколько о себе.

– К чему ты это?

– К тому, что пора перестать быть скотинкой. Прошло время, чтобы безоговорочно верить в мудрость пастухов.

– Кого имеешь в виду?

– Всех, мой дорогой. Кто лезет нам на плечи…

– Ты даешь, Леха! Кто же, по-твоему, не бараны?

– Богатые люди. Они действуют своим умом. И ходят своими дорогами. А бараны бредут скопом. Один пастух сказал им, что, если всю траву, которая принадлежала богатым, разделить на всех, – они будут сыты и счастливы. Разделили. Голодных не стало меньше, зато богатых прибавилось. Тогда очередной пастух позвал: вперед, разделим привилегии самых сытых. Откроем амбары, из которых они черпают свой харч. И все враз осчастливимся. Тут бы подумать, но бараны «ме-е-е» и бросились вперед. И опять оказалось, что жрать нечего. А пастухи жуют и улыбаются. Поэтому, друг, я выхожу из отары. Не желаю быть ни бараном, ни хозяйским ишаком.